Штормовое предупреждение
Шрифт:
Марлин не любила присутствовать при том, как кто-то исполняет вещи на публику. Читает стихи, поет или играет – это всегда предполагает какую-то ответную реакцию, хотя бы и из вежливости. Марлин вообще недолюбливала дилетантов, полагая, что если человек в какой-то области преуспел, ему не нужны твои заверения в том, как хорошо у него выходит, а если не преуспел, то и заверять его нечего. А Ковальски в музыке определенно являлся дилетантом, подбиравшим мелодию на слух. Если бы не слова песни, не исключено, что Марлин бы так и не узнала ее. Но в тишине гостиной глухой и маловыразительный голос тихо повествовал о перипетиях, случившихся не то на самом деле, не то в его сне, когда ему не повезло побывать в отеле «Калифорния». Отель «Калифорния» – это самое последнее, что стоило бы исполнять для девушки, которой хочешь понравиться –
Тем часом тот добрался до второго куплета, и Рико, покачивавший головой в такт музыке, словно безмолвный свидетель, подтверждающий каждое сказанное слово, повысил голос, урча в такт и, очевидно, исполняя партию бэк-вокала. Слов в его пении было не разобрать – он просто плыл по течению музыки, добавляя свой голос к чужому. У него был слух, и он хорошо чувствовал мелодию, но не имел возможности петь, как поют все. Марлин слышала, как он напевает себе под нос, когда увлечен каким-то приятным делом – выходило душевно, но сипло, надтреснуто, как будто с его горлом когда-то случилась непоправимая беда, и оно больше не было способно издавать нормальные звуки…
А потом Марлин поглядела на Прапора, и вдруг ее осенило. Они все – и Ковальски, и Рико, и этот паренек – все слышали в словах этой песни что-то такое, чего не слышали остальные. Для них там был какой-то подтекст, недоступный прочим. Она бы не догадалась, если бы Прапор не обладал таким честным и выразительным лицом. И Ковальски не о Дорис думал – как бы это странно ни звучало – а о том, что у него в руках кусок дерева со струнами, из которого на белый свет можно извлечь нечто, без чего они все обходились так долго, напомнить им об этом, снова пережить…
Марлин закрыла глаза, попытавшись абстрагироваться от их лиц, и проникнуть по ту сторону слов. Голос под перебор струн печально сообщал, что они все узники здесь, и вложил в эту строчку, наверное, больше, чем во всю песню вместе взятую.
Они все узники здесь. Вот оно что. Впрочем, в песне герою эти слова сказала девушка, и кто знает, может каждый из них как-то по-своему это понимает… И уж наверняка каждому это говорит другая девушка, не та же самая, что у товарища.
За окном послышался шум автомобильного мотора – кто-то проехал мимо дома, и это вывело Марлин из задумчивости. Она открыла глаза и торопливо проверила, не заметил ли кто-нибудь ее состояния. Но до нее никому не было дела. Как, впрочем, и до кого-либо еще: Блоухол снова отгородился от них книгой – с ее места стало видно, что он читает «Грозовой перевал» (видимо, ничего интереснее в тетушкином шкафу для него не нашлось), Рико полностью захвачен своей медитацией под музыку, а Дорис, кажется, вежливо ждет возможности уйти. Марлин не знала, о чем та думала, но Дорис не жила с этими людьми забор в забор на протяжении полутора лет, и, скорее всего, ей в голову не пришло то же, что пришло Марлин. Дорис хорошо относилась к ним всем. Она хорошо относилась к Ковальски. Но не более того. Дорис надеялась, что рано или поздно это все успокоится и уляжется, отношения станут ровными и дружественными, одинаково комфортными для всех. И то, что они таковыми не становились, ее не то, чтобы нервировало или напрягало, но вызывало беспокойство. Она предпочитала не быть там же, где Ковальски что-то поет, чтобы не ухудшить ситуацию.
Марлин поймала себя на том, что не отследила, когда песня перестала звучать словами и осталась только музыкой – да еще мурлыканьем Рико, которому плевать было, кто там что думает на этот счет. Ковальски бы может уже и закончил, но у него рука не поднималась обломать товарищу этот кайф – и он продолжал играть, пока Рико довольно урчал.
Конец этому положил резкий, пронзительный звук звонка скайпа – он ворвался в комнату, располосовав время на «до» и «после», и мигом убил всю магию. Мурлыканье Рико закончилось яростным взрыкиванием, а Ковальски моментально позабыл про струны и придвинул к себе стоявший тут же на столе портативный ноутбук, выглядящий так, будто им копали траншеи, а потом забивали гвозди, и принял звонок.
