Скопа Московская

Говорил он по-немецки, и князь Дмитрий не успевал отвечать ему. Сам князь немецкого не знал, и потому ждал, когда ему толмач переведёт ему слова пленного гусарского полковника.

— По такому праву, — вступил в их разговор я, — что Александр Зборовский вор, а не гусарский полковник, в отличие от вас, пан Миколай.

— Вор? — обернулся ко мне Струсь.

— Он был в лагере самозванца, прозванного Тушинским вором, — пояснил я, — который нынче заперся в Калуге. Зборовский воевал за него, а не за короля, как вы, и потому он — вор, и будет в железах доставлен в Москву на царёв суд. То, что взят в плен он был, сражаясь за короля, не делает его невиновным в преступлениях против царя.

— Тогда я присоединюсь к нему в возке для пленных, — решительно заявил Струсь и не дожидаясь нашего с князем Дмитрием ответа отправился к куда более скромным возкам, куда забирались пленные офицеры рангом пониже и среди них закованный в лёгкие кандалы Зборовский.

— Как пожелаешь, — в спину ему бросил князь Дмитрий, и толмач даже не стал переводить его слова.

— Ну что, Дмитрий Иванович, — сказал я князю, — облобызаемся на прощание по обычаю, и езжай с богом.

Мы без лишней теплоты обнялись трижды.

— Передай царю просьбу о подкреплении, — добавил я, когда князь уже забирался в свой возок. — Без него мне под Смоленском тяжко придётся. Многих побьют ляхи, а будет ли победа, то как Бог даст.

— Отписку и просьбу твою передам, — кивнул князь Дмитрий.

— Я буду ждать в Царём Займище, — напомнил я. — Поправлю войско, и оттуда выступлю к Смоленску.

— Туда и пойдёт подкрепление, если будет на то царёва воля, — снова кивнул князь Дмитрий, и слова его мне совсем не понравились. Сразу становилось понятно, что царёвой воли на то не будет. Придётся справляться самому.

Дверца княжьего возка закрылась, и длинный поезд, возглавляемый им, покатил к тылу табора. Там уже разобрали укрепления, давая возможность проехать возкам и телегам с пленниками. Охраняли их всё те же отлично вооружённые гайдуки князя Дмитрия, сидящие на свежих конях. Да и сами они во вчерашней битве участия не принимали. Я с самого начала не брал их в расчёт, когда мы с Делагарди составляли план сражения.

Махать родственничку на прощание не стал. Вряд ли он даже обернулся в мою сторону. Он уже мыслями в Москве, при царском дворе, интригует против меня. Ну да Бог с ним, нам выступать надо.

Утром следующего дня войско было готово. Табор разобрали, телеги и людей выстроили и армия двинулась к Царёву Займищу на помощь засевшим там Валуеву с Елецким. Вот только что-то не было у меня уверенности, что мы застанем город в осаде. Раз уж Жолкевский ушёл отсюда, там ему нам давать сражение не с руки. Скорее всего, вернётся к королю, и главная битва состоится под стенами Смоленска. В этом я был уверен.

Пока же, выпустив далеко вперёд разъезды, неизменно докладывающие о том, что врага нигде нет, наше войско медленно двинулось с места, растягиваясь длинной гусеницей из людей, коней и повозок по Смоленской дороге.

Глава тринадцатая

Передышка

Когда с обозом князя Дмитрия в Москву ушли и все раненные, кого лекари Аптекарского приказа признали негодным для дальнейшего несения службы, я понял реальный масштаб потерь моего войска. Он был не ужасающим, однако теперь можно с уверенностью сказать, Жолкевский, хотя и не разбил нас, но своё дело сделал. С такими силами я не имел ни малейших шансов сбить осаду Смоленска. Ведь и гетман сохранил большую часть своих войск, и вернувшись к королю все эти гусары и панцирные казаки снова встанут в строй против нас. Без нормального подкрепления нечего и думать о том, чтобы атаковать армию короля Сигизмунда, осаждающую Смоленск. А ведь именно для этого войско выступило в поход.

