Серебряная тоска

– Ну что, Игорь Васильевич, будемьте уголь разгружать?
– ядовито спросил Митяй.

Я схватил лопату и бросился к вагону.

– Да он бешаной!
– услышал я за спиной голос Петро.

– Та не... Ентузиаст, - хмыкнул Митяй.
– Токо посмотрим, как долго его ентузиазму хватит.

Я молча стиснул зубы и набросился на вагон - распахнул боковой люк и вонзил лопату в чернь угля. Массивная кипа вывалилась наружу. Митяй и Петро, один скривив губы в ухмылку, другой раззинув рот, наблюдали.

– Помогайте, а то денег не получите, - зло кинул я.

– Не, в натуре, Митяй, - промямлил Петро.

– Глянь, парень старается.

– И пусть старается, - махнул рукой Митяй.
– Нам-то что за дело.

– Так мы ж вместе работаем, - растерянно сказал Петро.

– Работаем! Та ты посмотри, шо он за работник! Мы ещё перекурим, а потом сделаем в два раза больше, чем он. Слышь, ентузиаст, сигарет у тя не будет?

– Не курю, - злобно ответил я.

– У меня есть, - сказал Петро.

– Ага!
– обрадовался Митяй.
– Покурим назло ентузиасту?

– Ну, давай... покурим, - краснея ответил Петро.

Он вынул "Приму", и они с Митяем задымили, усевшись на рельсы.

– По-прежнему не куришь, ентузиаст?
– осведомился Митяй, с нарочным удовольствием затягиваясь и отплёвывая табачные крошки изо рта.

– По-прежнему работаю. А ну, берите лопаты.

– Нашёл дураков за четыре сольдо, - сынтелектуальничал Митяй.

– Значит, я тут один дурак?

– Выходит, да.

Я принялся выгребать уголь с удвоенной энергией.

– Слышь, Митяй, давай подсобим, неудобно.
– Петро сделал попытку встать с рельс, но Митяй положил ему тяжёлую руку на плечо.

– Докурим. Парень любит пахать - пускай попашет.

– Так нечестно же...

– С хера ли ты знаешь, что есть честно, а что нет?
– ухмыльнулся Митяй.

– А вот знаю!
– Петро вскочил с рельсов и бросил недокуренную сигарету на щебёнку.
– Когда один пашет, а остальные курят - это нечестно. Это я знаю.
– Он схватил лопату.

– Бунт на корабле?
– лениво спросил Митяй.

– Игорёшка, счас я тебе помогу!
– Петро набросился на уголь справа от меня.

Вдвоём работа пошла гораздо быстрей.

– Отак мы его, - радостно приговаривал Петро.
– Отак... А ты, ваще, чем занимаешься?

– Стихи пишу.

– Вот я и смотрю - мускулы слабые... То есть, в смысле, стихи?

– В смысле - стихи.

– В смысле - как Есенин?

– В смысле - как Матушинский.

– А кто такой Матушинский?

– Ну, типа Пушкина.

– А, знаю. В школе проходили. Я, там, типа, памятник себе воздвиг... этот, как его...

– Нерукотворный, - подсказал Митяй, загашивая сигарету о рельсы и подымаясь.
– К нему не зарастёт народная тропа.
– После чего прочёл всё стихотворенье до конца.

– Чё зенки вылупил, стихотворец? Ты думаешь, единственный поэт, который уголь разгребает? А вдруг и я такой?А? Слухай:

– Кто себя отважится понять Тот простую истину оценит Женщина способна изменять А рука мужчине не изменит. Ну как?

– Рифма и размер есть. А смысел - дубовый.

– Ну ты даёшь, Митяй!
– восхитился Петро.
– Да ты ж, выходит, поэт! Прям, Пушкин. Не?

– Рука в говне, - мрачно буркнул Митяй.

– Мне, вон, интересно, что Матушинский - правильно так тебя, да?
– скажет.

– Разгружаем уголь, - сказал я.

– Не, ты мне, мальчик, не юли. Ну чё, говнянку я написал?

– Да ничего ты не написал.
– Я воткнул лопату в уголь.
– Такие стихи пишут на стенах туалета. Хотя у тебя, может, и поэлегантней.

– Смотри-ка, какой дипломат! По-э-ли-гант-ней! Да я, может, родился в туалете, живу в туалете и в нём же и помру. Да что я, не вижу, что ли, ты ж ненавидишь таких людей, как я, как Петро, как мои друзья - чёрных работяг. Ты ж, сука, выше этого. Только вы ж, блядь, интеллектуалы, сами или кочегарами работаете, или дворниками, или, вот, уголь... Та хер со мной, здесь я понимаю, за что ты Петро презираешь?

Петро удивлённо вскинул брови.

– С чего ты взял, что я вообще кого-то презираю?

– Ну, это же естественно... Или я чего-то не понимаю в жизни. Ты же ставишь себя выше всех остальных.

– Нет. Это ты ставишь себя выше всех остальных.

– Тем, что представляю из себя такое дерьмо?

– Да ты и в этом находишь кайф.

– А ты не дерьмо?

– Нет, - ответил я. И, подумав, повторил: - Нет.

– Везёт. Если ты не соврал. А не верю. Никому не верю. Ну что, показать тебе, как лопатой уголь выгребают?
– И накинулся на кучу угля в вагоне, с остервенением выкидывая его на рампу. Работал он действительно залихватски. Сил в нём, невзирая на возраст, было куда больше, чем во мне. Внезапно он откинул лопату и нарочито тихим голосом сказал:

– Ну, читай.

– Чего читать?

– Блядь, стихи свои.

– А тебе они зачем?

– Читай.

– Господи! Да неужели в этой стране даже разгребатели угля не могут просто разгребать уголь!

– Не юродствуй ты, Игорь сраный Васильевич. Читай.

– Читаю:

На взбесившейся постели Я не сплю вторую ночь Я на адской карусели Уношусь отсюда прочь Кто тут змеи или черти Или просто дребедень Или алкогольной смерти Подползающая тень Здесь царят миры другие И щелчку подставив лоб Литургию летаргии Вдохновенно служит поп Опустив хмельные веки Прославляет он в веках Наши водочные реки В огуречных берегах Безъязычные пророки Серафимы-фраера Вылетают пенясь строки Из-под пьяного пера То сознаньем крыльев гордый То беспомощный до слёз Конь-Пегас зарылся мордой В поэтический овёс На него уселась криво Раня буквами бока От похмельного курсива Окосевшая строка И склонилась к изголовью Чтоб ударясь о стакан Заклевать себя до крови Как блаженый пеликан.

Митяй схватил лопату и тут же бросил её назад. Отвернулся от нас и ушёл за вагон. Оттуда раздались вдруг его всхлипы.

– Эх ты сука!
– сказал Петро.
– Чё ж ты друга моего расстроил? Я ж тебя счас...

– Не трогай его, дурак. Если б ты понимал, что он написал...Стишки написал...

Да, понял, Петро? Херню он написал. Слышь, Петро? Рифмованную херню.

– А чё ж ты плачешь?
– простодушно поинтересовался Петро.

– А кто сказал, что я плачу? У меня просто насморк.