Штормовое предупреждение

– Понятно, – не прекращая улыбаться, кивнул Френсис. – Но все люди разные. Все отстаивают свое мнение, как могут. Тебя возмущает то, что обыватели страдают от моих действий, теряют свою законную собственность или даже здоровье и жизнь. А меня возмущают нефтяные пятна на поверхности океана, заводские выбросы, истребление животных, исчезновение некоторых из них полностью…

– Слушайте, не начинайте снова, ладно?.. – попросила Дорис обоих. – Если бы я заранее знала, что ты и твои ребята тут, мы бы не пришли. Можем, кстати, и сейчас все быстренько назад отыграть, без обид. Я тоже не хочу все праздники слушать, как вы грызетесь.

– У нас есть для этого повод, Дорис.

– Он – мой брат, – твердо сообщила та. – Других у меня нет и не будет. Он может и не ангел и натворил дел, но он мой брат.

– Никто отсюда никуда не уйдет! – возмутилась Марлин. – Очень даже хорошо, что вы встретились! Рождество для того и создано, чтобы мириться с врагами и все такое. Я не имею в виду, что вы должны прямо сейчас пожать друг другу руки, нет. У вас впереди уйма времени. Успеете еще. Дорис, Френсис, вы голодны? Или подождем до обеда? Мне понадобится ваша помощь. Надеюсь, тут не одна я умею печь пироги…

Шкипер ответил на это недовольным ворчанием и скрылся прочь. Марлин не сомневалась, что он применит уже испытанный антидепрессант, и не прогадала: спустя несколько минут со двора донеслись отчетливо узнаваемые звуки – там разгребали снег. Перед тем, как удалиться, Шкипер выразительно поглядел на младшего члена своей команды, а потом на брата Дорис, как будто бессловесно велел: «Следи за ним!». Прапор едва заметно кивнул. Впрочем, Марлин не сомневалась, что они все будут не сводить со злополучного Френсиса глаз – разве что Ковальски предпочтет глядеть на сестру этого «доктора зло», а не на него самого.

Марлин, толком пока не зная, каков в обращении этот ее новый знакомый, решила малодушно оставить его на попечении Прапора и позвала Дорис наверх: нужно было приготовить нормально спальные места, распределить, кто и где в итоге устроится. Походному спанью перед камином пришел конец, да и места там на всех уже не хватит. Так что, исходя из контингента гостей – Дорис и она их специально перечислили еще разок – их вкусов и параметров, они стали прикидывать, где кого уложить. Дом окончательно сдал свои позиции и отступился от претензий на родовой замок с привидениями. Его истинные размеры оказались все же не безграничны. Дом был рассчитан на большую семью, и, возможно, когда-то тетя и собиралась ее завести, но это в ее жизни не сложилось. Комнаты, которые должны были бы стать другими спальнями, кабинетами и детскими, так и остались стоять неотремонтированные, старомодные, и, кажется, тетя Роза даже находила в их винтажности неоспоримую прелесть.

Новоприбывших без колебаний Марлин оставила на первом этаже – таскаться по лестнице с креслом-коляской было бы никому ненужной морокой. Там же намеревалась оставаться она сама и обе ее кузины. На втором этаже Марлин собиралась разместить всех еще не прибывших гостей мужского пола. Они у нас отважные и выносливые, так что пускай ходят в темноте по лестницам. Третий этаж был вообще мало пригоден для того, чтобы там спать – на нем размещались библиотека, вторая зала, забитая старыми цветочными горшками, комната-сушилка и несколько богом позабытых комнатушек для гостей, в которых вряд ли кто-то бывал в последние лет двадцать, с тех пор как тетя Роза стала вести более спокойный образ жизни. Но всяких норовящих ожидать из любого угла вражеской засады типов Марлин без зазрения совести отправила именно туда — все равно ведь Шкипер будет выставлять посты на ночь, почему бы не совместить неприятное с бесполезным?..

В ванной Марлин обнаружила, наверное, единственный предмет в доме, по которому с уверенностью можно было сказать, что на дворе двадцать первый век – огромную хромированную стиральную машинку. Обрадовавшись ей, как родной, до конца дня племянница тети Розы перестирывала залежавшееся постельное белье и развешивала его сушиться, изрядно с этим помучившись. Совершая этот титанический труд, она, не переставая, кляла себя за то, что просто не может махнуть на все это рукой или предоставить каждому самостоятельно заниматься обустройством спального места. К тому же, ее такая занятость позволяла курсировать по дому и время от времени поглядывать за развитием противостояния между отрядом коммандос и их старым врагом. К ее облегчению, и его, и Дорис Стейси вовлекла в долгий процесс приготовления домашнего печенья, каковой Френсиса изрядно озадачил, став новым для него жизненным опытом. Марлин от всей души понадеялась, что на том и закончится неприятная история, и больше ей не доведется быть свидетелем старых разборок. Хотя в глубине души она прекрасно понимала, что это желание было сродни многим из тех, которые загадывают в канун праздников. И судьба его ожидала совершенно та же.

