Серебряная тоска

Митяй вышел из-за вагона, схватил в руки лопату. С полминуты мы втроём ожесточённо разгребали уголь. Затем Митяй повернулся ко мне и сказал:

– Я тебя ненавижу.

– А я тебя - нет.

Митяй бросил лопату.

– Чтоб не убить тебя.
– И ушёл за вагон.

– А чего это всё?
– спросил Петро.

– Доразгребём, - коротко ответил я.

– А Митяй?

– Пускай отдохнёт. Тебе ж, надеюсь, не жаль за друга поработать.

– Не, конечно не. Токо я не нонимаю...

– А чего понимать. Давай разгребать уголь.

– А Митяй?

– Говорю ж, пусть отдохнёт. Вы, вообще, как - друзья, что ли?

– Ну-у... он мне вроде заместо отца. Сам-то я детдомовский. А Митяй из меня человека сделал. Хороший он.

– А обращается с тобой, как с лакеем.

– С кем?

– Ну, как со слугой.

– Дурак ты, врёшь ты всё. А токо я для Митяя всё одно, всё сделаю. А будешь на него гнать - так я тебя лопатой пристукну.

– Ладно, Петро, не сердись на меня.
– Я положил ему руку на плечо. Давай, что ли, покурим.

– Так ты ж не куришь.

– Курю. Зови Митяя. Покурим, а там уж и за уголь примимся.

Петро кликнул Митяя:

– Митяй, пошли покурим с Игорёшкой.

– Не куришь, значит?
– Митяй появился из-за вагона с кривой ухмылкой на лице. По ухмылке этой ни за что нельзя было догадаться, что человек этот несколько минут назад плакал.

– Курю. Уже.

– Чужие сигареты, конечно.

– Конечно, - спокойно ответил я.
– Своих-то нет.

– Та ладно, Митяй, жалко, что ли, - смущённо выступил Петро.

– Мне не жалко, - пожал плечами Митяй.
– Сигареты твои.

Мы уселись на холодную рампу, свесив ноги в проём между рампой и поездом, и закурили трухлявую "Приму".

– А стихи твои, честно скажу, - говно, - выдохнул дым Митяй.
– Сам понимаешь, почему. Слишком хорошие.

– Это их единственный недостаток?

– А этого недостатка достаточно. Пардон за каламбур. Кому эта херня нужна? Ну, и я писал. А потом понял - никому это на хер не нужно. Вагоны разгружать куда полезней. Видал?
– Митяй согнул руку в локте.
– Мышца. Плюс деньги. Плюс люди уголька-то ждут. Греться надо. А от твоей поэзии чего? Ни тепла, ни денег, ни мышцы. Сидишь ты за письменным столом сопля соплёй и кому ты, на хрен, сгорбился?

– А ты кому?

– Да хоть бы ему!
– Митяй ткнул пальцем в Петро.
– А, в общем, прав ты. И Петро я не сгорбился.

– Та ты чё, Митяй...
– расширив глаза перебил его Петро.

– Никто никому на хер не нужен. Мне, считай, пятьдесят пять, я знаю, что говорю.

– Пятьдесят пять, а дурак, - глядя ему в глаза, вымолвил я.

– Митяй, я ему по роже дам!
– вскинулся Петро.

– Я те дам! Я те сам счас дам! Вертишься щенячьим хвостиком вокруг моей жопы...

Пора бы уж ума набираться. Думаешь, ты мне шибко нужен? Думаешь, я тебе нужен?

Ни ты мне, ни я тебе. Человек человеку волк. Ну, чё губами шлёпаешь? Уйди, загрызу. Сигареты оставь.

Петро, дрожа губами, смотрел некоторое время на Митяя, затем бросил сигареты на рельсы, заплакал и побежал прочь.

– Скотина ты, - с чувством сказал я Митяю.

– А ты нет? Почитай мне ещё что-нибудь.

– Давай работать.

– Ничё, работа не убежит.

– У меня никакой охоты нет, здесь до утра куковать.

– Чё, баба в тёплой постели ждёт?

– Не твоё дело, кто меня ждёт.

– А вот меня никто не ждёт.
– Митяй поднял с рельс брошенную Петро пачку и вытащил две сигареты.
– Угощайтесь, Игорь Васильевич... Да оно и к лучшему, а?

Баб я уже переимел достаточно, на мужиков переходить неохота, а суп я себе всегда и сам сварю. Петро своей щенячьей преданностью вааще достал... Пора переквалифицироваться... в кого?

– В управдомы?

– В покойники. Никто никому не нужен.

– Позволь не согласиться.

– И кому ж нужен ты?

– Позволь оставить это в тайне. Ты зачем Петро обидел?

– Да он мне надоел.

– Ты сам себе надоел.

– А хоть бы и так.

– Это не причина других обижать. Он же тебе как сын. Короче, разгружаем уголь.

– Э-э, стоп. Тут уж я Петро найду. Что ж нам, вдвоём костылиться? Старый батько должен вкалывать, а младой сын по рельсам сопли размазывать? Так стихи, значит, не почитаешь?

– Почитаю. Если перед Петро извинишься.

– Значит, не почитаешь. А хош, спорю, что это он ещё передо мной извинится?

– Не надо. Не будем спорить.

– А жаль. Я б выиграл.

– Выиграл бы. Поэтому и жаль тебя.

– Примкнись, ты.

Митяй вскочил и кинулся искать Петро. Я взял лопату и по-новой принялся за уголь.

"Какой же я счастливый человек, - подумалось вдруг мне.
– Русланчик, милый мой Русланчик..."

Через десять минут вернулся Митяй. С Петро. Петро утирал последние слёзы, но выглядел вполне счастливым. Похоже, Митяй его как-то утешил. Петро снова любил Митяя, любил меня, любил уголь, который тут же стал выгребать из вагона с энтузиазмом нашкодившего и прощённого ребёнка. Я тут же присоединидся к нему.

Митяй ещё несколько секунд медлил, разминая между пальцами сигарету, затем сунул её за ухо и, схватив лопату, тоже принялся выгребать уголь.

Короче, через час мы покончили с обоими вагонами. Друг с другом в это время больше не разговаривали.

– Ну что, пошли к Ивахненко?
– предложил Митяй, сбросив последнюю лопату угля на рампу.

Получив по два червонца каждый ("Так швыдко?" - удивился Ивахненко), мы вышли со станции. Было уже совсем темно, жёлтый фонарный свет заплёвывался посыпавшим по-новой снегом.

– Ну, бывай здоров, стихотворец.
– Митяй протянул мне лапу.

– Ну, бывай.
– Я протянул в ответ ладонь.

Петро отчего-то не удержался и хлопнул меня по плечу. Я хлопнул его в ответ.

– Так думаю, свидимся ещё, - сказал Митяй.

Не знаю, с чего он это взял, но у меня тоже было подобное предчувствие.

– Причём не на угле, - добавил Митяй, лукавясь своей красной мордой. Ну, может, прочтёшь напоследок какой стишок?

Я посмотрел на него.

– Стишок тебе? Ну, вот, слушай: