Шарлатан
Шрифт:
Наверняка не обидится, ведь не просто же так ЦК комсомола выпустил постановление и превращении районного журнальчика для дошкольников и младших школьников во всесоюзный. Причем если бы комсомольцы это сами бы придумали, то наверняка и название бы сменили — а фигу, журнал так и остался «Юным шарлатаном». И «главного редактора» комсомольцы не поменяли, а вот Маринку Чугунову перевели на должность уже третьего секретаря обкома, и в этой должности за издание журнала (всесоюзного, но уже в горьковской типографии печатающегося, на Варварке — то есть на улице Фигнер, но улицу так вообще никто не называл) именно она и отвечала. Только уже не в одно лицо: у нее для этого был организован специальный отдел, в котором человек пять постоянно работало, да еще «привлеченных специалистов» она могла «привлекать» почти без ограничений. И Маринка переехала в Горький, ей выделили отдельную квартиру в старинном доме на площади Ромена Роллана. И телефон в доме поставили — а перед самым Новым годом телефон (причем «прямой горьковский номер») поставили и в Кишкино. У нас в доме: нужно же «главному редактору» всесоюзного журнала его всесоюзно редактировать. Впрочем, городские (то есть горьковские) телефонисты к вопросу подошли «комплексно»: линия же всяко через Ворсму проходила,
Впрочем, звонить уже с конца января можно было по обеим номерам: я для «почты» сделал отдельный аппарат, попроще, без номеронабирателя. Сам целиком сделал (с помощью старших школьников, один бы точно не справился), из деревяшек, проволоки, бумаги и консервных банок. Когда я был совсем маленьким (то есть в «другой жизни когда был), мне родители купили забавную игрушку производства ГДР, такой незатейливый 'электрический конструктор», из деталек которого можно было собрать и телеграф (не печатающий, сигнал от ключа нужно было на слух принимать), и телефон. Микрофон в конструкторе был угольный (я его, естественно, разобрал, и потом вся квартира была покрыта мелкой графитовой пылью, а я с неделю спал на животе), а динамик был с простой металлической мембраной. Вот что-то подобное я и сейчас изготовил (изучив параметры телефонной линии по описанию у журнале). Ну да, катушку для динамика мне все же инженер с генераторного рассчитал — но сделал я ее собственными руками. И звонок сам сделал, так что когда на номер поступал сигнал, слышно было прекрасно. Только голос собеседника слышно было все же слабовато, но хоть так — а в школе поднялся ажиотаж на предмет «телефонизации всей деревни». Пользы конечно, от ажиотажа было немного, все же конструкция предполагала прямую проводную связь отдельно с каждый аппаратом — но «конструкторскую мысль» школьников это сильно подтолкнуло вперед. А на «почте» (то есть в сенях теткинастиной избы) чтобы позвонить куда-то, ее аппарат с номеронабирателем на время на вторую линию переключали…
А в школе вообще от «энтузиазма и ажиотажа» стало аж дышать трудно: Надюха очень сильно школьников сориентировала на помощь стране и узе в ноябре дети своими руками (несмотря, что на праздник морозы перевалили за пятнадцать градусов) воздвигли целых четыре курятника. Больших, в них школьники решили и червяков «прям на месте» для кур разводить, правда пока с самими курами было еще не очень: половину кур в «старом» курятнике (а их было десятка два) посадили цыплят высиживать и первые только как раз в январе и вылупились. А к весне ожидалось еще десятка три-четыре будущих несушек — но оставшиеся куры нестись-то продолжили! Их, правда, сажать на гнезда никто и не предполагал, все же пока курица цыплят высиживает, она больше яйца не несет, а продукт этот в рационе интерната явно лишним не казался. Но тут я вспомнил прекрасную повесть Носова (вроде еще не написанную), своими словами ее ребятам пересказал — и началось! «Инкубаторов» на лампочках было сразу устроено три штуки (просто больше градусников не нашли), ребята распределили между собой ночные дежурства. Надюха мне пообещала страшные кары за то, что «дети заниматься приходят сонные и ничего не понимают» — но другие учителя (их уже в школе четверо стало) решили, что дело-то хорошее, а для «сонных» можно и дополнительные занятия организовать. И ни один человек в деревне даже не подумал, что я мог вообще фигню спороть: товарищ Сталин-то за кого попало родителей в личном письме благодарить не станет!
