Синие звезды

Этот незамысловатый узор должен был напоминать Глаза Акилина, но из-за дешевизны шляпы он был скорее похож на каких-то съежившихся синих гусениц.

Зеленый цвет в Вистфалии символизировал начало новой жизни, и потому этот головной убор как нельзя лучше подходил к сегодняшнему празднику — Дню смены дат[1].

«Не хуже, чем у других. Главное не заляпанная. Пойдет для устраиваемого жрецами маскарада», — осмотрев шляпу, подумал Уил, не верящий в Акилина с того самого злополучного дня, изменившего его жизнь.

Как говорили жрецы, в этот день Акилин, скрытый за сияющими звездами, переводит на своих Великих часах Стрелки жизни сотворенного Им мира, решая, продолжат ли жить люди или будут уничтожены за совершенные ими грехи.

Уил взглянул на небо, на котором, ослепительно блестя, продолжали разгораться все новые и новые синие звезды, освещая своим холодным светом окутанную аквоморовой дымкой Лицию с суетящимися в ней людьми.

Глаза Акилина появлялись один раз в год в одно и то же время на один вечер, а затем исчезали, скрываемые Великой зарей.

Считалось, что в этот момент Акилин вместе со всеми жившими когда-то людьми наблюдает с неба, и когда совершаемое в мире зло переполнит Его чашу терпения, Великая заря не закроет Синих звезд, вместо этого они увеличатся в миллионы раз, и из них выйдут посланники Акилина, которые уничтожат людей.

«В чем же справедливость уничтожать виновных и не виновных? Разве одни люди должны отвечать за грехи других?» — вспомнилось Уилу, как однажды он задал этот вопрос жрецу, но тот, так и не найдя, что ответить, лишь наорал на него, прихожанина, посмевшего усомниться в верности установленных свыше догматов.

– А я тебе говорю, карга старая, Великой зари не будет. Я это нутром чую!

Услышал Уил недовольное ворчание какой-то старухи, стоящей на крыльце желто-серого домика с остроконечной крышей.

– Твое гнилое нутро только нечистых чует! Точно накаркаешь своим поганым языком конец света. Ох, накаркаешь!
– сплюнув, ответила ей другая старуха, высунувшись из окна второго этажа.

– Тьфу, ведьма! — зло прошипела старуха на крыльце.

Уил рассмеялся, слушая их перебранку.

Свернув за угол, он лицом к лицу столкнулся с высоким худым, словно полено, «бродячим торговцем», держащим в руках охапку слегка пожелтевшей прессы. Торговец с сонным ничего не выражающим видом слонялся по улицам, выискивая, кому впарить свой товар.

Уил отшатнулся в сторону, не желая тратить на него время, но тот, выдавив вялую улыбку, словно прорезь на резиновой маске, перегородил ему путь.

– Добрый вечер, Вистфальские вести не желаете? Только сегодня в честь величайшего праздника невиданная скидка. Из наших газет вы узнаете правдоподобную информацию о произошедших в Вистфалии событиях, — без всякой интонации произнес заученный текст продавец.

На обложке газеты красовался портрет канцлера, улыбающегося во все тридцать два зуба, и радостно пестрел заголовок: «Победа над беспризорностью. Все бездомные дети столицы наконец-то обрели дом впервые за пятьсот лет!». Как будто подтверждая правдивость написанных слов, из-за угла вынырнул грязный босоногий мальчишка лет восьми. Беспризорник слезящимися глазами посмотрел на Уила и жалобно пролепетал:

– Подайте на пропитание.

«Бродячий торговец», увидев, что его товар неинтересен, вздохнул и удалился выискивать новых потенциальных покупателей.

Беспризорник еще раз жалобно взглянул на Уила, а затем пронзительно закашлялся, согнувшись пополам, тяжело вдыхая приоткрытым ртом воздух, задыхаясь от приступа кашля. Серый скомканный носовой платочек в руках мальчишки покрылся синими тугими, словно засахарившееся варенье, сгустками, выходящими из его груди.

