Родные дети

Он вообще редко бывал дома, почти не разговаривал с Линой, но иногда внимательно-внимательно на нее смотрел.

Они сели за стол.

— Что же вам пожелать в день рождения? — спросил доктор.

— Мне кажется, одного, — неожиданно с чувством сказала фрау Элли, — исполнения ее желаний, а я думаю, мы о них знаем! Еще я желаю, чтобы отец ее был жив и здоров и чтобы с ней, когда кончится война, мы встретились не врагами.

Как странно было ей, Лине, все это слышать! Она не знала, что сказать. Выручила бубхен — она засмеялась и закричала:

— Лина!.. Лина!.. Кухен!.. Кухен!..

Тогда Лина сказала:

— Спасибо. Я желаю, чтобы ваша Ирмочка была здорова...

— А теперь пробуйте мой пирог. Видите, как быстро я его спекла.

Что говорить! Лина была очень удивлена и тронута. Ирмочка развеселилась, тянулась ко всем по очереди на руки, кормила всех пирогом, кофе был сладкий, вкусный, и фрау Элли смотрела на Лину с такой теплотой... И опять Лина подумала: как же они, культурные, интеллигентные люди, могут терпеть Гитлера, эсэсовцев, наци, концлагеря, ведь были же среди них и Роза Люксембург, и Карл Либкнехт, и Тельман.

Герр Карл начал расспрашивать Лину о школе, где она училась, и Лина увлеченно рассказывала и не могла остановиться. Еще дома она совсем свободно говорила по-немецки, и хозяева были очень удивлены, как хорошо она говорит.

Вдруг зазвонил звонок, и Лина, вскочив, сразу же заметила, как побледнел герр Карл, а фрау Элли покраснела и, преодолевая неловкость, чуть заметным взглядом показала Лине на прибор. Лина схватила его и поставила возле крана, на столик для грязной посуды.

Фрау сама пошла открывать дверь.

— Прошу, заходите в кабинет, — услышала Лина, — муж завтракает.

Но трое мужчин направились в кухню. Один из них показался Лине очень знакомым, он уже несколько раз приходил к доктору и всегда так и шарил глазами по всем углам. Фрау Элли говорила, что это управляющий домами.

Лина стала за стульчиком девочки.

— Простите, — сказал управляющий домами и многозначительно усмехнулся, — кажется, у вас какой-то семейный праздник. Участвуют все домашние. А кто эта барышня? — спросил он, показывая глазами на Лину.

Он сделал ударение на слове «домашние».

— Да, сегодня день рождения нашей дочки, — спокойно ответила фрау Элли и, внезапно взглянув на Лину, сурово крикнула: — Ты что тут стоишь? Сколько я тебе говорила, пока мы завтракаем, ты должна закончить уборку кабинета и спальни. Это нянька моей дочери, — объяснила она.

Лина покраснела и выбежала из кухни. Этот неожиданно грубый окрик, это «ты»... Но Лина не обиделась. Она уже знала: на всех этих должностях управляющих домами, дворников были только завзятые наци, и при них, конечно, фрау Элли не должна проявлять свое настоящее отношение к пленной советской девушке.

Мужчины прошли в кабинет, подозрительно и презрительно взглянули на Лину, но в кабинете задержались недолго и уехали вместе с доктором.

— Я скоро вернусь, — сказал доктор жене.

У Лины, одевая Ирму, почему-то дрожали руки. Она избегала встретиться взглядом с фрау Элли.

Но фрау Элли сама подошла к ней и положила руку Лине на плечо.

— Вот, испортили твой день рождения, — сказала она.

— Нет, — сказала Лина, подняв голову и посмотрев фрау в глаза. — Сегодня все-таки мой день рождения.

И после того дня они разговаривали немного. Но разве нужны были лишние слова и разъяснения, когда фрау Элли сказала, как будто между прочим:

— Во время приема гуляй с Ирмой возле крыльца, Лина, а когда увидишь управляющего домами или кого-нибудь из их компании, неси ребенка в дом.

Лина всматривалась в каждого, кто приходил в тот день на прием. Кто из них враг? Кто друг?

Вечером фрау Элли сказала:

— Ты ляжешь в кухне, а в твоей комнате ляжет мой двоюродный брат Отто, он на несколько дней приехал по своим делам. Ты, кажется, не очень крепко спишь и услышишь, если кто-нибудь постучит или позвонит?

Отто был последним среди тех, кто пришел на прием к доктору.

Вот уж о ком бы Лина не подумала, что он может быть другом доктора. Он был в военной форме — но кто знает, кем был он на самом деле? Он, наверное, очень устал, потому что, как только голова его коснулась подушки, он крепко уснул.

А Лина не спала. Ей казалось — вдруг постучат, зайдет кто-то из соседей-наци — она не должна спать. Она не осмеливалась ни о чем спросить фрау Элли, но, конечно, понимала, что это неспроста.

Потом снова таинственный прием. Как-то вечером фрау Элли велела Лине надеть ее платье, беретик и сказала:

— Ты моя двоюродная сестра. Убежала сюда от бомбежки. Это если кто-то спросит. Но, наверное, никто не спросит. Пойдешь по этому адресу. Посмотри вначале на окно: третий этаж, налево от подъезда. Если там будет свет, ты зайдешь, два раза постучишь. Тебе откроет Отто. Ты ему скажешь: «Я от вашей сестры», и он проведет тебя в комнату. Там ты должна сказать: «Завтра вечером машина скорой помощи». Но если тебя все же задержат и потянут в гестапо?

— Я скажу, что шла за лекарством. Не бойтесь, я больше ничего не скажу. Ведь я ничего больше и не знаю, — улыбнулась Лина.

— Я уверена в тебе больше, чем в ком бы то ни было, — сказала фрау Элли, — ведь ты советская девушка.

Фрау Элли теперь говорила Лине «ты», но это «ты» не было хозяйским грубым окриком, а проявлением дружбы и доверия.

Лина быстро пошла. Она не знала что, но чувствовала — готовится что-то важное, направленное против фашистов, и потому нужно помочь, чего бы это ни стоило. По дороге началась тревога. Как часто они бывали теперь! «Так и надо! Так и надо!» — радовалась Лина. Это наши бомбят. Ей ни капельки не было страшно. Если бы можно было, она бы и в бомбоубежище не спускалась.

Но она не хотела привлекать к себе внимание, и с толпой женщин и несколькими престарелыми мужчинами оказалась в бомбоубежище. Внешне она ничем не отличалась от всех, а когда к ней с каким-то незначительным вопросом обратилась соседка, она спокойно ответила по-немецки.

— Когда, наконец, кончится это проклятье? — вздохнула старая женщина.

— Тише, тише, — остановила ее молодая. — Мама, вы невесть что говорите!

— Я говорю то, что думаю, — не унималась старуха. — Ради чего твой Фридрих погиб под Сталинградом, ради чего мой Эдуард тоже погиб, а Тони вернулся калекой? Зачем мне нужно это жизненное пространство? Мне вполне хватало своего, а теперь и его нет, и мы, словно крысы, прячемся под землей.