Сара Фогбрайт в академии иллюзий

Моё сердце остановилось. Только бы не выдать себя! Только бы не выдать! Я зажала рот ладонью.

Сэм нащупал мою свободную руку и крепко сжал.

— Хорошо, — прошипел граф. — Вот они, забирай.

Наступило тяжёлое молчание. Миссис Тинкер не спешила уходить. Ох, только бы она теперь же не заглянула в конверты!

— Прощай, Лесли, — сухо сказала она. — Надеюсь, больше не встретимся. Так странно, что я когда-то тебя любила. Я иногда думаю: может, если бы ты согласился уехать со мной, всё вышло бы иначе?

— Не нужно этой драмы, Иза, — ответил граф. — Мы не Люсьен и Миранда, или как там звали возлюбленных из этой пьесы. И я знаю, что был у тебя не единственным.

— Ах, но все другие были не всерьёз…

— Если ты получила, что хотела, можешь идти! Я тоже надеюсь, что мы больше не встретимся.

Не сказав больше ни слова, миссис Тинкер ушла. Я слышала, как удаляются её шаги. Граф Камлингтон какое-то время сидел молча, а потом воскликнул:

— Проклятье, проклятье! — и выбежал прочь.

Я стояла, боясь даже дышать. Персиваль осторожно выглянул из-за шторы и кивнул. Сэм потянул меня за руку, потому что я не решалась двигаться с места.

Тихо-тихо, на носках, прислушиваясь к каждому шороху, мы вернулись к себе и заперли дверь. Тут Персиваль исполнил пантомиму, очевидно, призванную выразить его восторг. Я же так испугалась, что теперь даже радоваться как следует не могла. Мы чуть не попались, и страшно подумать, что бы произошло…

— Ну же, мисс Сара, улыбнитесь! — весело сказал Сэм. — Представьте только лицо этой дамы, когда она поглядит на письма!

Персиваль сделал вид, что держит в руке воображаемое письмо. Он высоко поднял брови, раскрыл рот и так нелепо бросил взгляд поверх очков, что я не выдержала и рассмеялась, но смех вышел немного нервным.

— Это была миссис Тинкер, — пояснила я. — Та самая миссис Тинкер. Изабелла Росси. Я думала, комиссар уже поймал её в Дамплоке и посадил за решётку! Я думала… Но она на свободе, и она опасна!

Они посерьёзнели.

— А что хоть за письма? — спросил Персиваль. — Что в них такого?

Я вынула из кармана мятые листы и, кое-как их расправив, принялась читать вслух.

— «О, Иза, моя несравненная роза… сводишь меня с ума всё больше… Помню тот день, когда впервые увидел тебя на сцене. Ты была будто алый цветок на чёрных камнях мостовой, яркая и до того нежная и хрупкая…» Тьфу! Это любовные письма, и такие глупые. Этот мужчина не придумал ничего лучше, кроме как цитировать нелепые…

— Бессмертные строки Кеттелла! — сурово перебил меня Персиваль. — Сколько бы лет ни прошло, этот язык всегда будет понятен влюблённым…

— А кто писал-то? — спросил Сэм и потянул письмо к себе. — Отчего-то ж ей оно важно.

Он перевернул бумагу, и на другой стороне мы увидели подпись: «Навеки твой, Томас».

— Томас Твайн! — ахнула я, догадавшись. — Комиссар!

Глава 19. День визитов

За окном серел день — один из тех неприятных зимних дней, когда толком не светлеет, и утро похоже на сумерки, и полдень похож на сумерки, и определить время без часов решительно невозможно. Огонь в камине давно погас, и лампа не горела. Мы разглядывали письмо, до того старое, что бумага пожелтела от времени, а чернила выцвели, и в бледном свете казалось, будто буквы ползут по листу, меняясь местами.

— Так что же, выходит, комиссар заодно с актрисой? — нахмурившись, предположил Персиваль.

Сэм, такой же хмурый и озадаченный, покачал головой.

— Мисс Шарлотта бы знала, — неуверенно сказал он и встряхнул письмо, расправляя его. — А это как понимать?

Я уже догадалась. Я вспомнила портрет, стоявший у комиссара на столе, и теперь с нетерпением заявила:

— Я уверена, мистеру Твайну грозили оглаской! У него довольно взрослые сын и дочь, я видела моментальный снимок в его кабинете. Наверное, он уже был женат, когда это писал.

Сэм засопел и сказал с осуждением:

— А как заливался-то! Как он там поучал мистера Хардена? «Заведи, мол, настоящую семью, как вот у меня с Мэри…» То-то небось он обрадовался тем записям, что дала ему мисс Шарлотта…

Тут он задумался, смешно шевеля бровями, изменился в лице и воскликнул с немалой тревогой:

— Ну, бьюсь об заклад, комиссар прижал миссис Тинкер, чтоб отправить её за письмами, да сам с нею сюда и прибыл. Сейчас поглядит, что она ему принесла, да как явится по наши души! Отчего-то мне думается, что нам влетит.

— Даже спорить не стану, — кивнул Персиваль. — Мы получили всё, что нужно, и нам лучше уйти, да поскорее.

Сэм уложил бумаги к себе в сумку. Я осмотрела комнату, убеждаясь, что мы ничего не забыли, и выглянула в окно. Упавшие подушки теперь исчезли. Снег раскис и сделался ноздреватым, и перепутанные ветви старых лип были мокры и черны. По улице, лежащей за голым парком, время от времени проезжали экипажи, и над вывеской банка, подсвечивая её, горели огни. Их свет расплывался в туманном воздухе.

Сумки мы сбросили вниз, чтобы выйти из дома налегке, не вызывая лишних вопросов. Скажем, будто хотим прогуляться по парку или постоять у крыльца — разве кто-то станет возражать?

В это время внизу прозвенел колокольчик. Громкий, долгий звук походил на тот, каким в общежитии нас созывали в столовую.

— Неужто завтрак? — оживился Сэм. — То есть, я хотел сказать, до чего некстати! Однако поздно тут завтракают, уж время обеда.

— Нам бы не задерживаться, — тревожно сказал Персиваль.

— Это само собой, — кивнул Сэм.

Мы заторопились вниз, на ходу выдумывая причину, чтобы выйти хоть ненадолго. Увы, это нам не удалось: у лестницы, преграждая путь, стоял граф Камлингтон, явно утративший доброе расположение духа после встречи с незваной гостьей. Виктор и миссис Колин тоже были тут.

— Запомни, Бернардита, — сурово произнёс граф, — в это время в моём доме возносят хвалу Первотворцу. Не знаю, как ты воспитана, однако приучайся спускаться к этому часу. Идёмте же, возблагодарим его за ниспосланную пищу и за доброту, с которой он неусыпно и усердно о нас заботится. После сядем за стол.