Шарлатан

Так что деревня жила гораздо лучше города. Но и платила за это куда как серьезнее: в деревнях и селах брони от мобилизации не было и мужчин в армию призывали чуть ли не поголовно. А городах, особенно среди рабочих и инженеров, шансов попасть в армию было куда как меньше, из и добровольцами чаще всего не брали. В Кишкино, кроме дяди Николая, пока еще вообще ни одного человека не призвали, а вот в том же Грудцино уже больше девяноста процентов взрослых мужчин были мобилизованы. И уже процентов двадцать семей там получили похоронки…

А с полсотни человек уже из армии домой вернулись, но уже не совсем целыми, их по ранениям разным комиссовали. Инвалидов (то есть у кого руки или ноги потерялись где-то) было, правда, человек семь всего, но, по большому счету, все вернувшиеся именно инвалидами и были: кто почти оглох, кто глаз потерял, у родственника деда Митяя вроде все части тела на месте были, но он даже ходил с трудом. Однако все они по мере возможности тоже работали. Большинство пошли работать на МТС, и там — с помощью заводчан — они пытались реанимировать старые трактора, чтобы весной все же можно было поля распахать. И тут опять выяснилось, что «свой металлургический завод» в этом деле оказывается весьма полезен: на МТС стали делать для тракторов газогенераторы «из собственного металла». Возможно, именно благодаря газогенераторам и получилось в колхозе почти все поля вовремя вспахать и засеять: ведь и бензин, и лигроин в деревни почти не поставлялся. И керосина, кстати, тоже практически уже не было — зато в районе уже во всех деревнях был свет электрический. И не только в районе, все же вот уже год с лишним Ворсменские заводы каждый божий день выдавали по одной электростанции на двадцать пять киловатт, а еще по паре в неделю выпускалось совсем маленьких, двенадцатикиловаттных. Крохи — но если в деревне другого источника освещения просто нет, то и это было счастьем.

Тетя Маша по каким-то колхозным делам съездила в родное село и, вернувшись, рассказала, что в Ичалках ГЭС зимой все же полностью достроили. Очень солидная получилась ГЭС, почти что в триста киловатт — и она теперь освещала и Ичалки, и даже Пьянский Перевоз (то есть райцентр). Причем в Перевоз протянули настоящую ЛЭП на десять киловольт, и в селе стоял трансформатор, выдающий «стандартные» сто двадцать семь вольт — а в Ичалках (как и в большинстве сел в нашем районе) «электричество» было на двести двадцать. А в результате в Ичалках с лампочками проблем не было, а вот в Пьянском перевозе за одну лампочку (причем неважно какой мощности) меньше ста рублей и не предлагали. Как это называется, «причуды плановой системы». То есть, конечно, не причуды, а издержки войны: «стандартные» лампочки на весь Союз сейчас выпускались всего на двух заводах, в Ленинграде и где-то в Сибири, а в Горьком было производство, обеспечивающее потребности только промышленности одной области, причем с запасом обеспечивающее — вот в деревнях народ и подсуетился. Точнее, подсуетились где-то в облсовете, постановив, что для деревень «новое электричество» только таким и будет…

И оно таким и было, но чтобы оно и продолжало быть, все, как только снег сошел, снова стали вкалывать как проклятые. По крайней мере у нас в школе все мальчишки (начиная с третьего где-то класса) после уроков шли «копать руду», девчонки копались в большом, на пару гектаров, школьном огороде, таскали «корм для червяков», за курами ухаживали. Они для себя решили, что к лету им нужно так курятники обиходить, чтобы в дунь давать «бойцам и рабочим» минимум по сотне яиц. Я-то знал, что пока там сидят обычные наши пеструшки, этого им сделать не получится, но девчонкам этого не говорил. И Надюхе не говорил, которая над младшими школьниками кудахтала как наседка над цыплятами. И надо мной она бы кудахтала, но мы все же договорились, что «над собой кудахтать буду я сам»: мне просто некогда было заниматься выполнением разных домашних заданий и прочей ерундой. Да, так как я ростом не вышел (самым мелким из одногодков получился) меня ни «на руду», ни на «стекло» не то что не хвали, а вообще не пускали. Но с червяками-то дома мне никто заниматься не запрещал! И домашних кур обиходить — а они нам были очень важны, чтобы младшие всегда сытыми ходили. Опять же, за теплицей требовалось следить — но у меня возникла новая идея. Так что я скатался в Ворсму, поговорил с директором котельного заводика — и, взял специально изготовленную для меня небольшую, но крепкую лопату, приступил к воплощению задуманного. Отец, увидев, как я яростно вгрызаюсь в землю, поинтересовался, не нужна ли мне помощь со стороны сильного мужчины. Однако я, смахнув пот со лба, ответил, что «без сопливых разберемся». Хорошо, что у отца прекрасное чувство юмора осталось…