Уил вздохнул, слушая его надрывающийся лай. Практически каждый житель Лиции рано или поздно сталкивался с Синей чахоткой, убившей больше людей, чем может убить любая война. Вдыхая каждый день ядовитые пары аквомора, люди медленно задыхались, чувствуя, как синяя тугая жидкость, словно камень, ложится на грудь, заполняя ее. Поэтому большинство вистфальцев не доживало и до сорока лет.

«Мы как скот, нас используют, пока мы можем работать, а потом, когда мы ослабеваем, чтобы не кормить, убивают ими же созданными болезнями» — подумал Уил. — «На что только не способны люди в стремлении заработать богатство. Кого из аристократов волнуют судьбы простолюдинов?».

Уил залез в карман, собираясь кинуть пару драхм беспризорнику.

«Мальчишка все равно умрет, но так он хотя бы умрет с улыбкой на лице, съев перед смертью сахарную трубочку», — с тоской подумал он.

Но карман оказался пуст. Уил совсем запамятовал, что истратил последние драхмы на покупку шляпы. Он, почувствовав, как на душе заскребли кошки, отвернул голову, не желая видеть умирающий взгляд ребенка.

«Эх, а когда-то я верил, что в Замерзшей Империи способны вылечить Синюю чахотку», — вспомнились Уилу его по-детски наивные рассуждения.
– «Как все же мало значит человек в этом мире».

Он поднял глаза и взглянул на медленно разгорающиеся на небе великолепные синие звезды, никак не сочетающиеся с серостью раскинувшегося под ними мира, словно жемчужинки, упавшие в сточную яму.

«Если Акилин существует и подвергает на такие страдания сотворенных им людей, то зачем в него верить? Лучше просто признать, что его нет», — в который раз подумал Уил.

Дойдя до конца улицы, он оказался перед трехэтажным зданием, сделанным из красного камня — Городской Расправой Лиции. Здесь за узенькими, заляпанными синим налетом окнами располагались душные кабинеты перебирающих пыльные бумажки городских чиновников. Иногда с важным видом чиновники переходили из одного кабинета в другой, перенося охапки никому не нужных бумаг, и с гордым пренебрежением смотрели на редких посетителей, заходящих к ним, нарушающих покой их сонного бумажного царства.

Уил как никто другой знал, насколько равнодушными могут быть те, кто поклялся защищать интересы обездоленных и нуждающихся людей.

«Как же так?», — не понимая, думал он раньше. Они же для этого и пришли на работу, надев гордую форму вистфальских служащих. Пока, наконец, окончательно не убедился в том, что чиновники живут совершенно в своем мире, успешно выдуманном ими и заверенном в написанных ими же отчетах, а люди, которым они должны помогать, не более чем назойливые мухи, пытающиеся нарушить их покой.

Послышался щелчок, дверь красного здания резко распахнулась.

Оттуда вывалились несколько снаряженных ведрами и тряпками смуглых рабов-эвенков, имеющих густые косматые брови, свисающие на узенькие глазки, и непропорционально выпяченные вперед подбородки, делающие представителей этого народа степных дикарей настоящими уродцами.

Эвенки жили на самой западной границе Вистфалии. Совершая быстрые грабительские набеги на малые государства, оставшиеся от некогда великой Иннатской империи, эвенки выходили к пограничным крепостям Вистфалии, где особо неудачливые из них, попав в плен, были вынуждены оставаться в рабстве до конца своей жизни.

В вистфальских городах рабами были не только они, но еще и вильменцы, ягоны, иньянки и другие не вистфальские народы, присоединенные к их королевству.

Положение же собственных вистфальских крестьян было не лучше: их покупали и продавали, проигрывали в карты, обменивали на нужный товар, кораблями отправляя за границу.