Путь

— Так а что за стихи-то были, Юдж?

Тот остановился:

— Ты действительно хочешь их услышать?

— Да!

И тогда, сквозь нарастающий шипящий шум прибывающего широкоосного состава, Юджин прочитал ему то, что было начертано на листке бумаги, прижатом исписанным карандашом.

Я не умею говорить «прощай», я не умею слушаться приказов,

Я не люблю свои пустые фразы, в которых обещаю обещать.

Я ночь за ночью познаю себя, я щупаю душою — кто есть рядом,

Я ненавижу рамки и порядок, а если подчиняюсь, то скрипя.

Я не пишу, бывает, года три, а после не могу остановиться,

Я подхожу к черте, где цифра 30 меня пугает, сколько не хитри.

Я знаю то, что путь ещё далёк, но все же за плечами половина,

И у меня пока, увы, нет сына, хоть я давным-давно не одинок.

Я не хочу, чтоб на последних днях, когда уже дряхлеть придётся телом,

Понять, что я чего-то недоделал, и переделывать всё это второпях.

**

Уже через пару часов Александр возвратился в Ганзу, чем весьма удивил своих товарищей. Купив по дороге литровую бутылку башкирского рома и пару килограммов мяса, он направился в их общий дом, чем изумил его обитателей ещё больше, ведь Доктор всем сказал, что больше не пьёт. Зато, когда он разлил, начав совещание, и поведал им о плане обустройства полиса и о том, что сможет найти под него инвесторов, то вызвал сначала критику, потом сомнение, затем размышления и в самом конце принятие, закончившееся дружным возлиянием. Вечером приехала Оливия и сгоношила брата с Лойером отправится на танцы, где они уже стали знаменитыми из-за дружбы с хозяином Ганзы. Сам Саша Доктор, как, впрочем, и Бо, равнодушно отнеслись к предложению Оливки и вскоре остались вдвоём.

Они ещё о чём-то поболтали, но в это время Алекс ощутил недогон, и мысли его потекли по знакомому пути — сходить бы в магазин и купить ещё бутылочку, или нужно себя контролировать? Раздумье затянулось, вскоре он полностью сосредоточился на внутреннем споре с самим собой. Бо заметила, что их диалог становится скомканным, и решила узнать причину. Доктор объяснился, неловко глядя на плинтус в углу и строя скорбную мину. Тогда Бо, тоже находясь в состоянии опьянения, предложила им не пить больше, но выкурить по сигаретке легкой травушки для поднятия настроения и небольшой эйфории. Алекс легко согласился, но с прискорбием сообщил, что, к сожалению, в его комнате они не смогут скоротать вечерок, так как у него бардак, и даже больше — свинарник и срач! Бо наплевательски махнула рукой, гостеприимно пригласив к себе.

До этого Алекс никогда не был у неё в комнате, видел только малиновые очертания чего-то там. Оказалось, что это со стен спадали тяжёлые портьеры, образуя лямда-образный вход в её гарем. В смысле, в женскую половину дома, ту, что от слова «харам». Стены обтягивала атласная ткань, а над кроватью, на широких плетёных канатах, парил балдахин. В воздухе мягко и немного розово пахло духами.

Бо подошла к своей заветной шкатулке, приоткрыла её, достала свою трубочку с жёлто-фиолетовым фрактальным узором, глубоко вздохнула, явно в предвкушении, и повернулась к Сашке.

— Сто лет не курила, забыла уже запах и даже ощущения. Не помню, представь себе! — невесело усмехнулась она, доставая из пакетика немного душистых макушек, отламывая от них частички, забивая трубочку и предлагая её Александру.

***

А вот о том, что было дальше, существует как минимум две версии, из которых, впрочем, потом сложилась одна — третья, мало похожая на то, что произошло на самом деле. На следующий день Алекс зашёл в комнату к сонному, ещё похмельному Оливеру, вернувшемуся под утро, запрыгнул на подоконник и с ходу начал рассказывать о произошедшем вчера вечером. Быстро перемотав начало, он приступил к сути:

— …и тут меня накрыло. Сижу, так-то вроде всё контролирую, но сушняк дикий, хорошо, что Бо тоже пить захотела и мне налила. Я бокал поднял, а там вино! И под меня как вожжа попала, я стакан — хлобысь, второй — хлобысь! Плюс до этого рома выпил сколько. На понижение пошёл. И вот в таком состоянии на меня тоска накатила, знаешь ведь, как бывает? Бывшая вспомнилась, то, сё, захотелось с кем-то поделиться, рассказать, душу облегчить…

— Ты про Алису, или как там её? — потёр заспанные глаза Олли, сев в кровати.

