Сара Фогбрайт в академии иллюзий

Когда я уже как следует промочила подушку, дверь негромко отворилась, а после так же тихо закрылась. Кто-то торопливо прошёл через комнату и сел на край моей постели.

— Что случилось? — раздался встревоженный голос Диты.

— Ничего, — отмахнулась я, не собираясь жаловаться. — Ничего, просто я никому не нужна, я неудачница, я не нужна даже собственной семье. Меня для них просто не существует!

Как видно, моя решимость не жаловаться испарилась довольно быстро.

— Они никогда… Что бы я ни делала… Обещают, а потом лгут — всегда находятся отговорки, чтобы не сдерживать обещаний! У них всегда есть причины, чтобы наказать меня, запереть, чтобы вообще забыть, что я рождалась! Если им не нужна была вторая дочь, зачем я появилась?

— Мне очень жаль, — сказала Дита сочувственно и погладила меня по голове. — Знаешь, иногда родители — это просто какие-то люди, которые живут с нами рядом. Они не обязательно понимающие и не обязательно мудрые, они даже не обязательно любят нас, хотя кажется, что родители должны… кто, если не они…

Её голос подозрительно задрожал и прервался. Я уж подумала, Дита тоже собирается заплакать, но она продолжила вполне твёрдо:

— Ничего, ещё каких-нибудь два года, и ты больше не будешь зависеть от них. А пока просто забудь, и всё. Не думай об этом.

— Просто забыть? — воскликнула я, поворачиваясь к ней. — Забыть? Я всю жизнь — слышишь ты, всю жизнь! — пыталась добиться их любви! Я делала всё, о чём просили, я так старалась, я надеялась, что хоть один раз, хоть один проклятый раз меня похвалят, скажут: «умница, Сара, мы так тобой гордимся»! Я всегда надеялась — и всегда оказывалась недостаточно хороша! Всегда! Это они могут меня забыть, да они уже меня забыли, а я — я так не могу!

И я зарыдала пуще прежнего.

Дита не сумела подобрать слов, да и пытаться не стала, так как явно не была сильна в утешениях. Зато она вынула из тумбочки, из-под тетрадей, коробку шоколадных конфет и сказала:

— Еду запрещено держать в комнатах, а я не хочу попасться. Поможешь мне избавиться от улик?

— Где ты взяла это? — удивилась я. — Неужели хранила с самого приезда?

— Мне прислали вчера, — сказала она, помрачнев. — Бери же!

Под крышкой лежало какое-то письмо. Я невольно уставилась на него, но успела разглядеть только ровный, очень аккуратный почерк. Дита молниеносно выхватила письмо, скомкала и покраснела. Мне очень хотелось узнать, от кого оно, вот только Дита, похоже, не собиралась этим делиться. Потому я не стала спрашивать.

Пока я утирала нос и промокала глаза, Дита забросила несчастное письмо в тумбочку, но оно выпало. Тогда она ожесточённо скатала его в крошечный шарик и сунула в карман.

Конфеты были свежие и не из дешёвых — кто бы их ни прислал, он сделал отличный подарок. Мы покупали такие на праздники в одной кондитерской на Центральной улице. Обычно папа заранее делал заказ, а Оливер забирал. Розали предпочитала клубничное суфле, а мама — конфеты с вишнёвым ликёром, потому они и были у нас на столе. Папа не особенно любил шоколад.

«Мне без разницы, какая начинка, — говорил он. — Лишь бы вам угодить».

Я просилась с Оливером, когда он ехал в кондитерскую, и он покупал мне грильяж. Это был наш секрет, потому что я любила грильяж, а мне никто угождать не собирался. Папа говорил, что грильяж — это грубые сладости для людей с дурным вкусом.

Я ела конфеты, и мои слёзы капали в коробку. Дита, заметив, что я предпочитаю грильяж, оставила его мне, что было довольно мило с её стороны.

Скоро конфет не осталось, а время между тем близилось к десяти. Как назло, Дита поглядывала на меня, будто собиралась начать разговор, но всё никак не решалась. Наконец она сказала:

— Знаешь…

— Прости, — перебила я её. — Мне нужно идти. Хочешь, я прихвачу коробку и выброшу её в бак снаружи, чтобы никто не узнал, что мы ели конфеты?

