Продавщица. Галя, у нас перемена!

Катерина Михайловна, наспех вытерев пятно на юбке и незаметно подойдя ко мне, дернула меня сзади за пояс плаща и прошипела: «Замолчите, Дарья Ивановна, Вы в своем уме?». Сообразив, что происходит, и где я нахожусь, я оробела и захлопнула рот. Да уж, кажется, меня понесло куда-то не туда. Переборщила Дарья Ивановна со своей уверенностью. Шутки про власть — это вам не шутки, как бы смешно это ни звучало. Это сейчас в «интернетиках» можно шутить в таком ключе, да и то — лучше в меру, осторожно, обтекаемо и желательно с «левого» аккаунта. А в то время, кажется, это было чревато серьезными последствиями… Можно было и отъехать в места не столь отдаленные. Нет, конечно, все знали, что Хрущев — это «Кукурузвельт», многие были не согласны с его политикой, но вряд ли говорили об этом публично. Может быть, я и преувеличиваю опасность, но шутка моя явно была неуместной, судя по моментально вытянувшимся лицам коллег.

«Держи-ка язык за зубами, Галюсик, а то, не ровен час, получишь опыт общения с конторой глубокого бурения», — твердо сказала я себе и попыталась придать лицу извиняющееся выражение и сделать вид, что ничего не произошло.

— Не наш, а Ваш, смею напомнить. Сергей Лютиков учится в классе, руководство которым поручено Вам. А посему напрасно Вы ерничаете, Дарья Ивановна, — потихоньку придя в себя, продолжила меня отчитывать Наталья Дмитриевна железным и совершенно безэмоциональным тоном. — Она, как и я, тоже предпочла от греха подальше сделать вид, что все в порядке, и ничего «такого» не произошло. — Вы у нас человек новый, многого не знаете и не понимаете. Вот Лютиков Ваш, он…

Дальше последовала гневная тирада педагогини, обвинявшей незнакомого мне пока Лютикова во всех грехах мира. Дескать, и курит он, и с дурной компанией водится… А теперь еще и украл что-то! И это в шестнадцать-то лет! Не удивлюсь, если она сейчас скажет, что этот Лютиков устроил революцию в 1917 году, развязал и Первую, и Вторую мировые войны, а еще активно препятствует заселению полей кукурузой и строительству коммунизма. Ну и Советский Союз развалил, конечно, хулиган Лютиков, кто же еще? Сам организовал августовский путч… Стоп, какое «развалил»? До развала еще почти добрых (и не очень) тридцать лет. Пока все замечательно. Мы — первые, мы — лучшие, мы — впереди планеты всей, несмотря на то, встаем в 4 утра, чтобы занять очередь и получить свои две законные булки в одни руки. Когда СССР рухнет, строгому завучу будет уже почти семьдесят. Не буду разрушать идеалы Натальи Дмитриевны, пусть все увидит воочию и насладится событиями.

Стараясь не показывать своих эмоций, я сняла плащ и опустилась на стул, делая вид, что тоже очень озабочена отвратительным поведением хулигана Лютикова. По правде говоря, мне стало его даже немного жаль. Надо бы вмешаться, а то, чего доброго, отправят паренька в детскую колонию. Не знаю пока, что и у кого он украл, но кажется, он — вовсе не такой гад, каким его хотят выставить. Я тоже вот в детстве как-то стырила шоколадку в магазине — очень уж хотелось сладкого. Не очень, конечно, хороший поступок. Но это же не сделало меня ужасным человеком! Оступилась, сделала выводы и пошла дальше.

Несмотря на то, что вещающую тоном строгого прокурора Наталью Дмитриевну я видела впервые, и имела о ней представление только со слов своей новой знакомой Катерины Михайловны, я, кажется, уже поняла, что это за человек, и мысленно пожалела всех учителей, вынужденных работать вместе с таким руководством.

Вчера по дороге к метро Катерина Михайловна в красках мне рассказала о характере, образе жизни и некоторых странных привычках многих моих коллег. Так, например, я узнала, что трудовик Климент Кузьмич, помимо чрезмерного увлечения женским полом, страдает гипертонией, у историка — деревянная нога (потерял на войне), а странноватый учитель биологии, постоянно бормочущий что-то себе под нос, каждый месяц с зарплаты откладывает десять рублей, чтобы в будущем — через тридцать лет — полететь на Марс в один конец. Что ж, я могу его понять. Если каждый мой рабочий день в школе будет начинаться похожим образом, я, чего доброго, тоже изыщу возможность свалить куда подальше. Хотя кто бы говорил… Мне, чтобы распрощаться с ненавистной работой и начать наконец хоть как-то себя уважать, потребовалось целых три десятилетия и полгода работы с хорошим психологом.

