Синий дым

Соперничают стройностью друг с другом Забытый минарет и тополя. И славянин своим взрывает плугом По горным склонам легшие поля. Шумит Морача в русле из гранита, И Зета мчится с гор навстречу ей. В прозрачном горном воздухе разлиты И синева, и блеск сухих камней. По склонам козы резвыми ногами Взбираются. Грохочет водопад. И ель цепляется за голый камень. В долинах зреет крупный виноград. И очень высоко в глубокой сини Парит орёл. И вдруг сверкнёт крылом. А римские развалины поныне Солдатам служат «боевым постом». У очага, где тихо пляшет пламя, Беседуют и табаком дымят. Над чёрными лесами и горами Спокойные созвездия горят. И, помнишь ли, Когда летели клином В Россию журавли и цвёл апрель, На той скале, что виснет над долиной, Мы слушали вечернюю свирель…

«Идём опасной и кремнистой…»

Идём опасной и кремнистой Капризной горною тропой. Над скутарийской гладью чистой Динарских Альп хребет лесной. Смотри, Уже оделись буки Осенней красною листвой. Как смуглы от загара руки, Как чист и звонок голос твой. И выученные заранье На языке твоём родном Слова любви, слова признанья, Мы полным голосом поём. Счастливым отвечаешь смехом И тянешься несытым ртом. И смех твой повторяет эхо За лесом где-то, За хребтом. Мы поднимаемся всё выше. Там, где альпийские луга — Прямой струёй над острой крышей Синеет дым от очага.

«Парит орёл в прозрачной синеве…»

Парит орёл в прозрачной синеве. Поток сияет нитью голубою. Как хорошо сидеть с тобой в траве, Знать, что тебе быть радостно со мною. Ты тёплой загорелою рукой Ромашку рвёшь, По лепесткам гадаешь, Хотя отлично без ромашки знаешь, Что я люблю и что любим тобой. Как хорошо бывает жить на свете, Как средь ненужных и полезных дел Мы бережём, внимательные дети, Сочувствие к орлу, цветам, воде И нашу близость к голубой планете.

«Хребет“ Проклятье”…»

Хребет «Проклятье». Хижина простая Из грубых неотёсанных камней. Вода из скважины. И, извиваясь, Тропинка узкая сбегает к ней. Здесь сотни лет нетронутые буки Шумят, шумят… Им вторит шум воды. Здесь с карабином в тесной дружбе руки У мужей, крепнущих от дружбы и вражды. Здесь поступь важная Гружёной «мазги» [15] И цоканье подковы о гранит. И хищный профиль древнего пелазга [16] . (А пистолет за поясом торчит!) И сложенные рупором ладони — Албанца заунывный Долгий зов. Мохнатые ряды на диком склоне Гниющих, бурей сваленных стволов. Здесь женщина, Сама подобна лани, Мне приносила козье молоко. Беседы наши, тайные признанья… Ночной костёр был виден далеко. О, молодость! Награда иль возмездье? Но навсегда — дарованные мне Нависшие, ярчайшие созвездья, Над соснами в звенящей тишине.

15

мул.

16

Албанец.

ЯГНЯТА

I. «Ты в весенний вечер принесла мне…»

Ты в весенний вечер принесла мне Двух прелестных маленьких ягнят. Мы сидели на горячем камне, Над Скадаром полыхал закат. По курчавой шелковистой шерсти Ласковая двигалась рука. Перед нами в каменном отверстье Скал, сверкая, пенилась река. — К осени, — сказала ты, — ягнята Вырастут, а буки облетят. И тогда из мирного Попрата Ты уедешь в дальние края.

II. «Люляш чистил целый день винтовку…»

Люляш чистил целый день винтовку. Ночью он засядет у оград, Чтобы волк не утащил ягнят. Муж твой мрачен. Осторожней, Новка! И я видел, как сверкнул твой взгляд. Ты сказала: — Счастью нет преград!

III. «Ты шла походкой быстрой над потоком…»

Ты шла походкой быстрой над потоком, Тропинкою кремнистою в горах. В той юбке черногорской, В той широкой, Что чёрной птицей реет на ветрах. Весной овец с тупыми бубенцами На пастбища альпийские гнала, Где над обрывом Солнечными днями Следили мы за реяньем орла, Где ночью голову мне на колени Склоняла. Тишина росла в горах. Моей страны чудесные виденья Вились и плыли в дыме от костра. Рассказам о неведомой России С какою жадностью внимала ты! И, может быть, Такой была впервые От счастья, Верности и теплоты. Мы в этих скалах били из винтовки, В соревновании дырявя цель. Для быстроногой черноглазой Новки Сиял её семнадцатый апрель… Но шли года. И мирный быт был скошен Смерчем войны и яростью врагов. Враги топтали кованой подошвой Простой уют славянских очагов. Не каждому дана судьба героя. Хоть трудно женщине оставить дом, Ушла ты партизанскою тропою, Три трудных года воевать с врагом. Судьбу твою запечатлел, запомнил: Двенадцать пуль В бестрепетную грудь! Там, в той заброшенной каменоломне, Где ты мне говорила: «Не забудь!» Черногория-Франция.

ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ [17] (из книги «Пять сюит»)

О, как на склоне наших лет Нежней мы любим и суеверней!

Ф.Тютчев

…С неотвязными, воспоминаниями о тех страстях, которых,

мы слишком боялись, и соблазнах, которым мы не посмели уступить.

Уайльд. Портрет Дориана Грея.

17

Цикл «Вечерний свет» — из книги «Пять сюит» посвящён 16-летней подруге Ю.С. Соне Голубь, русской эмигрантке, с которой он познакомился в Париже, возможно, на одном из литературных вечеров, т. к. Соня тоже писала стихи, и этот цикл предваряется её стихотворением на французском языке. Оно посвящёно Юрию Софиеву и переведёно им на русский:

Крепко и тепло сплетясь руками, Мы идём, дорогою одной. В некий день, суровый и немой, Ангел смерти встанет между нами. Тень от чёрного его крыла Чьё-нибудь лицо тогда покроет. И на жизнь, что билась и цвела, Ляжет мёртвая печать покоя. Пронеси тогда свою потерю, Может быть, чрез долгие года. Чтобы верность вечности доверя, Мы соединились навсегда…

В 1948 г. Соня с матерью вернулась в Россию, вступила в комсомол, вышла замуж за дипломата и отказалась увидеться с Ю.С., когда он был в Москве.

1. «В этот зимний парижский, рождественский вечер…»

В этот зимний парижский, рождественский вечер, В общем, невероятно сложилась судьба. Я упорно не верил, но в памятной встрече Ты коснулась ладонью горячего лба. Помнишь, зимние голые ветви каштана Неотвязно метались в пятне фонаря. И в огромном окне, синевато-туманном, Над Парижем, над Сеной — вставала заря. Вопреки всяким смыслам и всем пересудам В наших жизнях, уверен, в твоей и моей, Небывалое это сиянье, покуда Будем жить, не померкнет над маревом дней. 1946, Париж.

2. «Так позднею осеннею грозою…»

Так позднею осеннею грозою Врываешься в глухую жизнь мою. С какою щедростью и простотою Ты бросила мне молодость свою. И среди образов любви нетленной Навстречу нам и как бы мне в ответ — Мне снится не троянская Елена, Не Беатриче и не Фиамет. Мне улыбается не Монна Лиза — Приходят, светлые в блаженном сне, Бессмертные любовники ко мне: Безумный Абеляр с безумной Элоизой! 1946.

3. «Острым пером на листе бумаги…»

Острым пером на листе бумаги Черчу твой профиль, радость моя. …Какой-то Рамзес лежит в саркофаге И ему не снятся чужие края. Я пишу о Рамзесе, потому что рядом Лежит раскрытый старый журнал. По странице феллах идёт за стадом, Несколько пальм и грязный канал… Если так дико разбросаны строки — Это значит, что в жизни моей, Что бы ни делал, во все мои сроки, Всегда мне снились паруса кораблей. Всегда мне снились далёкие страны, Морская синь, дорожная пыль, В горячей пустыне — путь каравана, В пустынной степи — белый ковыль. Ну, а теперь, ещё это значит, Что бы ни делал я, где бы ни был, То карандаш, то перо обозначат Профиль твой милый, что я полюбил.

4. «Светает. За распахнутым окном…» [18]

Светает. За распахнутым окном, Ещё неясный, синевеет город. Как мы бежим за счастьем напролом, Чтоб, может быть, его утратить скоро? В высокой человеческой судьбе Все неожиданно и всё чудесно! И этот ворох мыслей о тебе, И это платье, брошенное в кресло. Ты рядом дышишь ровно и тепло. Какая непомерная тревога Беречь тебя, пока не рассвело, От произвола дьявола и Бога.

18

Это стихотворение имеет несколько вариантов, и первоначально посвящалось Ирине Кнорринг, тогда концовка была другая: «Беречь тебя, чтоб под моим крылом, /Вплотную, удержать ещё немного». Строфа «Ты рядом дышишь ровно и тепло. / Какая непомерная тревога — / Беречь тебя, пока не рассвело, / От произвола дьявола и Бога» — вошла в ещё одно стихотворение, тоже посвящённое Ирине Кнорринг: «Взаимоотношенья наши тяжёлой дышат полнотой…» с эпиграфом из неё: «Старый заколдованный Париж…».