Штормовое предупреждение

– Надо только следить, – отметил это лейтенант, наблюдая из окна, – чтоб он не прокопал в снегу тоннель до Аляски, а так все отлично.

– Да не прокопает, – засмеялась Марлин. Лейтенант обратил на нее серьезный взгляд.

– Мы говорим о Рико, – напомнил он. – Если в плеере не сядут батарейки, он и не то прокопает…

Оставшись на кухне в одиночестве, Марлин занялась всякими делами, не связанными с маринованием, нарезкой и прочими священнодействиями. Она достала и собрала тетушкин кухонный комбайн и затеяла молоть начинку для пирогов, рассовывая ее по пластиковым судочкам и стараясь не запутаться, что у нее где лежит. Праздники длинные, пироги же любят все. Между тем, ее доблестные кузины успели превратить гостиную из ночного лагеря расхитителей чужих домов в очень даже чистенькую и уютную комнатку и теперь наслаждались плодами своих трудов, сидя на диване и гоняя чаи. Впрочем, их приятное времяпрепровождение омрачалось тем, что они не сумели заставить телевизор работать: по их мнению, единственное, чего не доставало теперь гостиной, это голубого экрана, который будет щебетать так же неумолкаемо, как и они сами. Оставляя в стороне все, что Марлин думала об их щебете, проблема и ей показалась серьезной. Она поделилась соображениями со Шкипером, и тот отправил немедленно на крышу Прапора, как самого легкого – расчистить снег (Только смотри, не засыпь Рико!) и проверить спутниковую тарелку. Отдав это важное распоряжение, Шкипер вдруг вспомнил, что у него было какое-то неотложное дело к его лейтенанту, и они с последним уединились в дальней комнате что-то так минут на двадцать, по прошествии каковых командир отряда появился обратно недовольным, кривящимся и, кажется, даже хромающим. Марлин бы решила, что они там потихоньку подрались, если бы не была уверена в полной безосновательности такого предположения. Даже если не брать во внимание отсутствие видимого повода для драки. Впрочем, она очень быстро позабыла об этой загадке, потому что Прапор добрался до тарелки, и пришлось работать одним из пунктов передаточного звена: младший орал с крыши, его у окна слушал Шкипер, кричал в коридор, Марлин кричала дальше в комнату, а ее кузины мучили пульт и рапортовали, как результаты. Затянулась эта канитель надолго, так как постоянно кто-то что-то, как выяснялось, недослышал или дослышал, но неверно или верно, но недопонял, и приходилось все начинать сначала. В итоге это оказалось так утомительно, что Марлин бы согласилась скорее перемолоть еще один холодильник начинок для пирогов, чем настраивать телевизор таким же образом. И как только мастера проворачивали такую штуку прежде, до изобретения мобильной связи?.. Впрочем, Прапор позже говорил, что та все равно бы ему не помогла: руки были заняты, чтоб еще и трубку держать, а гарнитуру для связи, как с сожалением отметил Шкипер, они оставили довольно далеко отсюда и не в рабочем уже состоянии. Иначе бы этим утром Ковальски не прикладным тесла-панком занимался, а корпел с паяльником и лупой над контактами. Как бы то ни было, однако в итоге и эта беда была преодолена, а телевизор сдался на милость победителей и показал и картинку, и цвет, и звук, и все это совпадало по контексту. Обе кузины без сил повалились на диван, Шкипер заявил, что у него есть право на кофе, и пусть весь мир подождет, а Марлин, которой смотреть на этот телевизор не хотелось, отправилась наблюдать, много ли прокопал Рико, и как изменился пейзаж двора с учетом всего того, что нападало с крыши.

