Проклятый Лекарь
Шрифт:
Его неуёмная, живая энергия, его простые шутки, его искренняя забота… всё это было как тёплый, живительный поток, возвращающий меня из мира холодных расчётов и пограничных состояний обратно в мир живых.
Я почувствовал, как внутри разливается странное, почти забытое тепло. Радость. Просто радость от общения с другим человеком. И это было самое странное и пугающее чувство за всё последнее время.
— А ты чего скис? Устал? — Фёдор прервал мои мысли. — Смотри, какие красотки за соседним столом!
Я проследил за его взглядом. Варя и Оля сидели в углу, делая вид, что
— О, Оленька смотрит! — Фёдор расплылся в счастливой, глуповатой улыбке. — Точно на меня! Всё, я пошёл, спрошу у неё номер телефона! Пожелай мне удачи!
Наивный.
Фёдор уже вскочил и, расправив плечи, направился к их столику. Я наблюдал, как он, размахивая руками, что-то горячо доказывает девушкам. Ольга смущённо улыбалась, а Варя смотрела на них с плохо скрываемым раздражением.
Запал парень. Причём конкретно.
Фёдор вернулся с видом победителя, покорившего Эверест.
— Дала номер! Представляешь? — прошептал он, плюхаясь обратно на стул. — Может, на двойное свидание сходим? Ты с Варей, я с Олей?
— Может быть, — уклончиво ответил я.
И тут же мысленно одёрнул себя.
Что за сантименты? «Радость»? «Тепло»? Это эмоции живых. Холодная, привычная отстранённость вернулась, и я снова был в своей броне.
— Точно сходим! — решил за нас обоих Фёдор. — Я всё организую!
Обед закончился на неожиданно оптимистичной ноте.
Пора было возвращаться в отделение. Скоро начнётся смена в морге. Но сначала стоило проведать того парня из приёмного, которого я утром вытащил с того света. Вдруг он уже очнулся и созрел для того, чтобы поделиться своей благодарностью?
Деньги, как говорится, к деньгам. А Жива — к Живе.
Но моим планам не суждено было сбыться. По пути телефон завибрировал в кармане халата. Сомов.
— Пирогов, срочно к Морозову. Кабинет главного врача.
Ну что ещё? Впрочем, после того, как ты только что, по сути, вернулся с того света, мелкие административные разборки уже не пугают. Мне было почти всё равно.
— Иду, — коротко ответил я и сбросил вызов.
Кабинет главного врача встретил меня напряжённой, почти звенящей тишиной. За своим массивным, как саркофаг, дубовым столом восседал Морозов. Рядом, бледный и напряжённый, стоял Сомов.
А в кресле для посетителей, вальяжно развалившись, сидел он. Волков. С перебинтованной челюстью и отвратительной, самодовольной ухмылкой, насколько позволяли бинты.
Вот оно что. Настучал. И, судя по всему, весьма успешно.
— Зачем вы меня позвали? — спросил я, чтобы развеять нависшую тишину.
Не хотел затягивать разбирательство.
Морозов медленно поднялся со своего кресла. Выпрямился во весь рост, давая понять, что разговор переходит из плоскости «начальник-подчинённый» в плоскость «хозяин-провинившийся».
Я смотрел на его праведный гнев, и мне было скорее смешно. Вся эта напускная ярость, этот театральный жест… Он пытался меня запугать, но выглядел при этом как разъярённый индюк. Еще и покраснел. Не надо так нервничать, сердце может не выдержать.
— Я не позволю обращаться
так с моим персоналом! — разорался Морозов. — В этой клинике есть правила! Есть дисциплина! Я дал вам шанс, Пирогов. Один шанс, несмотря на вашу репутацию. И что же? Вы избили коллегу! В стенах клиники! Сломали ему челюсть! Это недопустимо!Я молча слушал его пафосную тираду.
Болтай, болтай, старый индюк. Выпускай пар.
В споре побеждает не тот, кто громче кричит, а тот, кто сохраняет хладнокровие. К тому же, было полезно дать ему высказаться.
В потоке гнева люди часто говорят лишнее, раскрывая свои истинные страхи и мотивы. А я внимательно слушал, отсеивая эмоциональную шелуху и вычленяя главное.
Когда он наконец выдохся и замолчал, переводя дух, я позволил себе лёгкую, едва заметную усмешку.
— Вы закончили, Александр Борисович? Тогда я продолжу. То есть то, что я сегодня спас от верной смерти графиню Воронцову, известную на весь город меценатку, и поставил ей сложнейший диагноз, уже не считается? — спросил я.
Сомов, до этого сидевший как истукан, оживился:
— Поставили все-таки? Что с Воронцовой в итоге?
— Октреотид подействовал. Почки заработали. Анализы на метаболиты серотонина уже в лаборатории. Это карциноидный синдром. Можете поздравить своё отделение с блестящей диагностикой.
— Александр Борисович, — Сомов повернулся к Морозову. — Пирогов действительно ценный специалист… И графиня Золотова от него в восторге, её муж сегодня уже звонил…
Морозов на мгновение заколебался. Я видел, как в его глазах промелькнуло сомнение. Мои слова попали в цель. Упоминание графини Воронцовой, спасённой от верной смерти, и намёк на восторг графини Золотовой, жены главного спонсора — это были два мощных удара по его административной броне.
Я видел, как он мысленно взвешивает на весах. На одной чаше — деньги, репутация клиники в глазах аристократии и два спасённых ВИП-пациента. А на другой — что? Жалоба одного обиженного ординатора с подмоченной репутацией. Выбор был очевиден, и он это понимал.
— И кстати, — продолжил я, пользуясь его замешательством. — Хотите знать, почему я «избил» вашего ценного кадра? Он чуть не убил моего пациента.
— Что за бред! — взвизгнул Волков из своего кресла. — Он всё врёт!
— Доказательства есть, Пирогов? — холодно спросил Морозов.
— Конечно. Ваша хвалёная электронная система. В ней сохраняются все назначения, сделанные врачами. Посмотрите назначения, которые сделал доктор Волков для пациента Синявина вчера утром.
Морозов кивнул Сомову. Тот подошёл к терминалу на столе главврача, быстро нашёл нужную запись в истории болезни. Я видел, как его лицо вытягивается, как он бледнеет.
— Интерферон-альфа при… — он посмотрел на меня с ужасом, — … при подозрении на аллергический альвеолит? Это же…
— Верная смерть, — закончил я за него. — Цитокиновый шторм за считанные часы. Если бы я не остановил медсестру, которая уже набрала шприц, пациент был бы мёртв. И это была бы ваша ответственность, Александр Борисович. Как главврача, который допустил к работе некомпетентного специалиста.