Проклятый Лекарь

Картина сложилась. После моего ухода парню, очевидно, стало хуже. Нарастала заторможенность, зрачки начали «плавать» — классические признаки отёка мозга после кислородного голодания.

Медсёстры запаниковали и, разумеется, позвонили не мне, стажёру из морга, а его фактическому лечащему врачу. А юридически, по всем бумагам, им был Сомов, как заведующий, принявший пациента в своё отделение.

Он в искусственной коме.

Его мозг целенаправленно охлаждают, чтобы спасти от дальнейшего разрушения. Шансы — пятьдесят на пятьдесят. А это означало одно: Живы мне не видать ещё как минимум несколько дней. Если он вообще очнётся в здравом уме.

Прекрасно…

Я пролистал карту дальше. И наткнулся ещё на одну странность. В графе «контактные лица» — пусто. Ниже — запись дежурной медсестры: «Многочисленные попытки связаться с родителями по указанному в карте номеру не увенчались успехом. Абонент не отвечает».

Странно. Их сын при смерти, а они просто пропали? Я отметил это про себя. Ещё одна загадка в копилку этого безумного дня.

Ладно. С этим парнем пока всё ясно. Нужно ждать результатов его обследования, которые будут только завтра. По Воронцовой — то же самое, результаты её специфических анализов придут не раньше утра. А это значит, что в терапии на сегодня ловить больше нечего.

Значит, можно со спокойной душой отправляться на своё основное место работы. В морг.

Там, по крайней мере, пациенты предсказуемы. И не вводят себя в искусственную кому без предупреждения.

Что ж, доктор Мёртвый, я иду. Надеюсь, сегодня у нас снова будут интересные вскрытия.

Я спустился в морг. Тишина.

Непривычная, полная тишина. Обычно в это время доктор Мёртвый сидел за своим столом, листая какой-нибудь древний фолиант, и бормотал себе под нос проклятия в адрес живых. Но сегодня его кабинет пустовал. Только лампа на столе горела, освещая раскрытую книгу.

Где же он? Впрочем, неважно. Сейчас мне нужна была тишина. И ещё кое-кто…

Я оглядел секционную. Пусто. Холодильная камера? Тоже. Я начал беспокоиться. После моего «отключения» в палате Воронцовой он исчез. Куда он мог деться?

И тут я заметил его. За массивной, гудящей холодильной установкой, в самом тёмном и пыльном углу морга я увидел знакомое, слабое зелёное мерцание. Он прятался.

— Нюхль? — тихо позвал я. — Иди сюда.

Из-за установки медленно, неуверенно высунулась его костяная морда. Он посмотрел на меня, и его зелёные огоньки были тусклыми, полными страха и неуверенности. Он сделал один крошечный шаг и замер, ожидая моей реакции.

— Ко мне, — повторил я, на этот раз твёрже, но не со злобой. — Это приказ.

И тут его словно прорвало. Он издал радостный, скрипучий щелчок, подпрыгнул до самого потолка от счастья и в два молниеносных прыжка оказался у моих ног. Он ловко, как белка, забрался по моей штанине на плечо и с силой уткнулся своей холодной костяной мордой мне в шею.

Я почувствовал, как он мелко дрожит.

Когда мне стало плохо в палате, когда моя Жива упала до нуля, он почувствовал разрыв нашей связи. И испугался.

Испугался, что остался один в этом чужом, враждебном мире. И побежал туда, где ему было безопаснее всего — к мёртвым, в морг. Логично. Вполне логично для создания, сотканного из костей и тёмной магии.

Я осторожно, чтобы не спугнуть, потрепал его по костяному гребню на спине. Твёрдо, но не грубо. Жест, который он понимал лучше любых слов.

— Всё в порядке, малыш, — прошептал я. — Я не умер. Пока что. Ты же знаешь, меня так просто не убьёшь.

И в ответ Нюхль довольно заурчал. Тихий, вибрирующий, абсолютно невозможный звук, который не должна была издавать костяная ящерица. Но мой фамильяр всегда был полон сюрпризов. И я был рад, что он снова со мной. Кажется, в этом проклятом мире у меня всё-таки был один настоящий друг.

— Ладно, хватит нежностей, — я осторожно снял его с плеча и посадил на стол. — Пора работать.

Я сел за стол доктора Мёртвого и принялся разбирать накопившиеся за день бумаги. Рядом, свернувшись калачиком на стопке старых журналов, устроился Нюхль.

В морге царила благодатная тишина.

В журнале поступлений я увидел новую запись, сделанную аккуратным, каллиграфическим почерком Мёртвого: «Иванов И. И., 56 лет, причина смерти — ОКС (острый коронарный синдром), подготовить ко вскрытию. Камера №7».

Я направился к холодильной камере номер семь. Открыл тяжёлую, обитую металлом дверь. Пусто. Проверил соседнюю, восьмую. Тоже. Перепроверил запись в журнале. Камера номер семь. Всё верно.

Странно. Запись есть, а тела нет. Неужели украли? Бред. В морге не воруют покойников. Перепутали бирки? Возможно, но Мёртвый — педант до мозга костей, он таких ошибок не делает.

— Потеряли кого-то, докторишка? — раздался за спиной мерзкий, насмешливый голос.

Семёныч стоял в дверях, уперев руки в бока и ухмыляясь во весь свой беззубый рот.

— А, вот же он! — санитар театрально хлопнул себя по лбу. — Совсем память дырявая стала!

Он прошёл в дальний угол технического помещения за массивный, гудящий компрессор холодильной установки. Сдёрнул старую, грязную простыню — под ней, на ржавой каталке, лежало тело.

— Вот ваш Иванов! Я его временно сюда закатил, пока полы в основном зале мыл. Чтобы не мешался. Совсем из головы вылетело, забыл предупредить!

Семёныч мерзко расхохотался, довольный своей «гениальной» шуткой.

— Не смешно, — устало выдохнул я.

Я молча взялся за каталку и покатил её к рабочему месту. Молчание растягивалось, становилось тяжёлым, как свинец. Я чувствовал спиной, как его веселье сменяется недоумением, а затем — тревогой.

— Поаккуратнее надо с такими шуточками, Семёныч, — сказал я, не оборачиваясь.

— А что ты имеешь в виду? — голос санитара потерял всю свою весёлость.

Я молчал, продолжая катить каталку.

— Эй, я тебя спрашиваю! — в его голосе появились откровенно панические нотки.

Я остановился у секционного стола и очень медленно повернулся к нему. Я смотрел на него не со злостью, а с профессиональным, холодным интересом, как на нового, сложного пациента.

— Тише, Семёныч, не нервничай так. Садись. А то упадёшь, — посоветовал я.

— С чего бы это мне падать?!

— Садись, я говорю. У меня глаз намётан на такие вещи. Ты же не хочешь, чтобы у тебя случился приступ прямо здесь, среди собственных клиентов?

Семёныч, что-то бормоча себе под нос, опустился на ближайший стул.