Но Дита внезапно оказалась не готова расстаться с коробкой.

Мне было стыдно, что приходится уходить вот так. Похоже, и Диту что-то тяготило, и теперь, казалось, она готова открыться, но ведь мы условились с Кристианом ещё вчера, и заставлять его ждать не хотелось.

— Прости, — сказала я ещё раз с сожалением, потому что Дита пыталась меня поддержать, как могла, и мне очень, очень хотелось ответить ей тем же. Но вдруг разговор затянется? Ведь это первое наше свидание с Кристианом — первое моё свидание с кем-либо вообще! Как можно опоздать?

Я объяснила бы Дите, если бы только чувствовала, что могу полностью ей доверять. Мы были не очень-то близки и прежде говорили только на самые общие темы. Кажется, именно теперь это могло измениться, но жизнь ставила меня перед выбором, и я выбрала Кристиана.

В конце концов, с Дитой я вижусь каждый день с утра до вечера, и мы вполне можем побеседовать позже.

В последний раз бросив взгляд на будильник на тумбочке — уже десять, опаздываю! — я вылетела из комнаты. Торопливо умывшись, сама кое-как переплела косу. Сейчас мне было неловко просить Диту о помощи, да и времени совсем не осталось. С косой я справилась из рук вон плохо, и пока добежала до библиотеки, несколько прядей уже выбилось. Я заправила их за уши.

Торопливо поднявшись по лестнице, совсем пустой сегодня, в выходной день, я лишь теперь сообразила, что не взяла с собой книгу, а значит, не обеспечила более-менее убедительную причину, по которой сюда шла. По счастью, хотя бы читательский билет лежал в кармане со вчерашнего дня! Мне на ум пришёл Кеттелл, упомянутый старшекурсницами, и я попросила сборник его стихотворений и обошла всю библиотеку трижды, чтобы убедиться, что Кристиан ещё не пришёл.

К сожалению, он запаздывал. Я подосадовала, что так спешила. Ведь и Розали, кажется, однажды упоминала о том, что девушке не только позволительно, но и необходимо являться на встречу немного позже… но разве же я могла сейчас думать о том, что принято, а что нет? Разве могла упустить хоть мгновение из тех, что отведены нам с Кристианом?

Работница библиотеки неторопливо двигалась между рядов, поглядывая на корешки и заполняя какие-то бланки. Магический помощник подавал ей пустые и принимал заполненные. Он то и дело застывал, а после начинал двигаться быстро и суетливо, нагоняя упущенное время, и порой клал бумаги не в то отделение, а затем опять замирал.

— Ах, да чтоб тебя! — бормотала работница, хлопая по нему ладонью.

Видно было, что помощника чинили. Тонкий серый металл, вмятый внутрь, кое-как выправили. Деревянная панель впереди треснула, но её отчего-то не заменили, а лишь подлатали медной пластиной с шурупами. Бумаги входили в прорезь с неприятным шуршанием, очевидно, задевая торчащую щепку.

Я подумала, не этого ли помощника раздавила Хильди на вступительных экзаменах, но спрашивать было неловко.

Библиотека сегодня пустовала. Лишь одна девушка у окна, обложившись книгами, грызла перо и страдала над чистым листом. Через три стола от неё, в углу, сидели двое: долговязый тощий юноша с шапкой тёмных кудрей и в круглых очках, то и дело сползавших с его длинного носа, и уже надоевший мне гном. Всегда он попадался мне в библиотеке! Отчего он бывал здесь так часто?

Гном, веснушчатый и плотный, всё поглядывал на меня, когда я проходила мимо, и теребил серьгу. Он, как и все мужчины его народа, носил подвешенное к мочке левого уха крошечное долото. Гномы верили, что Первотворец, создавший всех нас, однажды уронил своё долото, и тогда первый гном, Джозайя, поднял его и вытесал сам себя, а после и весь остальной подгорный народ. Он ещё не знал, какого размера другие создания Первотворца, по этой причине гномы меньше остальных.