Словесное древо

выслушает Крупская и, конечно, посоветует самое дельное. Очень бы не мешало

поставить в известность профес<сора> Павлова в Ленинграде, он меня весьма ценит.

Конечно, всё это не по телефону, а только лично или особым письмом. Еще раз

извещаю Вас, что Ваши три посылки я получил в целости и, как это ни тяжело, я

вынужден вновь просить Вас не оставить меня милостыней, хотя бы же первое время -

если возможно — телеграфом. Простите. Прощайте и благословите.

5 октября 34 г.

222. В. Н. ГОРБАЧЕВОЙ

223. Н. Ф. ХРИСТОФОРОВОЙ

24 октября 1934 г. Томск

Дорогая Надежда Федоровна. На самый праздник Покрова меня перевели из

Колпашева в город Томск, это на тысячу верст ближе к Москве. Такой перевод нужно

принять за милость и снисхождение, но, выйдя с парохода в ненастное и студеное утро,

я очутился второй раз в ссылке без угла и без куска хлеба. Уныло со своим узлом я

побрел по неизмеримо грязным улицам Томска. Кой-где присаживался, то на

случайную скамейку у ворот, то на какой-либо приступок. Промокший до костей,

голодный и холодный, уже в потемки я постучался в первую дверь кособокого

старинного дома на глухой окраине города — в надежде выпросить ночлег Христа

ради. К моему удивлению, меня встретил средних лет бледный, с кудрявыми волосами

и такой же бородкой человек — приветствием: «Провидение послало нам гостя!

Проходите, раздевайтесь, вероятно, устали». При этих словах человек с улыбкой стал

раздевать меня, придвинул стул, стал на колени и стащил с моих ног густо

облепленные грязью сапоги. Потом принес валенки, постель с подушкой, быстро

наладил мне в углу комнаты ночлег. Я благодарил, едва сдерживая рыдание, разделся и

улегся, — так как хозяин, ни о чем не расспрашивая, просил меня об одном -

успокоиться, лечь и уснуть. Когда я открыл глаза, было уже утро, на столе кипел

самоварчик, на деревянном блюде — черный хлеб... За чаем хозяин поведал мне

следующее: «Пришла, — говорит, — ко мне красивая, статная

Дорогая Варвара Николаевна, жалко, что послал Вам большое письмо, как получил

перевод в г. Томск, говорят, что это милость, но я вновь без угла и без куска хлеба.

Постучался для ночлега в первую дверь — Христа ради. Жилье оказалось набитой

семьей, в углу сумасшедший сын, ходит под себя, истерзанный. Боже! Что будет

дальше со мной? Каждая кровинка рыдает. Адрес: г. Томск, Главпочтамт, до

востребования.

Помогите, чем можете.

Прощайте.

Ваш дед Н. Клюев.

12 сентября.

219

женщина в старообрядческом наряде, в белом плате по брови: прими к себе моего

страдальца - обратилась она ко мне с просьбой — я за него тебе уплачу — и подает

золотой». Дорогая Надежда Федоровна, Вы поймете мои слезы и то состояние

человека, когда всякая кровинка рыдает в нем. Моя родительница упреждает пути мои.

Мало этого — случилось и следующее. Я полез в свой мешок со съестным, думая

закусить с кипятком, но сколько я ни ломал ногтей, не мог развязать пестрядинной

кромки, которою завязал мне конвойный солдат мешок. Хозяин подал мне ножик, я

стал пилить по узлу и вдоль рубца. Отлетела уцелевшая пуговка, а за ней из-под

толстой домотканной заплатки вылез желтый кружочек пятирублевой золотой монеты!

Вы мне писали, чтобы я пересмотрел свою жизнь. Я знаю, что за грехи и за личины

житейские страдаю я, но вот Вам доказательство того, что не меркнет простой и

вечный свет. Хозяин, ссыльный диакон с Волыни, скоро кончает срок своей ссылки,

поедет в Москву, — и, если можно, то зайдет к Вам с поклонами. Только рас-

спрашивать его не нужно. Если он почувствует внутреннее разрешение, то и сам

расскажет. Про такие явления нельзя говорить холодным, набитым лукавыми словами,

людям. Теперь я живу на окраине Томска, близ березовой рощи, в избе кустаря-

жестянщика. Это добрые бедные люди, днем работают, а ночью, когда уже гаснут

последние городские огни, встают перед образа на молитвенный подвиг. Ничего не

говорят мне о деньгах, не ставят никаких условий. Что будет дальше — не знаю. Уж

очень я измучен и потрясен, чтобы ясно осмысливать всё, что происходит в моей

жизни. Чувствую, что я вижу долгий, тяжкий сон. Когда я проснусь - это значит, всё

кончилось, значит, я под гробовой доской. Прошу Вас — потерпите еще немного, не

бросайте меня своей помощью по-человечески и по простоте Вашей. Моя Блаженная

мать небесным бисером отплатит Вам за Вашу хлеб-соль и милосердие ко мне

недостойному.

Томск — город путаный, деревянный, утонувший по уши осенью в грязи, а зимой в

снегах... Это на целую тысячу верст ближе от Нары-ма к России. На базаре можно за

деньги купить разную пищу: мясо 8 р., хлеб 1 р. 50 к., картофель 3 руб. ведро, нет

только яблок и никаких круп. Я чувствую себя легче, не вижу бесконечных рядов

землянок и гущи ссыльных, как в Нарыме. Айв Томске как будто бы потеплее, за

заборами растут тополя и березы, летают голуби, чего нет на Севере. Комнаты у меня

нет отдельной, изба общая с печью посредине. Приходится вставать еще впотьмах.

Приходят в голову волнующие стихи, но записать их под лязг хозяйской наковальни и

толкотню трудно. В феврале будет год моих скитаний, впереди еще четыре — но и

первый показался на столетие. Как живете Вы? Как Наумовы? Я писал им письмо, но

ответа не получил. Слезно прошу

Вячеслава о письме. Кланяюсь Мише. Как его искусстве? Мне это весьма