Штормовое предупреждение

– Если ты и с вашим Энкиду разговариваешь примерно в том же ключе, я понимаю, почему он у вас такой…

– Блоухол…

– Кто-то вообще понимает, что он говорит?.. – вздохнул брат Дорис с печальным видом.

– Ты понимаешь, потому что я говорю это тебе, – пожал плечами собеседник. – По-моему, это очевидно.

– Твоя пожилая родственница определенно не справилась с твоим воспитанием, – Блоухол поднял руки ладонями вверх, будто желая сказать: “Увы, какая досада”. – Ей следовало бы запрашивать поддержу у союзников в этом нелегком деле…

Ковальски вдруг резко обернулся к нему, одним движением, как-то мгновенно перейдя от своего состояния апатичности к сконцентрированной контратаке.

– Что-нибудь слышал о Биркенау? – спросил он.

– Конечно, ведь…

– Ну так вот, большинство моей родни – упомянутых тобою ее союзников – осталось именно там. Моя пожилая родственница – натуральная блондинка, и это единственная причина, почему я тут стою: нацисты сохраняли генофонд светловолосых и светлоглазых людей.

Уголок рта у Блоухола дернулся, будто его ударили. Он, очевидно, не ожидал, что их словесная баталия перейдет на такой уровень, а теперь возвращаться назад было поздно. Он знал, что выжать что-то из людей, вроде этих четверых, об их прошлом – практически нереально. Да в общем Ковальски ничего ему и не сказал. Не упомянул свою семью, родителей, место рождения и прочее, по чему их можно было бы обнаружить. А его «пожилая родственница» могла уже и не числиться среди живых, лет-то уже сколько прошло…

– Так что, – Ковальски, взявшись однажды что-то донести до собеседника, не останавливался на полпути, – единственное бесценное моральное наследие, доставшееся мне с этой стороны – это наставление носить шарф.

Белый, подумала Марлин. Белый и очень, очень старый шарф, единственное, что вообще осталось от этого человека, дававшего наставления Ковальски...

Блоухол упрямо наклонил голову. Он уже оклемался и готов был не позволить так запросто сбить себя с толку.

– О, – он сделал такое мимическое движение, которое у обычных людей приводит к поднятию бровей. У Блоухола это выглядело несколько неестественно, по причине отсутствия одного глаза. – Я кажется, понял. Кто-то считает себя трагической фигурой в безбрежной юдоли скорбей. Куда нам всем до такой трагедии. Все срочно должны бросить заниматься тем, чем они занимались, и сделать скидку на это важное обстоятельство…

– Я не говорил ничего подобного, – отозвался Ковальски, и у него был вид человека, который жалеет, что во все это ввязался. Жалеет о своей вспышке и о желании наступить наконец Блоухолу на хвост. Марлин все пыталась определить, до какой степени доведен он – со Шкипером-то все понятно, у него на лице написано. А Ковальски всегда сохраняет отстраненное выражение, а потом просто идет за винтовкой…

– Главное не произнесенные слова, а вложенный в них смысл, – хмыкнул Блоухол. – Много на себя берешь, указывая, что кому делать стоит, а что кому нет. Войдите в положение, поставьте себя на чужое место… Но никто не ставит себя самого на место того человека, кому предлагает подобную операцию.

– Неужели?

– А как ты поставишь? Ты и понятия не имеешь, что значит быть им! Ты понятия не имеешь, что такое видеть только половину мира и быть прикованным к этой дряни!.. – он раздраженно хлопнул ладонью по подлокотнику кресла, впервые на памяти Марлин проявляя какое-то личное отношение к собственной немощи. Однако рука его не успела еще оторваться от поверхности обивки, как Ковальски шагнул – хватило ровно одного шага – в его сторону. Вмиг кресло с резким скрипом шин по половицам отъехало, с небольшим забором, в сторону, так, что спинкой уперлось в угол ближайшего книжного шкафа – теперь стол и все люди за ним остались в паре метров от спорщиков. Блоухол, со всей очевидностью, не потерял старых навыков и предпочитал держаться от этих ребят подальше. Подальше настолько, насколько это было возможно — он даже отклонился назад, вжавшись затылком в спинку своего кресла, когда над ним навис двухметровый лейтенант.