Глава 20

Вовка все же был настоящим инженером, и он запустил в начале апреля новую модель бумажного самолетика, получившего название «по фамилиям главных конструкторов». Я думаю, что у товарища Сталина чувство юмора тоже было очень неплохо развито, ведь индексы всего летающего именно он и утверждал, а Вовка сказал, что вместо предлагаемого двадцать первым заводом индекса «КЧ» (то есть Кириллов и Чугунов) Сталин утвердил индекс «ЧиК». И новый самолетик стал называться теперь ЧиК-2. По непроверенным слухам, на фронте машинку называли исключительно «чик-чик», и самолетик название точно заслужил: он очень точно попадал туда, куда хотелось оператору, а сбить его стало ну очень трудно. Потому что Вовка на него поставил и новую систему управления (на сельсинах), и батарейку — так что теперь самолетик с гораздо более короткими крылышками (и киловаттным мотором) носился со скоростью за триста километров в час и по маневренности не уступал… кому надо, тому и не уступал. А еще он, кроме трех километров тоненьких проводов мог тащить и более восьми килограммов очень полезного груза.

Моторы для самолетика делались как раз в Ворсме, на генераторном заводе, системы управления на сельсинах откуда-то из Москвы привозили готовые, а сами бумажные самолеты производились все в том же похожем на сарай цеху, к которому, правда, еще и пристройку сделали, уже напоминающую не сарай, а деревенский сортир: ее вообще из горбыля какого-то сколотили, всю в щелях — но именно такая и требовалась: в ней самолетики сушили после «покраски». Просто если бумагу пропитать фенолформальдегидным лаком, то она становится водостойкой и более жесткой — но лак-то был на ацетоне сделан и вонял просто ужасно. А вот в дырявом сарайчике самолетики вонять быстро переставали, причем даже зимой.

Второй номер самолетик получил потому, что был еще в природе «ЧиК-1», с бензиновым мотором. Изделие уфимских умельцев из-за слишком уж экзотического топлива в армии не приглянулось, и тамошний народ разработал уже мотор, потребляющий обычный бензин. И, нужно сказать, мотористами они оказались выдающимися: мотор они придумали с моторесурсом аж в пятнадцать минут. Десятикубовый моторчик мощностью в пять лошадиных сил — но для первого их самолетика даже такой оказался слишком уж тяжелым, а новый самолет у них получился… Они же именно мотористами были, а не авиаконструкторами, и самолет у них получился вообще никакой — но ведь в СССР конкуренции капиталистической не было, а между мотористами и авиаторами и «социалистического соревнования» на проявлялось — так что ребята просто приехали со своим моторчиком в Горький и инженеры авиазавода при координации со стороны Вовки сделали самолетик уже нормальный, хотя и опять бумажный. Но который легко и полцентнера мог в нужное место доставить — но производство «первого чика» передали обратно в Уфу. Как смеялся Вовка, «дважды вынужденно» передали: во-первых, ребята-то уфимские «для себя» мотор придумывали и было бы просто невежливо их работы лишать, а во-вторых, почти двухметровые крылья в Вовкином сарае было просто негде делать: нужная оснастка там не помещалась.

