Штормовое предупреждение

Зевнув скорее от уюта, чем от необходимости, Джулиан закрыл глаза и позволил усталости, наконец, взять за него полную ответственность.

– Смотри, смотри чего я откопал!.. – Прапор буквально кубарем слетел по лестнице, отчего-то упрямо не желая ухватиться за перила и обезопасить себя от того, чтобы прочесать носом ковер на полу. Все присутствовавшие в гостиной на тот момент немедленно обернулись на его голос и сразу поняли причину такого его решения: Прапор что-то нес в руках, толком не очень понимая, как это держать.

– Это же банджо, – наконец, сообразил Джулиан, чуть нахмурившись: он определенно не понимал, почему из-за какого-то паршивого банджо столько шуму, да еще и с утра пораньше. На его высокохудожественный вкус инструмент был так себе – поорать песен вокруг костра, распугивая живность и туристов, и больше ни для чего.

Это и правда было банджо, и Прапор то перехватывал его за гриф, то поперек деки, все норовя примостить как-то поудобнее.

– И довольно старое, – с неожиданным знанием дела отметил Ковальски, сдвинув очки на кончик носа, а потом обратно наведя фокус. – Годов эдак тридцатых. Струны из кетгута.

Он аккуратно вытащил инструмент из хватки товарища – тот отдал не сопротивляясь, да и по траектории движения было ясно, кому он несет это ветхое сокровище. Ковальски примостил банджо на колене, зажал пальцами струны, но пока не перебирал их, будто прислушиваясь к чему-то, слышному ему одному.

– Ты что, играешь? – подала голос Марлин, которая бы в последнюю очередь заподозрила такого человека, как Ковальски, в склонности к музицированию. Ее вопрос будто вывел его из оцепенения – лейтенант бросил на нее косой взгляд, словно проверял, не увидела ли Марлин чего-то лишнего, и перехватил инструмент поудобнее. Как если бы опасался, что его заподозрят в слишком трепетном к бессловесному предмету отношении, и стремился показать свою в оном исключительно утилитарную заинтересованность.

– Играет, – ответил за него Джулиан. – Если это так назвать можно.

– Не вредничай, – велела ему Марлин. – Не то оставлю без десерта.

Ковальски не вытерпел и тронул одну струну. Та отозвалась звуком, который умеют издавать только банджо, и более никакие инструменты на свете. Банджо – младший бедный родственник в семействе струнных, ему всегда предпочитают гитары или, на худой конец, мандолины, а банджо – это как будто что-то совершенно несерьезное, скорее игрушка, чем музыкальный полноправный инструмент… На звук отреагировал Рико. Если до того шум в комнате не привлекал его внимания – он как перебирал детали разобранного блендера, проверяя каждую, так и продолжал перебирать – то заслышав голос струны, чутко поднял голову.

– Нет, – сказал ему Ковальски, не оборачиваясь. – Тут не время и не место.

Рико недовольно заворчал.

– Нам тебя теперь что, уговаривать?.. – заинтересовался Блоухол, до того наблюдавший за этой сценой безмолвно. Он сидел у окна с книгой, позаимствованной из библиотеки тетушки Розы, и по его лицу сложно было понять, нравится ему чтиво или нет.

– Зачем? – искренне удивился Ковальски. – Я просто считаю, что сейчас неподходящий момент.

Блоухол закрыл книгу, заложив страницу пальцем, и опустил руки на колени, не сводя глаз с собеседника.

– Вот мне интересно, – произнес он, – ты правда всех вокруг считаешь глупее себя, или это только так кажется?.. Твое заявление элементарно нелогично. Если ваш младшенький, – он произнес эти слова с таким выражением, будто Прапор был ребенком в их семье, – прискакал к тебе с этой допотопной рухлядью, уж верно, он знал, кому что несет. И рассчитывал, что ты этому обрадуешься и, не отходя от кассы, исполнишь девятую симфонию Бетховена…

– На банджо? – с каменным лицом уточнил Ковальски. Блоухол улыбнулся ему, так, что в уголках губ залегли полукруги.

