Проклятый Лекарь

Десять процентов… Двадцать… Двадцать пять… Тридцать!

Я резко открыл глаза, делая судорожный, глубокий вдох, словно новорождённый. Как будто вынырнул из воды и часто и глубоко задышал. На меня смотрело заплаканное, но счастливое лицо Воронцовой. Рядом, не менее потрясённая, стояла Лизочка.

— Доктор! Вы очнулись! — воскликнула Воронцова. — Я так испугалась, когда вы потеряли сознание. Что с вами было? Вы были… как будто мертвы.

Тридцать процентов за раз. Рекорд. Такая искренняя, мощная, осознанная благодарность. Благодарность не просто за спасение, а за самопожертвование. Кажется, я нащупал новый, самый эффективный способ «добычи». Опасный, но невероятно прибыльный.

— Всё в порядке, — я сел поудобнее на стуле. Тело было слабым, но оно было живым. — Просто… устал. Слишком нервные рабочие дни в последнее время.

— Вы спасли мне жизнь, — всхлипнула она. — Я чувствовала, как умираю, а потом… потом вы положили на меня руки, и я вернулась.

В этот момент в палату, с грохотом вкатывая тележку, ворвалась реанимационная бригада. Трое запыхавшихся врачей в синих костюмах, готовых к бою. Они выглядели как пожарные, с опозданием приехавшие на уже потушенное пепелище.

— Где пациент в состоянии клинической смерти? — выпалил старший реанимационной бригаде, оглядывая палату.

— Уже не в состоянии, — сухо ответил я, глядя на настенные часы. — Опоздали ровно на пять минут. Я обязательно напишу подробный доклад Морозову о такой впечатляющей оперативности вашего элитного подразделения.

— Но… мы бежали… лифт был занят… — начал оправдываться один из них.

— Доктор Пирогов, не будьте слишком суровы, — мягко вмешалась Воронцова со своей кровати. — В конце концов, всё обошлось. Главное, что мы все живы.

Я кивнул. Спорить не было ни сил, ни желания. Главное — пациентка была жива, а я — тем более.

Я бросил взгляд на мочеприёмник. В прозрачном пластиковом мешке уже плескалось миллилитров пятьдесят светло-жёлтой жидкости. Почки заработали. Я был прав. И теперь у меня были все козыри на руках.

— Елизавета, — обратился я к медсестре. — Срочно отправьте образец мочи в лабораторию. Анализ на пять-гидроксииндолуксусную кислоту. Это метаболит серотонина, он подтвердит мой диагноз — карциноидный синдром.

— Записала, — она быстро кивнула, уже выполняя распоряжение.

Реанимационная бригада, бормоча извинения, ретировалась. Я медленно поднялся, пошатнулся, но удержался на ногах, опираясь о спинку стула.

— Отдыхайте, Марина Сергеевна, — сказал я. — Скоро вы будете полностью здоровы.

А я, кажется, только что нашёл способ не просто выживать, а процветать в этом проклятом мире. Нужно просто время от времени умирать. Какая ирония.

Я вышел из реанимации, упорно передвигая непослушные ноги. Адреналин отступил, оставив после себя гулкую пустоту и слабость. Я медленно побрёл по коридору, и с каждым шагом моя походка становилась все увереннее.

Проклятие сегодня показало свою истинную, хищную природу. Оно не просто требовало спасать. Оно жадно, почти с наслаждением высасывало из меня Живу, стоило только открыть канал пошире.

Как пиявка, присосавшаяся прямо к артерии. Я был не спасителем. Я был донором. И в этот раз едва не отдал всё до последней капли.

Ладно, что сделано, то сделано. Теперь нужно довести дело до конца. Ждём анализов. Когда подтвердится высокий уровень метаболитов серотонина, я назначу КТ с контрастом и ОктреоСКАН — сцинтиграфию с меченым октреотидом.

Мы найдём эту проклятую опухоль. И тогда я получу вторую, финальную порцию благодарности. Уже без риска для жизни.

Но сначала — глюкоза. Моему мозгу, почти пережившему клиническую смерть, срочно нужен был сахар, чтобы поднять уровень дофамина и снизить кортизол после запредельного стресса.

В столовой было шумно и людно.

Я взял чашку крепкого, сладкого чая с тремя ложками сахара и пару имбирных пряников. Сел у окна, наслаждаясь этой простой, незамысловатой радостью жизни, которую я чуть не потерял.

— Святослав! — раздался знакомый бодрый голос.

Фёдор плюхнулся напротив с подносом, на котором громоздилась гора еды, способная накормить небольшой полк.

Он был по-деревенски весел и энергичен, словно не провёл полдня, изучая умирающий мозг.

— Как день?

— Нормально, — ответил я, отпивая горячий сладкий чай. — День как день.

Второй раз в жизни чуть не умер. Пора бы уже начинать праздновать три дня рождения. Но тебе-то, мой простодушный друг, зачем об этом знать?

— «День как день»? Да ладно! — Фёдор ухмыльнулся, вгрызаясь в огромный бутерброд. — Я слышал, ты сегодня утром в приёмном покое устроил настоящее шоу. Весь этаж гудит. Говорят, ты парня с того света вытащил. Дефибриллятором. Лично.

Я молча пожал плечами.

— Ты вечно попадаешь в какие-то передряги, Святослав, — продолжил он уже серьёзнее. — То с профессорами ссоришься, то пациентов оживляешь, то столбы света в потолок даёшь. Если так и дальше пойдёт, тебе понадобится тот, кто будет прикрывать твою спину.

Он отложил бутерброд и с самым серьёзным видом посмотрел на меня. И ведь он говорил это с такой искренней, мальчишеской верой, что я невольно усмехнулся. Этот балабол… он был настоящим. Простым, честным и абсолютно лишённым той гнили, которая пропитала большинство людей в этой клинике.

— В общем, я подумал. Ты у нас как супергерой, который вечно лезет на рожон. А я могу быть твоим помощником. Ну, знаешь, как в комиксах. Ты спасаешь мир, а я подаю патроны, отвлекаю злодеев и слежу, чтобы тебя не подстрелили со спины. Как тебе идея?

Помощник? Союзник?

Я смотрел на его горящие энтузиазмом глаза. В моём старом мире союзников выбирали по силе, власти и полезности. А этот предлагает свою дружбу просто так. Либо он невероятно наивен, либо… либо он действительно считает меня другом. И первое — не редкость, а вот второе — еще как.

И пока он болтал, рассказывая о своих планах, как мы будем «вместе бороться со злом и некомпетентностью», я почувствовал, как ледяная корка, сковывавшая меня после реанимации, начала таять.