Родная партия

— Paix et parcs! Мир и парки!

Федосов расслабился только тогда, когда француз пошел на мировую, заговорив о конструктивном диалоге и хорошей мысли о кооперации дел.

— Возможно, вы были правы. Некоторая свобода действий убедила французов в искренности, — сказал он мне, когда мы вышли из зала. — И ваш жест тоже впечатляющ. Жаль, наши товарищи, сидевшие рядом, не оценят такой поступок. Всё-таки заведующий отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ, а кричит как простой агитатор.

— Думаю, для нас всех это будет урок. И теория не должна расходиться с практикой. Я должен понимать, о чем говорю в собственных речах, к чему призываю и о чем прошу слушающих людей. Практика очень важна.

— Мне нужно поговорить с Виктором Максимовичем. Сообщу, что всё прошло отлично.

Я направился в комнату для перекуса. Пока заедал бутерброд с колбасой и сыром, ко мне приходили разные мысли. Гордость за себя сменялась чувством тревоги. Вроде всё получилось… Но что будет дальше? Как всё получится?

Темнокожая девушка тараторила на французском, а затем вставила Paix et parcs. Тут же с коридора послышался этот лозунг. Ушло в народ. Отлично. Если в столицах ведущих государств мира возведут новые парки, то это будет уже хоть какой-то успех.

— Андрей Григорьевич? — Татьяна подошла ко мне с листком. — Вас вызывает Егор Кузьмич Лигачев.

— Не Мишин? — удивился я, проглатывая последний кусок бутерброда. — Ну хорошо, пойдемьте.

— И возьмите вот это. Сказали, чтобы передала записку.

Мы шли по коридору. Я раскрыл клочок бумаги. На нем только одно слово:

— Соглашайся. Соглашайся? На что соглашаться-то?

Татьяна пожала плечами.

— Не знаю, не читала.

— От кого записка хотя бы?

— Виктор Максимович просил передать, — Татьяна вдруг занервничала. — Но мне следовало утаить личность. Пожалуйста, пусть всё останется в тайне.

— Конечно.

Вот и дверь кабинета, где отдыхают секретари ЦК. Лигачев за ней. Татьяна вежливо отклонилась и исчезла. А я остался один. Тревога росла ежесекундно, и клочок бумаги в руке промок.

Акт IV.

Глава 22. Афганистан

Кабинет был свеж и тих. Рядом с рабочим столом, где сидели люди с высокими должностями, находилась маленькая тумба, предназначенная для простого фуршета. Мелкая закуска, стеклянные бутылки с минералкой, запотевшие и плачущие крупными слезами. Ничего сверхвыдающегося. Лигачев не гнался за гастрономической элитарностью.

Шум за дверью продолжался: радостно выкрикивали за мир, дружбу народов и справедливость, периодически в хор вклинивался мой лозунг. Я с Федосовым, зная происхождение речевки, переглядывались в улыбке.

— Что это они кричат? — удивленный Лигачев спросил у секретаря. Тот заметил, что звучит фраза на французском, но откуда она родом, пояснить не смог.

— А это дело рук товарища Озёрова, Егор Кузьмич. Можем его поздравить с успешным выполнением политической задачи, поставленной перед ним Центральным Комитетом партии, — Федосов мягко комплиментил мою работу. От напряжения он постоянно поправлял свой пиджак. — Всё получилось замечательно.

— Так значит, иностранцы положительно восприняли эти инициативы?

— Можно считать, что да. Второго числа подведем дело под совместное обращение прогрессивной молодежи.

— Замечательно! Какие у нас комсомольцы деловитые, понимаешь! — Лигачев довольно хлопнул по столу.

Я уже вовсю предвкушал плоды своей победы. Черт с ним, Арбатом, пусть ездит по нему советский автопром; если в столицах Европы возведут парки имени фестиваля молодежи, это будет серьезным достижением для СССР. Ресурсы престижа можно конвертировать во властные: получение должности в ЦК КПСС, выход на людей, в чьей компетенции принятие ключевых и базовых решений для страны, доступ к кадровой политике…

Дверь приоткрылась. Я повернулся и обомлел.

— Здравствуйте! — Курочка весело улыбался. — Разрешите войти?

— Входите, — Мишин пригласил внутрь. — Взяли с собой афганских товарищей?

— Конечно!

Сначала зашел Курочка, затем прошли трое иностранцев, по всей видимости из Афганистана, один человек в военной форме. Растерянность повышалась, разрасталась в моей голове.

— Егор Кузьмич, разрешите представить вам делегацию Народно-демократической партии Афганистана. Мохаммад Хаджи-Шарафуддин, председатель провинциального совета профсоюзов, а это товарищ Миагуль Халид, заведующий отделом пропаганды, агитации и обучения в провинции, наконец, Мухаммад Хидоят, сотрудник аппарата демократической организации молодежи Афганистана.

Лигачев встал, поздоровался со всеми, подал руку в том числе неназванному офицеру. Курочка нисколько не смутился. Может, они уже знали афганского военного?

— Андрей Григорьевич, мы пригласили вас для обсуждения одного очень важного партийного вопроса, — Лигачев вернулся на свое место.

Я предельно напрягся. Если кадровое решение принимается в отношении меня, то при чем тут афганцы? Что мне делать? Как на всё это реагировать?

— Товарищи, мы хотим познакомить вас с Андреем Григорьевичем Озёровым, заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ. Это наша молодежная организация, понимаете, — Лигачев пальцем почесал бровь. — Мы наслышаны о ваших проблемах с молодежной организацией, и товарищ Хидоят, я думаю, сможет рассказать нам более подробно. Сергей, они говорят на русском?

— Слабовато, но Хидоят что-то понимает, — Курочка посмотрел на сотрудника афганского комсомола.

— Да-да, могу говорить. Хорошо. Спасибо за знакомство, товарищ Лигачев, — афганец зорко всматривался то в его лицо, то в мое. — Хочу поблагодарить вас, Советский Союз и Коммунистическую партию за гостеприимство и дружбу. Мы об этом никогда не забудем. Проблемы в Афганистане, в моей стране, сложные. Усиливается давление моджахедов в провинциях, где сложно контролировать передвижение. Контрреволюция усиливается, товарищи. Мы сейчас держим сильный контроль, революционная власть НДПА прочно стоит в Афганистане, но нападения на дружественные советские войска, на мирных граждан ставят нашу партию в тяжелое положение.

Мы нуждаемся в советниках, хороших советских организаторах, а также руководящих работниках пропаганды. Моджахеды, поддерживаемые иностранными спецслужбами, ведут активную пропагандистскую кампанию по дискредитации советско-афганской дружбы, они яростно бьют по нашим слабым местам, чтобы сместить народную власть…

Я понял. Всё понял. Это кошмар. Катастрофа. Меня отсылают в Афганистан. С бледным и холодным от пота лицом, с дрожащей губой я посмотрел на Мишина: “За что?!” Но первый секретарь комсомола никак на это не отреагировал. Лигачев не ухмылялся, Федосов молчал, у Мишина серьезный взгляд. Где же подвох? Кто подставил, какая сволочь решила меня сослать в афганскую глушь?

— Мы работаем совместно с фондом советской помощи, — взявший слово Миагуль Халид резко выделялся своим огромным ростом. — Проводим ликбез. Ведем постоянные встречи с народом. Общаемся со стариками. При себе всегда держим врача — чтобы обследовать старейших и выдать рецепты с лекарствами. Однако в партии номенклатура кадров ещё не готова. Наши работники пока не справляются с ответственной работой. Народ ещё сильно подвержен влиянию религиозной и контрреволюционной пропаганды. Мы нуждаемся в помощи. Нам нужен сотрудник, который будет развивать влияние на молодежь.