Впрочем, в то, что я в состоянии придумывать не фигню, все они убедились еще при постройке курятников: в мороз-то крайне сложно кирпичи цементным раствором скреплять, и даже на извести из класть почти невозможно. А на балаганы для защиты стройки от мороза в школе (и вообще в деревне) досок просто не было. Поэтому я поговорил с дядей Алексеем, он немного «доработал» старые кирпичные прессы — и теперь их них стали выходить кирпичи в стиле «лего», то есть я углублениями и «шипами». И вот их этих-то кирпичей, необожженных, курятники-то и складывались, причем безо всякого цемента, просто между кирпичами насыпали немного гашеной извести (в расчете, что «со временем схватится»). Стены получились устойчивыми, так как клали их «в четыре кирпича» чтобы перевязка между рядами попрочнее получалась, да и стройка шла очень быстро. А теперь эти строения (изнутри уже после того, как в них и печки затопились, промазанные дополнительно глиной чтобы щели замазать) просто «ждали своих жителей». И уже поселенные там червяки их ждали, ведь кормить их предполагалось в том числе и грязной соломой из подстилки для кур.
А школьники ждали, когда через двадцать один день из «инкубаторов» вылупятся драгоценные цыплята. И пятнадцатого января, в день, когда столбик термометра опустился до минут тридцати, из первого «инкубатора» раздался столь долгожданный писк…
Конечно, Надюха немедленно сообщила об этом Маринке, та так же немедленно приказала (именно приказала!) мне написать всю технологию высиживания цыплят в коробках из-под обуви для распространения этой информации в следующем номере «Шарлатана». Я, само собой, в телефонном разговоре высказал Маринке все, что я об этом приказе думаю. Но вовсе не потому, что мне не хотелось, чтобы школьники в СССР не стали цыплят в коробках разводить, просто мне как-то вообще не до того стало. И она, между прочим, об этом узнала еще раньше меня — но после обмена любезностями я пообещал «заметку про нашего мальчика» ей в город привезти уже на днях. То есть вообще через день в воскресенье, так как именно в воскресенье меня все равно вызвали в город. Лично товарищ Киреев вызвал…
Глава 19
С Маринкой я пособачился исключительно с устатку: ночью жутко не выспался, а она позвонила как только
я все же приготовился лечь и доспать. Поезд из Москвы ехал неспешно, и, хотя нам достались места в купейном вагоне, соседями у нас оказались два летчика-перегонщика как раз с двадцать первого завода, и они аж до Владимира громко обсуждали, как неправильно воюют летчики на фронте и как бы они сами фашисту показали кузькину мать, если бы их на фронт отпустили. На просьбы Вовки заткнуться они не реагировали (были в изрядном подпитии) и даже его обзывали всячески (причем слово «штафирка» было самым, что ли, вежливым). Но когда его они окончательно достали, он сообщил, что выполнить их тайные желания и уже завтра днем они отправятся на фронт — и только после этого в купе настала тишина. Но уснуть у меня получилось уже во втором часу, а в Горький поезд пришел в половине шестого утра, а затем еще два с лишним часа я до дому добирался — так что Маринка позвонила в самый нужный для получения словесных люлей момент. Впрочем, я и сам сообразил, что слегка погорячился, ситуацию ей объяснил — и она вроде бы не обиделась. Точнее, решила не обижаться, и мы договорились, что я ей в воскресенье новый материал для журнала занесу.Родители (особенно мать) уже «привыкли» к тому, что меня в разные места постоянно вызывают и даже не особо возражали против моих отлучек — однако одного в город все же не отпускали. То есть в Ворсму мне самостоятельно мотаться уже разрешалось, а вот в Горький уже нет. Поэтому в город я поехал в сопровождении Надюхи: в воскресенье в школе все же был выходной, а она хотела что-то там в городе для школы купить. То есть я точно знал что: чернила, и меня удивляло лишь то, что эти почти черные брусочки свободно продавались в любом книжном магазине областного центра, причем безо всяких карточек и по «довоенной» цене — но вот в других городах их в продаже не было. Не завозили, хотя и груз вроде невелик, и спрос приличный — однако от родни односельчан было известно, что эти чернила свободно продаются еще только в Арзамасе. Правда, иногда их «централизованно» в школы присылали, но наша, которая «школа-интернат», почему-то мимо централизованного распределения пролетела.