Я обо всем этом узнал от самого Вовки: он теперь почти каждую неделю в Кишкино приезжал. На самом деле — за продуктами для жены, ее племянницы и ребенка, а «официально» — ко мне, «для совершенствования конструкции совместного изделия». И мы на самом деле кое-что совершенствовали, причем, как выяснилось, очень существенно машинку улучшали, причем исключительно «технологически». Например, сейчас само понятие печатных плат уже существовало, а плат таких практически и не было, да и те, что были… Почему-то нынешние инженеры-электронщики старались плату сделать похожей на принципиальную схему прибора, например, если на схеме питание нарисовано слева, то и на плате оно должно слева находиться. А уж соединение нескольких плат друг с другом с помощью висящих кое-как «сопель» было точно за пределами моего понимания. Тем более за пределами, что провода в виниловой изоляции (да, уже были такие) выпускались только в двух цветах и монтажники часто просто разобраться не могли, какой провод куда должен вести. А если обнаруживался какой-то дефект на плате, то ее приходилось из того же самолетика выпаивать, и это в фронтовых условиях!

Хорошо, что на двадцать первом заводе был цех по изготовлению мелких резиновых изделий. Даже не цех, а участок — но там хотя бы сырая резина была. А еще на заводе были довольно грамотные слесари — немного, но были, на инструментальном производстве — и они сделали для меня нужные формы-вулканизаторы. Вовка привез мне и нужную резину, и кусок фольгированного текстолита, и хлорное железо, и цапон-лак. И все остальное нужное — и в начале мая я ему отдал готовую схему с разъемами (примерно такими, какими на компьютерной плате питание подключалось) с оптимальным (с точки зрения монтажа) расположением релюшек. Да, я ее почти два месяца делал, но мне же пока и семи не было, я просто физически не мог ее сделать быстрее. А еще и в школе нужно было учиться…

Учиться в школе было нужно обязательно, мне было нужно, и вовсе не потому, что «обязательное четырехклассное». Довольно многое я просто за давностью лет забыл, а еще кое-что в школе не учил, тогда программа сильно уже поменялась. Ну и нужно было иметь хоть какое-то объяснение, «откуда я все знаю», и отмазка «прочитал» могла и не проканать, а вот «учительница рассказывала» — уже отмазка совершенно кузявая.

Учительниц (настоящих, с высшим образованием) у нас в школе было четверо, все жены эвакуированных в Ворсму специалистов. И трое из них в Кишкино и жили (в деревне дома для приезжих еще прошлым летом поставили, так как в городе жилья уже просто не было), а одна каждый день из Ворсмы к нам ездила. Ну да, когда «железная дорога» работает, это нетрудно было сделать. Две учительницы были из Ленинграда, и одна из них — Любовь Геннадиевна — и по профессии учительницей была, а вторая — вообще в институте там преподавала, математику. Еще одна — Мария Захаровна (которую все местные школьники немедленно переименовали в Маню Захаровну, так как Марией звали уже одну из местных жительниц) к нам попала из Харькова, и она преподавала в школе историю и географию (а по профессии она была библиотекарем), а русский язык и литературу нам (то есть старшеклассникам) давала приехавшая откуда-то из Белоруссии Алеся Николаевна — и это меня довольно сильно веселило. Потому что хотя она предмет знала великолепно (раньше тоже учительницей была), говорила она с таким забавным акцентом, что удержаться от смеха было крайне трудно. То есть мне было трудно удержаться, все школьники воспринимали ее речь спокойно и с уважением. Тем более что она и сама понимала, что «надо говорить не так» и всегда всех, кто повторял слова «за ней», поправляла.

Но эти четверо в «старших классах» учительствовали (еще им дед Иван помогал, он два раза в неделю «иностранный язык» детям давал). Но в старших и школьников было не особо много: человек двадцать в пятом, четверо у шестом учились, а для седьмого класса пока школьников не выросло. А вот младшие классы были заполнены под завязку: в школе сейчас учились детишки их четырех деревень и в каждом классе народу было человек по тридцать. Поэтому сейчас первый класс вела — тетя Маша (ну некому больше было детей учить) второй — опять шестнадцатилетняя девочка Даша из Ворсмы, сама семилетку только что закончившая, третий — Надюха, а четвертый как раз ленинградка Елена Владимировна.