– Я отлично знаю, что это такое, Френсис, – произнес тот, опершись о подлокотники коляски. – Поэтому хватит трепать языком.

– Нечего меня запугивать, – недовольно буркнул тот. – Сбавь обороты, летучий гусар.

– Сделай для этого что-нибудь, – предложил ему тут же лейтенант. – А то другие люди тоже бывают неадекватными. Несколько месяцев в одиночке никому на пользу не идут. Помни об этом, когда захочешь в следующий раз высказаться.

После чего резко выпрямился и вышел из комнаты, таким образом поставив своеобразную точку в разговоре, раздраженный и не желающий продолжать в том же духе.

Блоухол отлип от стены и поглядел лейтенанту вслед.

– Трагедия, что ж, – философски пожал плечами он. – Несколько месяцев…

– Закрой пасть, – грубо оборвал его Шкипер. – Пока я тебе не помог. Прятаться за своим статусом больного и говорить людям гадости – это не то, что тебя спасет, поверь. Я аморальный тип, и мне плевать, что у тебя там за беды. Я просто собираюсь не позволить тебе портить людям жизнь.

– Что-то не припомню, чтобы я портил хоть что-нибудь, – упрямо отозвался Блоухол.

– Френсис, прекрати, – тихо попросила его Дорис, которая до того сидела тише воды и ниже травы. Кажется, ее раз за разом настигали волны когнитивного диссонанса: как ее милый, домашний, такой вежливый братец может одновременно с этим быть и доктором Блоухолом, обезвреженным преступником, который теперь исходит на пенку от собственного бессилия.

– А что же, сестра, – он повернул голову на голос. – Я ничего плохого не сказал.

Дорис печально покачала головой. Даже расстроенная, она была красива – Марлин про себя вздохнула. Понятие красоты – это не ширина лица, не обхват талии и не длина ног, но сочетание всего этого в правильной пропорции. И кто-то вроде нее или ее кузин, похож на человека, а кто-то, вроде Дорис, похож на сказочного эльфа. Эльфа, который и печальным выглядит привлекательным, и, наверное, даже больным или заплаканным – тоже.

– Знаешь в чем разница между вами? – сощурился на него Шкипер, и, хотя его не спросили закономерно: «И в чем же?» – дал ответ.
– В том, что Ковальски из инвалидного кресла встал. Сам. А ты — нет. Вот и подумай над этим.

====== Часть 8 ======

– Шкипер? Ты занят?

– Что такое?

– Перевязка.

Командир огляделся по сторонам, но рядом никого не было.

– Да, – кивнул он. – Давай, пожалуй.

– Почему тебе так важно, чтобы никто не знал о твоей дыре в боку?

– Да знают. Но мне не хочется, чтобы на это обращал внимание Блоухол.

– Он тебя так раздражает?.. – лейтенант кивком указал на дверь в конце коридора, и его командир свернул в том направлении — эта комнатушка уже играла у них роль перевязочной.

– Меня раздражает то, что он будто ни к чему не относится серьезно. С одной стороны, требует, чтобы признавали его заслуги — он и ученый, он и манипулятор, он и интриган – а с другой он тут же делает миленький вид, мол, я что, я же ничего, почему вы на меня сердитесь… Вот это меня раздражает, Ковальски.

– Знаешь, мне кажется, он правда не вдумывается в то, что и как делает.

– Серьезно?

– Понимание таких вещей приходит, когда сидишь под обстрелом, в окружении мин и кусков человеческого мяса. А когда потери — это только цифры на бумаге, в их смысл не так уж и вникаешь… Ляг на бок, сделай милость.

– Да погоди ты, я еще из кобуры не выбрался… Не лезь! – тут же добавил он, пресекая попытку чужой помощи. – Терпеть не могу, когда трогают мое оружие.

Лейтенант поднял одну бровь.