Самое забавное, что этот факт вообще никого не волновал: всегда же хоть кто-то из деревни или города в большие города ездил, и купить там десяток крошечных брусочков труда, конечно, не составляло. Теоретически, однако в Ичалках, например, в школе писали «самодельными» чернилами на основе «печного лака». И было непонятно: то ли тамошним лень сорок верст до Арзамасе ехать, то ли они этих довольно вонючих чернил столько запасли, что покупать «заводские» просто смысла не видят. И я думаю, что основной является именно вторая причина: в селе уже достраивали ГЭС на Пьяне и местные постоянно в Арзамас мотались за разными железяками — но вот письма от тамошней родни все еще приходили с «легким запахом дегтя и керосина».
А у нас Надюха считала, что чернила просто обязаны быть «настоящими» и фиолетовыми, и денег на чернила не жалела. Ну да, когда брусок чернил стоит сорок копеек, а яйца на рынке шли по сто с лишним рублей за десяток, жалеть было просто бессмысленно. Но, как всегда, внезапно в школе чернила подошли к концу и наша директорша решила «воспользоваться случаем». А заодно отоварить, наконец, свои «мануфактурные карточки»: они «сельской интеллигенции» выдавались регулярно, срок их действия в области был установлен в полгода — а в специальных магазинах в Горьком (их два было) только селян и обслуживали. В принципе, такой магазин и в Павлово был, но, по слухам, в Горьком выбор товаров был получше…
В воскресенье я проснулся рано и вы с Надюхой отправились в очередное путешествие. На Казанском вокзале нас встретила Маринка, после чего директорша наша отправилась за покупками, а мы с «юной комсомолкой» — в обком партии. Честно говоря. Я от этой поездки в город ничего выдающегося не ожидал и потому был приятно удивлен. Точнее, меня удивило лишь то, насколько быстро и четко сработала «советская бюрократия».
В обкоме система работала очень четко: первый секретарь (то есть товарищ Родионов) «отвечал за все в области», а второй секретарь (то есть товарищ Киреев) лично и персонально отвечал за работу промышленности, в основном, конечно, военной. И был, по сути, представителем всех оборонных наркоматов в области, в том числе и наркомата вооружений. И вот от имени этого наркомата (точнее, от лица наркома) Сергей Яковлевич передал мне извинения за то, что нарком в моем присутствии ругался нецензурно и меня «обижал недоверием». Хотя на самом деле при мне Устинов все же матом точно не ругался, а на его недоверие мне вообще было начхать. Однако извинения эти были принесены все же очень формально, а неформально от наркомата вооружений Сергей Яковлевич мне вручил почетную грамоту.
И за что была грамота, я уже точно знал. Когда я рисовал для присланных Сталиным товарищей всякие схемы, я не только сельсину на бумажке изобразил, а расписал еще, как вся эта система должна питание получать. С сигнальными сельсинами было понятно: три тоненьких проводочка, выдранных (или еще не сплетенных) от литцендрата, а вот с силовыми было сложнее — и я предложил их запитывать от серебряно-цинковой батарейки. Да, штука не очень дешевая, но танк стоит куда как дороже, а такая батарейка весом в полкило в состоянии несколько минут даже киловаттный сельсин поворачивать — то есть ракета управляемая очень быстро маневрировать сможет. И вместо трех кило проводов длиной в километр на катушку можно мотать килограмм длиной уже километра в три — и вот за это предложение (которое, как я понял, нужные спецы уже успели за день или за ночь рассмотреть и просчитать) мне грамоту и вручили. Отдельно мне сообщили, что всю эту информацию я могу (и даже должен) и до Вовки Чугунова довести. Однако все это было лишь прелюдией: после того, как все «личные бумаги» я из рук Сергея Яковлевича получил, он встал из-за стола, пригласил в кабинет сидящую в приемной Маринку и очень торжественным голосом объявил, что журнал «под моим руководством» награждается орденом Трудового красного Знамени. И мне этот орден и вручил — правда потом куда как менее торжественно сказал, что я должен буду его передать в редакцию на хранение (но это я и сам знал, просто он не знал что я это знаю). А вместе с орденом он еще выдал мне (лично мне) премию в пять тысяч рублей (сказал, что это в дополнение к извинениям от Устинова), а Маринке выдал карточки на доппитание для всей «настоящей редакции» в размере месячного лимита для совслужащих. Очень приличная премия получилась, ведь по карточкам тот же десяток яиц стоил всего шесть-пятьдесят, а не сто с лишним рублей, и по всем прочим продуктам разница была не меньше…