— Да, да, про неё, представляешь?! И я что-то расчувствовался, но при Бо не стал ничего говорить, так, только сказал, что иногда, когда напиваюсь, то почему-то её, Алису вижу, как наваждение. Смотрю, Бо тема неприятна стала, и я тогда решил не заострять. Вроде всё нормально, забыли. Да и она сама тоже вина выпила. Мы бутылку раскатали, считай, на двоих. Раскраснелась, конечно, щёки горят, движения гибкие. Я вижу, завелась кобылка. И меня понесло! Пьяный же. Присели с ней на диванчик, он мягкий, но широкий, я сразу рядом, опа. Да ещё кровать с балдахином, прикинь? И запах в комнате такой приятный, и обстановка… Ну, держите меня семеро, сейчас, думаю, я тебя объезжу так, что неделю будешь вспоминать. У меня-то тоже давно никого не было, накопилась силушка. Я, короче, её на полуслове обрываю, начинаю целовать, и пошло-поехало! Она даже застонала, и, говорит, давай, может, избавимся от лишнего? Смотри, говорит. И тут она встаёт, представь себе, идёт к кровати, по пути скидывает с себя кофточку, прямо на пол, остаётся в платье, делает шаг, скидывает одну бретельку, ну, и так далее. И оборачивается на меня. А сама такая… как цветок, который так и просится, чтобы его сорвали, понял?

— Ого, вот это шоу, — обзавидовался Оливер, накидывая одеяло себе на чресла.

— И не говори, Олли! Я чувствую, что у меня уже всё горит, мигом начинаю скидывать одёжку и вдруг вижу — с ней что-то не то. Какая-то она другая. Я только до половины успел раздеться, сразу бегу к ней, обнимаю, целую. А она, фигакс, вся как-то сковалась, как деревянная стала. Я ей говорю: «Бо, с тобой всё в порядке?». Она в ответ: «Саня, всё в порядке». Я говорю: «А чё тогда?» Она: «Ничё!». Прикинь? Я ей там на ушко шепчу — милая, хорошая. Она вроде тает, а потом раз, и говорит, мне, мол, в туалет надо. В туалет сходила, что-то там пошумела, выходит уже в халате драном каком-то. У меня, говорит, голова разболелась, спать хочу, давай до завтра. Прикинь? Сама же меня пригласила, почти разделась, а потом побрила! Есть ум у этой женщины или нет? Вот что у них с головой, ты мне скажи? Я вроде спец по мозгам, а женщин понять не могу, хоть убей. Зачем было приглашать, возбуждать? Вино, травка — зачем всё это? Чтобы меня домой отправить, а?

— Ак, может, месячные начались внезапно? — предположил Олли, почему-то довольный, что у Алекса и Бо ничего не вышло. — У женщин же перед месячными вообще непонятно, в какую сторону мозги сносит. Непонятно. А за пару дней до начала так их просто чертовски бомбит, тараканы в голове играют на барабанах, короче. Так что ты не заморачивайся, она тебя захотела, а потом почувствовала… что мокрое дело, ну ты понимаешь. А она на мокруху не подписывалась. И всё.

— Может быть, — легко согласился Доктор, ибо это как нельзя лучше оправдывало его конфуз.

— И что ты, разозлился? — захотел понять глубину разлада Олли.

— Ну, как сказать. Нет, не разозлился. Огорчился я, Оливер, сильно огорчился.

— А я думал, вы с ней встречаетесь… — заметил Англичанин. — Любовь-свекровь и все дела.

— Не знаю, не знаю, — отмахнулся Алекс. — А ты сам-то можешь сказать, что такое любовь?

— Чего?

— Ты сам-то знаешь, что такое любовь, говорю?

— Откуда? Мы ребята неместные, — вдруг зевнул Англичанин. — Лекс, ты, короче, извини, но я три часа назад домой приехал, мне чертовски хочется спать. Дай покемарить, а?