– Я не один, – сообщил он вместо приветствия. Ему не ответили, и обсуждение завязалось в письменном
виде – пулеметно застрочила клавиатура. Марлин решила, что, пожалуй, Ковальски должен быть благодарен звонившему, кто бы тот ни был – теперь у него был повод не продолжать корпеть над банджо. Он всем своим видом показывал, что у него есть дело, и его нельзя отвлекать. Рико разочаровано хмыкнул, подтянулся на локтях и подцепил банджо за гриф. Зацапал, взял в руки, будто ребенка, осторожно, стараясь ничего не повредить, и прижался к грифу изуродованной шрамом щекой. Марлин подумала, что наверняка ее тетушка даже не заметит исчезновения этого старого банджо – если оно так долго пылилось на чердаке – и можно не призывать этого дикаря к порядку и не требовать от него разжать хватку и выпустить добычу. Рико обращался с музыкальным инструментом, как с живым существом, и определенно намеревался продолжать в том же духе. Это чудесное создание говорило на понятном ему языке, касалось напрямую чувств, не требовало владения словами и было одного с ним, Рико, племени.– Не вздумай, – строго велел ему Шкипер, обратив за обедом внимание на то, что подрывник так и не выпустил банджо из рук. – Здесь женщины и дети!
Марлин так и не узнала, что же именно Рико не должен был вздумать, потому что он внял приказу и не стал.
Днем опять пошел снег. Да что там пошел – повалил, сплошной белой пеленой закрыв окна и снова отрезав дом от прочего мира. Спутниковая тарелка на крыше в очередной раз оказалась побеждена погодными условиями: телевизор отказывался сотрудничать. Джулиан заявил, что наступил конец света, а раз так,то он будет спать, пока этот кошмар не прекратится. Где это видано: столько снега в их краях? Что эти небеса себе думают вообще?
Марлин долго размышляла, чем бы таким заняться, когда внезапно ее из задумчивости вывели голоса:
– Вот здесь!
В поле зрения попал Шкипер, который, прошагав пару метров, ткнул в пол пальцем, как пират обнаруживший место, где согласно его карте, зарыт клад. – Давайте.
– Уверяю тебя, это излишне.
– Тебя вообще никто не спрашивает.
– В этом нет никакой логической необходимости в данный момент.
– Тебя все еще никто не спрашивает. Рико, фас.
Марлин еще успела обернуться, чтобы краем глаза увидеть подсечку, после которой подрывник сграбастал не ожидавшего от него такого коварства сослуживца в охапку и, пока тот не восстановил статус-кво, буквально протащил те самые пройденные командиром два метра, после чего практически уронил свою ношу на ковер. И, опять же выигрывая инициативу у более медлительного товарища, придавил коленом, обернувшись через плечо на Шкипера – мол, дальше-то что?
– Должен заметить, – как оказалось, и в столь прискорбном положении Ковальски оставался в состоянии язвить, – что это мероприятие ни в коем случае не согласуется с представлениями Министерства Здравоохранения о долженствующем…
– На его счету десять часов за монитором, Рико, – не дослушал этот пассаж командир. – Ты знаешь, что делать.
Очевидно, Рико знал, потому что настойчиво, хоть и аккуратно, без лишней резкости, придавил приподнявшегося было товарища обратно к ковру и устроился на нем сверху.
– Только пожалуйста, давай без членовредит…
Окончание фразы потонуло в хрусте – Рико от души надавил сцепленными в замок руками на чужой загривок.
– Так-то лучше, – удовлетворенно кивнул Шкипер.
– Кому? – мрачно осведомился его зам.
– Помалкивай там. Мне в отряде нужны работоспособные люди, а не пациенты с острохандрозом...
– Остеохондрозом.
– И с ним тоже.
– Э-э, – Марлин пришла в себя и замахала руками. – Ребята, ребята, вы это… Шкипер, не перегибай палку! Даже я знаю, что так не делается…
– Делается, потому что как только Рико с него слезет, этот умник снова сядет за свой монитор.
– Но, но… Но так и покалечить же можно…
– Кого? Ковальски? Этим?.. – с каждым новым словом брови Шкипер заламывал все выше. – Сестренка, этой мелочью даже Прапора не расстроить, ну что ты. Это тебе не случай Манфреди и Джонсона! Я понимаю, что у женщин представления о болевом пороге…
– У женщин в четыре раза больше нервных окончаний на квадратный сантиметр эпидермиса, – донеслось со стороны. Рико посчитал, что раз жертва разговаривает, то верно она уже отошла от первого раза, и придавил Ковальски еще разок с новым хрустом, хоть и не таким душераздирающим.