Для ужина разложили стол и впервые сели, как цивилизованные люди, за него, а не обустроились прямиком на полу возле камина. И хотя умом Марлин понимала, что причина совсем в другом, ей неотвязно мерещилось, что этот треклятый стол, он один и ничто более, положил конец их непринужденному веселью. Примолкли обе ее говорливые кузины, перестали зубоскалить между собой коммандос, и одна только Дорис была как всегда мила со всеми и приветлива, добивая этим, сама того не ведая, бедолагу Ковальски.

Если у них и произошел какой-то разговор, то Марлин очевидно его пропустила. Оба вели себя с тем тщательно выверенным сдержанным дружелюбием, которое скрипит на зубах, как не растворившийся в чае сахар, и кроме сладости может принести с собой резкую внезапную зубную боль.

Добавил ли лейтенант еще одну галочку на свой приклад – восемнадцатую, кажется? – или нет, Марлин понятия не имела, но итог совершенно от этой галочки и не зависел.

Впрочем, скоро ее внимание переключил на себя Блоухол. Марлин знала уже о некоторых аспектах его биографии – много чего можно услышать, проходя со стопкой свежевыстиранного белья мимо открытой двери. И знала, что у Шкипера и его людей к этому самому Блоухолу список претензий длиной со взлетную полосу. Тем не менее, сам он по себе не произвел на Марлин нехорошего впечатления. Если бы ей не сказали, что это преступник-рецидивист и за ним тянется след темного прошлого, она бы никогда не подумала о брате Дорис дурно. Блоухол – то есть Френсис, сестра звала его Френсисом – был приятным образованным молодым человеком, не лишенным чувства юмора и стойко переносящим свое вынужденное состояние больного, прикованного к креслу-коляске. Он был интересный собеседник, охотно поддерживавший куцую от смущения и взаимной неловкости беседу за столом, и быстро научился отличать в сплошном потоке трескотни, где слова Стейси, а где – Бекки. До тех, как Марлин подозревала, полностью так и не дошла важная информация о подковерной сущности их нового знакомого, и это, пожалуй, было к лучшему. Они конечно ужаснулись в первую минуту, но очень уж быстро обо всем позабыли. Вернее всего – посчитали новые сведения высосанными из пальца россказнями, так же, как и все связанное с прошлым отряда коммандос. Слишком для них непривычным было думать, что все это происходит не в кино, а с людьми, живущими через дорогу…

Сумерки накрыли дом синим стеклянным колпаком и укутали ватой тишины, как елочную игрушку. И, хотя победа над электричеством все же состоялась, так же, как и вчера, развели огонь в камине, чтобы сидеть в уютном полумраке. О камине, о живом огне сказано и написано было достаточно, и все равно казалось, что именно ты, ты первый, открыл пронзительные отблески на всех предметах, того непередаваемого красно-оранжевого цвета, которого не встретишь больше нигде, и эти язычки – бутоны света, которые умирали, не распустившись, для того, чтобы дать жизнь крупице сияния, вспыхивающие и гаснущие на долю секунды. Это было до того хорошо, что отчасти даже угнетало – Марлин думала о том, что ей в голову приходят точно те же самые мысли, которые приходили в голову тысячам людей до нее, а красиво их выразить она не умеет.

Стейси принесла блюдо с печеньем – тем самым, в создании которого принимал участие наделавший сегодня столько шуму брат Дорис. Марлин покосилась на него – Френсис, как будто, дремал, то ли глядя на огонь, то ли просто подставив лицо теплу. Линза в его импланте горела тусклым алым светом. Шкипера, кажется, этот безобидный вид новоприбывшего обмануть не мог – он все глядел с подозрением и к тому же призывал окружающих. Френсис же своим поведением в ответ давал понять: “Ну, уж простите его, что вы хотите от необразованного чурбана и солдафона, я тут ни причем, самому неловко, да что поделать…”. И эта его поза раздражала Шкипера еще сильнее.

Днем он все норовил застать старого врага за чем-то предосудительным, а в какой-то момент (определенно, разведки всего мира должны взять на вооружение этот прием со стиркой) Марлин услышала кусок чужого разговора на эту тему.

– Хватит с ним сюсюкать! – шипел сквозь зубы командир, прилагая немалое волевое усилие чтобы не повысить голос. – Особенно ты!..

– Прошу прощения? – отозвался на эту претензию голос его лейтенанта.

– Проси, не проси, я все сказал.

– Он не делает ничего дурного.