Особенно сильно пострадала поместная конница. Лишившись обоих воевод и двух третей дворян, я остался практически без русской кавалерии. Наёмники Делагарди тоже понесли потери, но не столь катастрофические, и большая часть их, веря в будущую выплату жалования, стремилась остаться в строю, что выгодно отличало их от дворян сотенной службы. Те не особо желали воевать дальше, понимая с кем им предстоит столкнуться, и потому старались всеми правдами и неправдами вернуться домой, в поместье, чтобы поправить хозяйство, приходящее в упадок. А вот те, кому терять уже нечего, те, кого зовут пустоземцами, потому что они либо вовсе не имеют наделов, либо те остались на землях, контролируемых врагами царя, остались в войске, составив костяк кавалерии. Именно они получили гусарских аргамаков, которых сумели переловить после ухода Жолкевского, и доспехи и оружие павших ляхов, которые собрали на поле сражения. Трофеев взяли не особенно много, ведь разгрома не было, однако кое-кто удалось заполучить и быстро отремонтировать в полевых кузницах. Доспехи, оружие и коней я распределял лично и безместно, советуясь с дьяком Аптекарского приказа, который вёл учёт ранений. Я раздавал трофеи тем, кто, получив больше ран, остался в строю, а уж после смотрел на местнический ранг. Самых же отличившихся вызывал в себе, чтобы лично вручить саблю, коня или доспех, а кому и денег отсыпать из личной казны.

— Зря ты, воевода, так делаешь, — качал головой князь Хованский. — Дмитрий Иваныч, конечно, на Москву отбыл, да только ушей царёвых в войске ещё довольно осталось. Они обо всём донесут, а Дмитрий Иваныч уж повернёт царю как ему надо. Историю с письмом от Ляпунова припомнят.

— Не я даю, — ответил я, — царь даёт тем, кто остался в строю, несмотря на раны, чтобы воевать за него и Отчизну. Моей рукой он даёт им брони, оружье и коней.

— Дай-то Бог, чтобы и эти слова твои, Михаил, до царя донесли, — усмехнулся в бороду Хованский, правда, усмехнулся совсем невесело.

Спустя день после разбора табора разъезды моей поместной конницы встретились с гонцами из Царёва Займища. Как я и предполагал, Жолкевский снял осаду и ушёл к Смоленску. Он сделал всё, что мог, и принимать бой, имея в тылу мой передовой полк, который в любой момент может выйти из городка и ударить, было бы глупостью. А уж кем-кем, но дураком гетман точно не был.

Князь Елецкий выехал к нам в тот же день. Он похудел, видно в осаде с едой было туго, что и не удивительно. Говорят, в Смоленске уже маячит призрак голода, несмотря на основательные запасы, сделанные воеводой Шеиным. Спрыгнув с тощего конька, который едва держал его, воевода подошёл ко мне и отвесил земной поклон.

— Благодарны мы тебе, князь Михайло, что побил ляхов, — сказал он. — Не было уже никакой нашей мочи сидеть в осаде. Уже и коней поели, почитай что всех, и жителей города кормили только тех, кто с нами вместе у палисадов бился. Да и огненного припасу почти не осталось.

— Вечер уже, — ответил ему я, — мы табором встанем, так ты оставайся с войском, доложишь обо всём с толком, как вечерять станем.

Я увидел, как князь сглотнул слюну, наверное, одно слово вечерять вывело его, голодавшего не один день, из равновесия.

— Благодарствую, князь Михайло, — нашёл в себе силы на вежливость он, — и с радостью твоё предложение принимаю.

Но прежде чем накрывать стол в моём шатре, куда я пригласил Хованского с Бутурлиным, последних оставшихся в строю моих воевод, я посоветовался с дьяком Аптекарского приказа, который представлял мне списки раненных поместных всадников.

— Ежели он голодал несколько недель, — проговорил тот, — то нельзя ему много есть, а жирного, да солёного, да и вообще всего скоромного нельзя вовсе. Схватит заворот кишок, и поминай как звали. Голод-то он никого не щадит, ни смерда, ни князя. Надобно стол накрыть постный, с хлебом да молоком или водой, а если пиво давать, то разбавленное сильно, а вина не давать вовсе. Хлеба дать немного, но нарезать мелкими кусочками, а молока дать крынку малую, чтобы не пил много сразу. И после первой крынки давать только воду, а молока не давать вовсе.