Проклятый Лекарь

Десять процентов.

Но лучше не становилось. Её тело было как бездонная бочка. Я вливал в неё свою жизнь, а она утекала сквозь невидимые трещины, которые создала её собственная гормональная буря.

Я чувствовал, как проклятье, эта циничная сущность внутри меня, начало действовать иначе. Оно не просто позволяло мне тратить Живу. Оно начало высасывать её, словно решив, что жизнь этой женщины, матери, благотворительницы сейчас важнее жизни бывшего тёмного властелина.

Пять процентов.

Мир по краям начал подёргиваться серой, пепельной дымкой.

Руки, лежавшие на её груди, задрожали от чудовищного напряжения. Отступать было поздно. Я уже вложил слишком много. Оборвать канал сейчас означало бы не просто её смерть, а мой гарантированный провал, который проклятье точно не простило бы.

Я должен был идти до конца.

Три процента.

В ушах зашумело, точно в них бил океанский прибой. Колени подогнулись, и мне пришлось опереться о край кровати, чтобы не рухнуть. Я видел её лицо сквозь пелену, оно всё ещё было безжизненным. Ну давай же! Еще чуть-чуть! Еще немного! Ну!

Один процент.

Голова закружилась. Пол качнулся под ногами, как палуба корабля в шторм. Всё. Это был предел. Красная черта, за которой начиналась моя собственная смерть.

Я попытался оторвать руки, прервать поток. Но не смог. Канал, который я создал, превратился в одностороннюю трубу. Моя Жива продолжала уходить уже не по моей воле, а по инерции, высасываемая её умирающим телом и моим беспощадным проклятием.

— Доктор! Доктор Пирогов! Что с вами?! Вы белый как полотно! — голос Лизочки доносился как из-под толщи воды.

Ноль целых четыре десятых… И-и-и… я с силой оторвал руки от пациентки. Удалось.

Опустился на стул, стоявший рядом с кроватью. На лбу выступила испарина. Сердце билось еле-еле.

Оказывается, когда в Сосуде остаётся меньше одного процента, это ощущается физически. Словно сама жизнь, капля за каплей, утекает из твоего тела.

Интересное клиническое наблюдение. Жаль, что, скорее всего, последнее.

Ноль целых три десятых…

Нюхль материализовался рядом, панически теребя меня за штанину. В его пустых глазницах мерцал испуганный, отчаянный зеленый огонёк. Он понимал, что происходит.

Мои губы едва шевелились.

— Да пребудет с тобой Тьма, малыш, — прошептал я.

И мир погас.

Глава 22

Первым вернулся слух.

Монотонный, успокаивающий писк какого-то прибора. Потом — осязание. Мягкая подушка под головой, тёплое, лёгкое одеяло. Боль… Боли не было.

Марина Сергеевна Воронцова медленно открыла глаза.

Белый потолок. Стойка с капельницей, по которой лениво ползли прозрачные капли. Она была в больнице. Но что произошло?

Последнее, что она помнила — это внезапная, разрывающая на части боль в пояснице, от которой потемнело в глазах… и лицо молодого доктора, склонившегося над ней.

Она попыталась сесть, но тело было слабым, ватным, как у новорождённого. И тут же над ней нависла молоденькая медсестра с добрыми, обеспокоенными глазами.

— Марина Сергеевна, как вы? Как хорошо, что вы очнулись!

Лизочка… кажется, её звали Лизочка. Тёзка. Точно! Память возвращалась не сразу, а обрывками.

— Я… я лучше, — прошептала Воронцова. — Но что со мной было? Я помню страшную боль… и всё.

— Препарат, который назначил доктор Пирогов, помог, — затараторила медсестра. — Почки заработали, моча пошла. Кризис миновал. Но доктор Пирогов…

— Что доктор Пирогов? — с тревогой спросила Воронцова.

Медсестра молча указала в сторону.

Марина Сергеевна повернула голову и увидела его. Он сидел на стуле у её кровати, неестественно осунувшись, уронив голову на грудь.

В профиль было видно, что он бледный, как полотно, с каплями холодного пота на лбу. Он не спал. Он был… без сознания? Или…

Она заметила странное, необъяснимое движение. Его штанина в районе щиколотки подрагивала, хотя в палате не было ни сквозняка, ни ветра. Какой забавный, странный факт.

— Вам стало хуже. Сильно хуже, если честно. А он спас вас, — тихо сказала Лизочка. — Когда ваше сердце остановилось… он не отходил от вас ни на шаг. Я… я не знаю, что он делал, но он вас достал с того света.

Достал с того света…

Когда сердце остановилось. Она вспомнила его лицо, склонившееся над ней, его спокойный, уверенный голос: «Я разберусь, я вам обещаю». И он разобрался. Он не бросил её. Он сдержал слово.

Такое простое, почти забытое чувство — благодарность — начало разливаться по её телу тёплой, живительной волной. И слеза, горячая и искренняя, скатилась по её щеке. Спасибо, доктор Пирогов!

— А почему он не двигается? — спросила она, её голос дрожал. — Ему плохо?

— Я… я не знаю, — в голосе Лизочки было отчаяние. — Я уже вызвала реанимационную бригаду, но они всё не идут. У меня… у меня есть предположение, Елизавета Сергеевна. Я читала о таких случаях в книгах о целителях с особым даром. Мне кажется, он потратил всю свою… жизненную силу… всю свою ману на ваше спасение. Он спас вас ценой своей собственной жизни.

Спас меня. Ценой собственной жизни.

Вторая слеза покатилась по её щеке. Этот странный, молодой, немного циничный доктор оказался… героем. Не зря же его назвали таким именем. Святослав. Святая слава.

Она смотрела на его неподвижное тело, и её благодарность перерастала в нечто большее. В преклонение. И в твёрдую, несокрушимую решимость.

Она не позволит ему умереть. Не после того, что он для неё сделал.

* * *

Сознание угасало медленно, неохотно, словно я опускался в глубокий, тёмный, безвоздушный омут. Не было ни света, ни туннеля. Только пустота.

Жива в сосуде стремительно утекала. Ноль целых одна десятая процента.

Я чувствовал, как эта последняя, крошечная искра жизни готова погаснуть. Но не сдавался и изо всех сил пытался ее раздуть в настоящий огонь. Но чертово проклятье мешало…

Интересно, что будет дальше? Просто тьма? Или я встречусь со своим старым врагом, и он будет смеяться мне в лицо? Но тут-то понятно, врага я порву, а с другими вариантами…

И тут — словно плотину прорвало.

Мощный, почти обжигающий, горячий поток Живы хлынул в мой опустошённый, ледяной Сосуд. Не тонкая струйка, к которой я привык. Нет. Это был настоящий водопад чистой, концентрированной, живительной энергии.