Путь

— Ну, возвращать её как-то будешь?

— После того, как она с ним переспала? Нет! — Юдж даже замахал руками. — Ни за что!

— Но ты же её любишь!

— Сегодня люблю, завтра разлюблю — такой уж у меня характер!

— Врёшь ты все!

— Да ну тебя! Поверь мне, Алек, это конец! У нас уже ничего не может начаться с начала — это я тебе говорю совершенно верно и откровенно!

И разговор опять прервался, уступая место нервному курению. Алек курил не в затяжку, раздувая щёки и тут же выпуская дым. Первым не выдержал сам Юджин:

— А ты слышал про Гавриловского?

— Нет, а что с ним?

— Умер.

— Как умер? Когда?

— Купил новый мобиль, спортивный. Не справился с управлением и на полной скорости влетел в дерево! Представляешь? Вместе с женой!

— С ума сойти. И что?

— Никто не выжил!

— Обалдеть! Ёкарный-бабай!

— Вот-вот, он самый! Он же твоим научным был, когда ты в Аквилейском учился?

— Да, Гавриловский, — покивал Алек и неохотно продолжил, — но знаешь, мне с ним не повезло, хоть о мёртвых и не принято говорить плохо.

— Припоминаю, что у вас конфликт был. Я только не помню, по какой причине?

— По какой, по какой? Он меня со второго курса выгнал за то, что я экзамен не мог сдать, поэтому я сюда, на ЗБС, поступил…

— На третий курс, — кивнул Юдж, — тут мы с тобой и познакомились.

— Может быть, останься я в Аквилейском ликее, жизнь бы по-другому сложилась. Я слышал, что Гавриловский всегда помогал своим студентам, к себе их подтягивал. Я разговаривал с одним из них, он хоть и жаловался, что приходится много работать, проводить бесконечные опыты, но зато и задачи достойные, и темы диссертаций интересные, и, бывает, даже какие-никакие деньги с грантов перепадают.

— У меня так и было, — вставил свои пять копеек Юдж и гордо покивал головой. — Даже научную работу опубликовали с моим именем.

— Вот! А у меня не так. Наш Романыч почему-то ко мне не очень относился, ну, сам знаешь. Помнишь, на какую тему диссертацию защищал по его требованию? Нет? «Комиссуротомия мозолистого тела при хирургическом лечении эпилепсии», прикинь?

— Как-то так, — поморщился Юджин, — не очень современно.

— Вот именно. То есть и с точки зрения карьеры, и с точки зрения научного вклада — один сплошной пшик. Так что, — махнул рукой Алек и вздохнул.

Помолчали. Затушили сигареты. Юджин вскинул брови.

— У нас, кстати, новый проректор? Слышал?

— Ничего себе! А кто?

— Профессор Дубинкин.

— Вот это перестановки!

— Ага. А что следует за перестановками?

— Что?

— Ты не понимаешь?

— Нет, — напрягся Алек.

— Зря ты на работу приперся, мужик. Отметился уже?

— Отметился, — насторожился Алекс. — А что?

— У нас инвентаризация началась. Новое начальство же!

— Гамота тебя за ногу, — аж поморщился Алек. — А когда?

— Вчера, — устало усмехнулся Юдж. — Так что это на две недели, если не больше. В этом году в отпуск больше народу отправили: нас человек десять всего на весь ликей работает.

— Твою ж! — процедил Алекс, понимая, что теперь уже не отвертеться от огурца в заднице — то есть тщательной переписи всех предметов, находящихся на огромной территории ликея: начиная от дорогущей аппаратуры и заканчивая скрепками для бумаги. Ситуацию осложняло то, что на каждый кабинет нужно было заполнять отдельный лист и заверять его у старшего по должности. А если в актах «было» и «стало» обнаруживалось отличие, то мероприятие перерастало в оперативно-розыскные действия местного масштаба.

В первый день он проинвентаризировал двадцать семь кабинетов, домой пришел без рук и ног и уснул было. Вскоре выяснилась, что его противомоскитка перегорела. А на дворе теплое лето, весь день шел затяжной дождь, к вечеру тучи рассосались, солнышко нехило протопило баньку — стало жарко и влажно. В квартире весь день настежь открыты окна, поэтому налетело столько москитья, что от их писка и укусов уснуть стало решительно невозможно, причем убийство кровососущих тварей ничего не давало, потому как через открытые окна на похороны каждого убитого прилетало с десяток его скорбящих родственников. А после того, как Алекс закрыл окна, стало ещё хуже — навалились духота и сладковатый невыветрившийся душок. Пришлось снова открыть окно, рискуя подхватить нередкую в их местности малярию, залезть с головой под простынь и пытаться не обращать внимания на постоянные писки и укусы, иногда проникающие под ткань.

Раньше, говорят, москитов тут не было. Прилетели они с севера, из Сибири, после того, как на территории тайги и тундры поднялась среднегодовая температура, оттаяло множество болотцев, и открылись нескончаемые залежи природного метана. Вроде живи теперь, осваивай природные запасы, да радуйся. Однако откуда-то взялись москиты. Оказывается, их личинки научились выживать мягкой зимой на дне болот, в иле или грунте. Вскоре их стало так много, что порой возникали вспышки малярии. Штаммы, бывало, менялись по три раза за сезон. Лекарства не успевали разрабатывать, поэтому почти все здания были оборудованы антимоскиткой, иначе никак…

Саша аж вздрогнул от страха, когда вспомнил, как в детстве переболел малярией. До сих пор в его памяти было живо то утро, когда он проснулся из-за ощущения, что ему до смерти холодно, аж до мурашек. Его дико колотило. Мальчик еле встал, нашёл в шкафу ещё одно одеяло, с трудом накрылся им и попытался уснуть. Но не смог, потому что вскоре он, по-видимому, быстро начал отогреваться, и со временем ему стало ужасно жарко — так, что даже башка начала трещать. Сашка скинул с себя оба одеяла, потом пижаму, потом его стало тошнить от жары. Раскрасневшись, он долгое время тихонько стонал: «Пить, пить, пить». Но дома никого не было — на третий месяц его переезда в дом к отцу, тот уехал на заработки.

Сначала Сашкины щёки разрумянились, потом зарделись, а затем и запылали, во рту пересохло до безумия, и одновременно он начал потеть, потеть, просто истекать влагой. Жажда переполняла, высасывая из него последние соки. В голове стали возникать какие-то образы, он, то впадал в полубессознательное состояние, то снова выныривал в реальность, пытаясь что-то кому-то сказать. Единственное, что Сашка запомнил, так это то, как боролся с собой, уговаривая не умирать. Просто невероятным напряжением воли он просил, требовал и умолял себя не умирать. Потом температура спала. Откуда-то появились силы доползти до кухни, попить воды, ещё и ещё, пока не напился, наверное, на день вперёд, и только затем в изнеможении, без сил упасть на кухонный диванчик. Это был страшный день. Сашка сильно испугался тогда.

А через три дня испугался снова, ещё сильнее, потому что приступ повторился. И тогда, сразу после его окончания, он пришёл сначала в себя, а затем и в больницу — маленький одиннадцатилетний мальчик, месяц назад переехавший из жаркой горной Греции в прохладный климат Ахеи.

Он как сейчас помнил те ощущения, когда впервые переступил порог госпиталя и увидел сотни ярких ламп, сиявших в мягкой бело-зелёной цветовой гамме интерьера огромного здания с ярко-красным крестом снаружи. Он был поражён. Впечатлён. Может быть, тогда он и решил стать доктором?