В ходе жизни я неоднократно убеждалась, что разговаривать с людьми вроде Натальи Дмитриевны и пытаться что-то донести до них было бесполезно. У нее был точно такой же характер, как у моей соседи тети Маши и бывшей начальницы. Такие люди железобетонно уверены в своей правоте. Весь мир для них делится на черное и белое, полутонов априори не существует. Есть только два мнения: их и неправильное. Любой, осмелившийся с ними поспорить, автоматически нарекается недоразвитым, сумасшедшим, олухом и т.д. Проламываться с треском сквозь чужие личные границы они могут запросто, но при этом свои берегут свято. Поэтому я просто изобразила внимание на лице.

Когда фонтан информации, которую, отчаянно жестикулируя и брызгая слюной, излагала строгая завуч, иссяк, я попыталась разложить в голове по полочкам полученные сведения. Обстояло дело так. Восьмой «Д», руководство над которым было поручено мне сразу же, как я переступила порог школы в качестве преподавателя, представлял собой, по словам Натальи Дмитриевны, «неуправляемое сборище». До этого учебного года в параллели было всего четыре класса, но в этом году решили добавить и пятый, собрав в нем учеников из разных школ. Толком ребята еще не успели познакомиться и притереться друг к другу, и, естественно, возникали конфликты. Школьники из параллельных классов вновь созданный класс «Д» недолюбливали и по-всякому обзывали ребят — то «дебилами», то «дураками», то «дегенаратами», то «дондонами». Фантазия у подростков, склонных к буллингу, как известно, неиссякаема.

Сергей Лютиков был, по словам Натальи Дмитриевны, «совершенно неуправляемой особью». Не человеком и не ребенком, конечно.

— Еле-еле тянет учебу на тройки, — деланно вздыхала Наталья Дмитриевна. — Портит нам, понимаете, всю статистику. На замечания или огрызается, или молчит. На днях зарплату выдавали, так он, мерзавец этакий, пробрался в учительскую вечером, когда никого не было, да и свистнул кошелек у нашей Агриппины Кузьминичны. У нее от расстройства аж сердце прихватило, скорая увезла. Я его вчера вызывала на разговор. Никакого, понимаете ли, отклика. Глаза пустые, смотрит в пол, на контакт не идет. Даже линейкой пригрозила отходить по рукам — ноль реакции.

Я мрачно вздохнула. Да уж, педагог из Натальи Дмитриевны, честно говоря, такой себе. Ее статистика волнует, а не человек. Пригрозила отлупить линейкой и без того зашуганного парня и еще удивляется. Мои размышления прервал громкий звонок.

— Ваша задача на сегодняшний день — поговорить с этим… — резко хлопнув рукой по столу, Наталья Дмитриевна встала и направилась к выходу. Остальные преподаватели, явно тяготившиеся происходящим и радостные, что публичное обсуждение деяний малолетнего преступника закончилось, тоже поднялись со своих мест, шумно переговариваясь. Им на грехи Лютикова было, в общем-то, совершенно начхать. Вздохнув, я взяла со стола классный журнал и пошла проводить свой первый в жизни урок.

Глава 9

Пройдя сквозь толпу одинаково одетых, галдящих и бесконечно здоровающихся пионеров, я поднялась на третий этаж и остановилась у двери с надписью: «Кабинет литературы» и в нерешительности остановилась. А что делать дальше? Как войти, куда сесть, что говорить, с чего начать урок? Проверять домашку или рассказывать новую тему? А если новую тему, то какую? Что тогда проходили, то есть сейчас проходят восьмиклассники? «Тихий Дон» Шолохова? «Тараса Бульбу» Гоголя? Или «Евгения Онегина»? А мы что проходили в восьмом классе? Да, кажется, «Евгения Онегина». Мальчики выходили к доске, уныло и одной интонацией рассказывали наизусть письмо Онегина Татьяне, а девочки, с нежностью и придыханием — письмо Татьяны Онегину.

Потом на переменках особо впечатлительные барышни трепетно переписывали это письмо и тайком передавали объектам воздыхания. Прыщавые сутулые объекты, только вступившие в пору пубертата, как правило, слабо понимали, чего от них хотят барышни, и шкерились от них в мужских туалетах. Как правило, ни к каким последствиям эти объяснения не приводили. Потом школьники переходили к изучению другого произведения, и любовные драмы прекращались, едва успев начаться. Первые пары в нашем классе образовались, кажется, только на выпускном вечере в десятом классе.