Проклятый Лекарь

Чистая прибыль.

Мне нравится такой подход. Пациентка Воронцова пока становится моей первой любимицей в этом маскараде.

* * *

Александр Борисович Морозов наслаждался редкими минутами тишины в своём безупречно чистом, как хирургический инструмент, кабинете. Утреннее солнце пробивалось сквозь узкие щели деревянных жалюзи, ложась на персидский ковёр длинными, косыми полосами.

Морозов просматривал финансовые отчёты, и цифры его радовали.

Клиника процветала.

Внезапно дверь из полированного дуба распахнулась без стука, с силой ударившись о стену.

На пороге стоял граф Алексей Петрович Бестужев — невысокий, но внушительный мужчина лет шестидесяти с проницательными серыми глазами и властной осанкой человека, привыкшего, что все двери открываются перед ним сами.

«Старый интриган. Вечно недовольный, вечно ищущий, к чему бы придраться», — Морозов мысленно поморщился, но тут же встал из-за стола, натянув на лицо свою самую профессиональную и фальшивую улыбку.

— Алексей Петрович, — его голос был полон радушия. — Рад вас видеть. Каким ветром?

— Оставьте ваши любезности, Морозов, — Бестужев прошёл в кабинет. С хозяйским видом он бросил свой дорогой плащ на спинку кресла для посетителей и тяжело опустился в него, заставив кожу жалобно скрипнуть. — Я здесь по делу.

Морозов внутренне напрягся, но сохранил невозмутимое выражение лица и ответил:

— Слушаю вас внимательно.

— Персонал моей торговой компании, а это более двухсот человек, обслуживается в вашей клинике уже три года, — начал Бестужев, глядя на Морозова в упор. — Мы платим вам немалые деньги за корпоративное обслуживание. И что мы получаем взамен?

— Высококачественную медицинскую помощь? — предположил Морозов.

— Очереди, хамство и вопиющую некомпетентность! — рявкнул граф, ударив ладонью по подлокотнику. — Мой главный бухгалтер, Семён Маркович, у него начала отслаиваться сетчатка, а ваш «специалист»-окулист прописал ему капли от сухости глаз! Две недели, Морозов! Из-за вашей некомпетентности я чуть не потерял лучшего счетовода в городе!

— Я немедленно разберусь с этой ситуацией…

— Вы всегда так говорите, — Бестужев презрительно фыркнул. — Знаете, если бы не моё участие в попечительском совете, «Белый Покров» давно превратился бы в захудалую уездную больничку. Собственно, при вас он уже семимильными шагами превращается в обычную забегаловку.

Морозов сжал под столом кулаки так, что побелели костяшки. Ему хотелось вышвырнуть этого наглеца из своего кабинета. Но он не мог. Бестужев был не просто посетителем. Он был одним из столпов, на которых держалось финансовое благополучие «Белого Покрова».

— Я приложу все усилия для улучшения ситуации, Алексей Петрович, — его голос был ровным, без тени эмоций.

— Надеюсь, — граф поднялся, давая понять, что эта тема закрыта. — Ладно, хватит об этом. Я пришёл не только ругаться. Как там тот молодой человек, которого я вам сосватал после инцидента в «Серебряном Кресте»? Пирогов, кажется?

Морозов напрягся ещё сильнее. Пирогов. Эта фамилия в последнее время вызывала у него только головную боль. Он ожидал от него чего угодно — новой жалобы, известия о скандале…

— Работает, — осторожно ответил Морозов. — Он в патологоанатомическом отделении. Весьма… своеобразный специалист.

Бестужев нахмурился. Его добродушное настроение мгновенно испарилось.

— В морге? — переспросил он, и в его голосе прозвучал холодный металл. — Позвольте, Морозов. Я присылаю в вашу клинику человека, который спас мне жизнь, а вы отправляете его работать с трупами? У меня всё больше и больше сомнений в вашей компетентности.

— Я… — начал было Морозов, пытаясь найти оправдание, — таковы были обстоятельства…

— Не утруждайтесь, — оборвал его Бестужев, поднимаясь с кресла. — Я сам найду дорогу. Надеюсь, в подвале вашей клиники не так грязно, как в её управлении.

Он вышел, оставив Морозова одного, с лицом, побагровевшим от сдерживаемой ярости. Старый лис Бестужев и молодой волчонок Пирогов. Что этим двоим нужно друг от друга? И почему у него такое плохое предчувствие, что эта встреча не сулит клинике ничего хорошего?

«Нужно срочно с этим что-то делать, — решил Морозов, с силой хватая трубку внутреннего телефона. — Нужно выяснить, во что опять успел вляпаться Пирогов. И почему все дороги в этой клинике теперь ведут к нему».

* * *

Оставив Воронцову на попечение реаниматологов, я спустился в свои подвальные владения. После суеты реанимации и истерики Золотовой прохладный воздух морга действовал почти как успокоительное.

Здесь царили тишина и порядок. Мир, где всё уже случилось и ничего нельзя изменить. Никаких капризов, никакой паники. Только холодная, честная правда.

Доктор Мёртвый сидел за своим столом, изучая какие-то документы при свете настольной лампы. Увидев меня, он, не поднимая головы, демонстративно посмотрел на большие настенные часы.

— Пирогов. Три часа дня, — его голос был сух как старый пергамент. — Ваша смена в мире мёртвых началась час назад. Живые так сильно вас задержали?

— Они очень не хотели отпускать, — ответил я, снимая верхний халат и надевая свой рабочий, прорезиненный фартук. — Пришлось проявить настойчивость.

— Мудрость, достойная философа, — заметил он, наконец откладывая документы и посмотрев на меня поверх очков. — Но, к сожалению, наш мир не так идеален. Пока родственники требуют тела для похорон, а следователи из городской управы — результаты вскрытий, даже у мёртвых есть свои обязанности. Так что извольте не философствовать, а работать.

Он встал и подвёл меня к дальнему столу, на котором под простынёй проглядывалась фигура человека.

— Специально для вас приберёг нечто… изысканное, — сказал он, и в его голосе прозвучали нотки гурмана, представляющего редкое блюдо. Он откинул ткань с таким жестом, с каким сомелье открывает бутылку старого, коллекционного вина. — Молодой человек, двадцать восемь лет. Доставлен сегодня утром. Предварительная причина смерти неясна.

Я взглянул на тело — и сразу понял, почему Мёртвый назвал случай интересным.

Это был настоящий медицинский ребус. Синюшность губ и точечные кровоизлияния на белках глаз кричали об асфиксии — удушении. Но при этом на шее была чёткая, глубокая странгуляционная борозда, характерная для повешения. А неестественное, скрюченное положение левой руки и гримаса боли, застывшая на лице, прямо намекали на острый коронарный синдром — сердечный приступ.

Его пытались отравить, повесить и довести до инфаркта одновременно? Абсурд.

— Матрёшка смертей, — произнес я, натягивая перчатки.