На обратном пути (пребывание во дворе заставило ее ощутить себя легендарным Тесеем в лабиринте, с учетом того, что где-то там же бродит и минотавр – с лопатой и плеером) Марлин с неудовольствием снова обратила внимание на сквозняк. Наличие его еще вчера показалось ей странным: тетушка, по ее словам, покидая свое жилище, задраила его, как подводную лодку, так откуда же, скажите на милость, мог взяться этот сквозняк? Тут в голову Марлин пришла ужасная мысль: а что, если под давлением снега какое-то стекло не выдержало, и где-то в доме есть окно с дырой, и в нее утекает драгоценное тепло, которого и так-то немного?! И того хуже: на полу лежит, подтаивая, куча снега, а все, что рядом – ковер, мебель, корзинки для рукоделия, книги – все это отсыревает и промокает на глазах… Настращав себя этой картиной, представшей перед ней так живо, что аж мороз продрал по коже, Марлин поспешила на поиски источника сквозняка. Им оказалась неплотно прикрытая дверь в конце коридора, из-за которой струилась жиденькая полосочка света. Разумеется, вчера она не могла бы быть той самой щелью, через которую в дом дышала зима, но вчера уже прошло, и нужно было думать о дне сегодняшнем. Немного помявшись, Марлин решила постучать на всякий случай. И, как оказалось, правильно сделала.

– Да? – послышался с той стороны голос Ковальски, как обычно, не окрашенный интонациями.

– Это я, – сообщила ему Марлин. И замолчала, не зная, что тут еще говорить. Лейтенант пришел ей на помощь:

– Это очень хорошо, что ты пришла. Скажи, твоя тетушка имеет обыкновение хранить всякие бумаги на технику и тому подобные документы?

– Еще как! – с живостью подтвердила Марлин.

– Тогда не сочти за труд, но найди и принеси мне техпаспорт на котельное оборудование: оно наверняка новее, чем сами трубы.

Марлин недолго предавалась раздумьям – прямиком отправилась в угловую комнатку, притулившуюся за гостиной: здесь тетушка хранила сезонные вещи. Протиснувшись между коробкой с жалюзи, пластиковым фламинго (вот уж украшение для лужайки), сложенным шезлонгом в паутине и стойкой с соломенными садовыми шляпками, Марлин добралась до комодика, где в нижнем ящике нашла целый ворох бумаг. Чихая и отплевываясь от пыли, она, подсвечивая себе фонариком, принялась перебирать их, пока не нашла то, что, по ее мнению, было необходимо. В длинном названии на картонной обложке бросались в глаза составные «маш», «тепло», «строй», «энерго» и что-то еще в том же духе. Прижав добычу к груди и не утруждая себя запихиванием всего прочего в ящик – наверняка она еще не раз сюда полезет – Марлин отправилась в обратный путь. Достигнув уже знакомой двери, она снова постучала, и снова же Ковальски отозвался:

– Да?

– Это опять я, и со мной много пыльных бумаг. Забери их у меня скорее. Можно я войду?

– Если тебя не смущают не совсем одетые люди.

Марлин пожала плечами – она сомневалась, чтобы внутри ее ждало нечто очень уж концептуальное. Ковальски и эротика – это были два слова, которые она никак не могла поставить рядом. Так что, скорее всего, скрупулезно следующий фактам лейтенант сидит там в одном носке, не успев надеть второй, или что-то в том же роде. Марлин толкнула дверь и вошла, затворяя за собой: внутри комнатки работал небольшой масляный калорифер. Сделать еще хотя бы один шаг ей помешало увиденное: она застыла на пороге, определенно позабыв, зачем пришла.

Ковальски вытянулся на все равно коротком для него диване, уложив ноги на рядом же стоящую тумбочку. Каким-то непостижимым образом он теперь мешал пройти с любой стороны, с какой его не обминай: очевидно, это происходило каждый раз, стоило ему выпрямиться в какой-то еще плоскости, кроме строго вертикальной. Устроившись таким образом с тем, что у него сходило за комфорт, он читал газету недельной давности, недовольно закусив черный мундштук с наполовину уже уничтоженной сигаретой – тонкой и какой-то немного потусторонней. Мундштук был с виду старый, но сигарета сидела в нем как влитая. Над диваном лениво курился белесый дымок, утекая в чуть приоткрытую фрамугу окна. Потусторонний вид сигарете, сообразила племянница тети Розы, придавало ее собственное воображение: она даже представить не могла, что кто-то из этой команды может курить. Шкипер приходил в бешенство даже от намека на то, что какая-нибудь зависимость от стороннего вещества может нарушить работу его команды.

