Родная партия
Шрифт:
— Ну, например? — Григорий Максимович жестом прокрученной руки требовал больших разъяснений. — Что-то мне пока совсем не понять, о чем фильм вообще.
— Советская Белоруссия, 1943-й. Немцы отступают и проявляют нечеловеческую жестокость. Это знакомый антураж, правда, но с обеих сторон показаны персонажи такими, какими они бывают в реальной жизни. Настоящими, не однобокими героями, идеальными в своей морали и воспитании. Я такого не видела раньше от наших режиссеров. Возможно, поэтому ему поначалу ставили палки в колёса. Боятся, как бы поняли двояко кинокартину…
Мне было обидно за Лиру. Она около получаса разъясняла, а Озёровы, будто приняв
Цена всякой власти, делал я вывод глядя на Григория Максимовича, равносильна мощному наркотику. Если власти слишком много, то и приход будет тотальным, и зависимость проявится в самом скором времени. Он гордится собой, ведь директору крупнейшего автозавода просто невозможно отказать в раболепии. Его предприятие было огромным, говорил о нём с трепетом и так, как если бы сам каждый гвоздь вбил в стену здания. Григорий Максимович “поучал” Андрея Григорьевича, как жить и что делать, и как смотреть на рабочие процессы, и сколько стране нужно среднетоннажных грузовых автомобилей, и как приходится соперничать с молодым КамАЗом, и так далее и тому подобное…
Поучать. Назидать. Командовать. Властвовать.
Директивно подходил Григорий Максимович и к подчиненным, и ко мне. Странно, что на Викторию Револиевну так не воздействовал. Прямо сейчас я наблюдал, как он пытается “перейти границу”, зайти внутрь наших отношений. Советская семья для него как первичная партийная ячейка! Всё по строгой вертикальной иерархии.
Отвратительно. Поднёс к губам бокал, аромат шампанского искрил в носу. И эта дурная рыба. Вся в панировке, жирная и невкусная; лук наложен снизу, сверху, да всюду, черт бы его побрал. Я прямо чувствовал, как пропитываюсь слабостью и прилипающей дурнотой жареного лука.
Лира устала, и этим воспользовались Озёровы. Вновь возвратились к вопросу о планах.
— Мы пока думаем, — сказал дипломатично я.
— Что-то вы мудрите, ребятки! — Григорий Максимович принялся рассказывать, как заведено у молодоженов. — Отправляйтесь в Крым. Или на Кавказ. У меня товарищ армейский в Грузии служит, до сих пор переписываемся. Он и примет, и поможет во всём. Да в Тбилиси не заплутаешься!
— Сначала нужно решить рабочие вопрос, — снова отстаивал я право на автономию. — У нас на носу фестиваль молодежи. Потом, у Лиры командировка в ГДР. Пропустить такое просто нельзя.
— Командировка? Снова? — ужаснулась Виктория Револиевна. — И как долго продлится? Надеюсь, не на год. Ты же не оставишь Андрюшу одного в Москве?
— В Германии побуду месяц, — попыталась успокоить Лира. — Нет, ничего страшного. Культурная миссия, всё как обычно.
Я и Лира оказались в хорошо подстроенной ловушке. Теперь ясно, почему Озёровы так сильно продавливали этот семейный ужин. Со свадьбой покончили, насытились, нужно толкать локтями и ногами дальше.
Из этого можно сделать для себя главный вывод: “Сепарируйся, и как можно быстрее!”
Разговор пошел расплывчато; Виктория Револиевна принялась рассказывать, как там у её подруг — жен чиновников и партийных начальников Москвы. Лира охотно это слушала, а я
же стал заметно угасать. Григорий Максимович пригласил меня в кабинет.— Оставим их поворковать наедине, — сказал он, присаживаясь в кресло. Он стянул галстук, освежил бокал и принялся долго и нудно говорить про наше будущее. — Как-то вы мудрите, молодежь. Свадьба была пустой, маленькой, совсем без людей. Что это за нерусская свадьба такая? Ну хорошо-хорошо, вы там по-своему видели, мы не мешали и молча приняли как факт, что планированием занимается Лира. Или это всё было твоим желанием? Ладно, придирки, пустые придирки. Не обращай внимания. Но семейное будущее — какое оно у вас? С Викторией всё никак понять не могу, что вы хотите от жизни.
“Ну вот какая тебе разница? — простонал я в душе. — Куда ты лезешь не в свое дело? Будь ты более проницательным и эмпатичным, то давно разобрался, что я её не люблю. Для меня Лира как опытная сестра, подруга, но не жена точно”
— В наше время свадьбу пышно играли. Может, у золотой молодежи как-то иначе, черт его знает. Вы какие-то не такие, какие-то неправильные, не так построенные и воспитанные, — от слов Григория Максимовича похолодело в груди. Точно так я слушал нотации и в 2028-м. — Это моя вина, ты не бери в голову. Вообще-то я тебя полюбил давно. Очень боялся, что принять неродного отца не сможешь, — слёзы потекли по грубым щекам Григория Максимовича.
Как же я люблю непрошенную драму! Теперь мне ещё от неловкости гореть тут час или два. От увиденного мои уши запылали красным. Я пробовал найти выход из положения, но быстро осознал, что сам потерял инициативу в разговоре.
— А ты поменялся, — платок утер все слезы Григория Максимовича. Опять надел броню, опять у него всё под контролем. — В лучшую сторону, конечно. В прошлом годы ты был отвратителен. Алкаш. Негодяй. Бесхребетник. Черти что творил. Я думал: “Ну, Гриша, готовься! Скоро вызовут на ковер, напишешь заявление по собственному” А потом случилось девятое марта, кажется. Или десятое. Не помню точно. Ты резко изменился. Мы думали, в бога поверил или в секту подался какую-нибудь. Может, в каратэ ушел. Но за несколько месяцев ты показал себя нормальным человеком. Здоровым мужчиной. Даже бояться перестал за тебя.
— Я не понимаю, к чему ты клонишь, — у меня от смущения вдобавок к ушам загорелись щеки.
Григорий Максимович хмыкнул. Сделав несколько глотков и удовлетворенно крякнув, он встал из кресла, заходил по кабинету; каждый шаг как новая мысль. Отец Андрея Ивановича в раздумьях, подбирал слова получше.
Я не так часто разглядывал эту фигуру. Раньше он был мне не очень понятен, потом стал неприятен, а сейчас утомителен. Душный родитель. Эта медвежья фигура, уже полноватая, но ещё поддерживаемая физическими нагрузками, эти зализанные назад седые волосы, эти толстые очки, большой нос и всегда свежевыбритое лицо. Директор отчитывал нерадивого сынка, сдабривая пряником порку.
— Ну, в общем, вам же надо что-то делать дальше. Много проблем впереди. Квартира, машина, своя дача… Лира твоя сильно летящая от общения с интеллигенцией. По хозяйству будешь ты всем ведать.
— Что делать-то? — не понимал я.
— Ты как маленький, Андрей! Детей бы пора. Где дети? Когда получим долгожданную новость?
Я растекся на диване.
— Может, мы сами решим, что нам делать?
— Конечно! Конечно вы решите сами. Мы вот с Викторией Револиевной всё думаем, когда это случится? Если в ваш двигатель бензина не подлить, боюсь, случится такое только после нашей смерти!