– А что, тебе слабо? – с притворным удивлением изумился он. – Как же так…

– Что это вы тут спорите, мальчики?.. – в гостиную заглянула Дорис. – Френсис, ты хорошо себя ведешь?

– Лучше не бывает, – немедленно заверил ее брат. – Вот Ковальски мне соврать не даст: сижу и обсуждаю с ним высокое искусство…

Дорис проследила за его жестом – Блоухол кивнул на недавнего оппонента в споре – и закономерно узрела злополучный инструмент в руках лейтенанта. Тот попытался было от улики быстро избавиться, отложив банджо в сторону, но зацепил грифом диванную подушку и едва не уронил Прапорову находку на пол.

– О, у нас будет вечер самодеятельности? Френсис, ты ищешь, кто будет тебе аккомпанировать?

– Конечно, – не моргнув глазом, отозвался тот. – Не беспокойся, совместными усилиями мы этого упрямца уболтаем.

По лицу «упрямца» было предельно ясно, что с куда большей охотой он разбил бы несчастный инструмент об голову непрошеного доброхота. Он, совершенно очевидно, не мог определить, какую цель преследует Блоухол, и это лейтенанта раздражало. Ему страстно хотелось высказать все, что он об этом думает, однако присутствие Дорис как ни что другое предотвращало подобный исход. Пока они находились в пределах ее видимости и слышимости, Блоухолу ничего не угрожало.

Прапор, все это время переводивший взгляд то на одного говорящего, то на другого и сохранявший на лице выражение сдержанного недоумения, наконец, высказался:

– Вообще-то я просто нашел эту штуку на чердаке, – он похлопал себя по рукаву, как бы стряхивая многолетнюю пыль. – И подумал: может, она еще рабочая… Расстроенная, наверно, но это ведь дело поправимое, разве нет?.. – поймав взгляд старшего товарища он замешкался. – Я что-то не то сделал?.. – уточнил он наконец.

– Все в порядке, Прапор.

– Ой, он смущается, какая прелесть, – Блоухол негромко захлопал в ладоши, но тут же перешел на более серьезный тон. – Не понимаю, чего ты ворчишь.

Ковальски раздраженно перехватил банджо за гриф, стиснув его с такой силой, что струны жалобно загудели. Кажется, он пришел к выводу, что проще сделать, чем пояснять, почему ему не хочется. Прежде, чем Блоухол успел добавить еще какое-нибудь замечание, его оппонент взял пару аккордов, прислушиваясь к звучанию инструмента и очевидно найдя его удовлетворительным, заиграл.

Рико бросил свое занятие и придвинулся ближе – если точнее, то просто растянулся на диване на животе, чтобы быть поближе к источнику звука. Он склонил голову к плечу, вслушиваясь – кажется, был бы не против и просто прильнуть ухом к деке, если бы кто-то его подпустил – и хрипло, мелодично замурлыкал, узнав мотив.

Марлин украдкой покосилась на дверной проем, в котором все еще маячила Дорис – будто ростовой портрет в раме. Хотя ее голубой свитер домашней вязки и джинсы совсем не подходили для того, чтобы быть запечатленными на холсте. Марлин думала о том, что эта неуловимо-знакомая, но все же не дающая ей покоя окончательно песня наверняка обращена к Дорис, что иначе и быть не может. Что все присутствующие в курсе расстановки сил – господи, вот ведь до чего заразительная у Шкипера манера выражать свои мысли!.. – то есть в курсе отношений между этими людьми. Что песни – это универсальный язык без слов и проверенная возможность сказать, не говоря, и назвать, не именуя. И поэтому, когда зазвучали слова, она на миг опешила, пытаясь соотнести услышанное со своими мыслями, потом – удивилась, как не признала песню сразу.