Однако поразило Марлин, все же, не это. Из одежды на ее собеседнике оказалось только глухое черное белье, больше похожее на шорты по фигуре и…

– Это что? – не очень-то владея собой, поинтересовалась Марлин, не сводя глаз с ног лейтенанта. Тот опустил газету и тоже на них воззрился будто рассчитывал увидеть там что-то для себя новое

– М? – поднял он бровь.

Марлин сморгнула. Видение не исчезло.

– Как это называется? Что это такое? Зачем оно вообще надо?.. – решила она идти до конца. Раз уж взялась задавать бестактные вопросы, так уж чего останавливаться. – Вот это, у тебя на ногах. Эти… носки до середины бедра.

– А, – Ковальски, кажется, утратил интерес и снова вернулся к газете. – Это.

– Ага. Это.

– Как бы пояснить доступным языком… У меня слишком большой рост по сравнению с массой тела. Хабитус такой. Я не могу носить полное пехотное снаряжение без последствий. Так вот это, – он зажал зубами мундштук сигареты так, что она изменила угол и теперь указывала в направлении его ног – для того, чтобы вены не выступали. У меня и так давление ни к черту, если еще и маршем ходить не смогу, можно сразу в запас списывать.

Марлин выдохнула. Теперь открывшаяся картина казалась ей не только странной, но и вызывающей сочувствие. Надо же, казалось бы, подумаешь – рост, а человек мучается…

Между тем лейтенант свернул газету и отложил ее в сторону, протягивая руку за техпаспортом, и Марлин увидела, что он весь, до груди, стянут бинтом.

– Где ты встрял? – вздохнула она, отдавая бумаги.

– Да так, – он махнул рукой. – Зацепило. Извини, что не встаю, мне еще полчаса валяться.

– Ты обколот всякой целебной химией? – попыталась пошутить Марлин. – И тебе нельзя пока кофе?

– А кто мне запретит? – хмыкнул собеседник. – Так, давай посмотрим… – он встряхнул техпаспорт и развернул его. Впрочем, говоря во множественном числе – «посмотрим» – он и не думал привлекать к изучению Марлин. А она, в общем, зная, с кем имеет дело, только вздохнула и вышла, притворяя за собой дверь. Отсутствия ее, скорее всего, Ковальски попросту не заметил.

В гостиной между тем разворачивалась эпопея: Шкипер, будто лидер революционного сопротивления со своего броневика, вещал широкой общественности о том, что пока он жив, ни одна душа не закажет из этого дома пиццу, потому что он своими глазами видел, как Марлин не покладая рук заготовляет начинку для пирогов в масштабах, близких к промышленным, и если кто-то здесь посмеет это все не сожрать, то будет иметь дело лично с ним. Так и осталось неизвестным, к кому именно была обращена эта пламенная речь – вспоминая об этом впоследствии, свидетели не исключали и того варианта, что она могла проистечь вследствие рекламы пиццы, которой по телевизору прервали очередное шоу – или что там глядели ее кузины.

На звук командирского голоса из кухни подтянулся Рико – он, как оказалось, делал перерыв на обед, а заодно решил немного повозиться со своим стейком и теперь внимал тезисам о пицце с энтузиазмом новообращенного неофита, при этом не прекращая натирать мясной кусок душистым перцем. Заметив это, Шкипер оставил в покое пиццу и обратил свой праведный гнев на подчиненного.

– Рико! – воскликнул он. – Здесь же женщины и дети!

Рико опешил. Он добросовестно убедился, что совершенно точно не ведет себя предосудительно, не является участником какого-нибудь безобразного происшествия, и на его майке не написано ничего провокационного для женщин и детей – и с недоумением воззрился на старшего по званию, как бы призывая того пояснить, за что ему попало на этот раз.