Служу России!

Всё это время, пока шли споры, Иоганн Арман Лесток молчал. Он уже принял решение, и спрашивать у кого-либо разрешения он не был намерен. Такой неучтённый фактор, как зарвавшийся гвардеец, мог резко изменить игру. А Лесток, считавший себя мастером многоходовых комбинаций, уже продумал планы на лет пять вперёд.

В свою очередь Елизавета Петровна, изредка посматривая на своего, вроде бы как, ещё пока любимого Алёшку Розума, не могла из головы выкинуть того гвардейца.

Ох, как же не нравилось цесаревне, когда кто-то умело сопротивлялся её чарам. Елизавета Петровна была искренне уверена, что нет того мужчины, который бы, если только она захочет, не был готов сложить голову только лишь за шанс оказаться рядом, наедине с дочерью Петра.

Норов был высок, статен, как и все измайловцы — жгучий брюнет. И этот волевой взгляд настоящего, повидавшего жизнь мужчины… Лиза почувствовала в гвардейце что-то такое, чего не было во всех тех мужчинах, с которыми она имела связь. Мудрость, сопряженную с храбростью. Ведь говорил он мудро и рассчитал даже поведение всего общества, что собралось в доме на Васильевском острове. Но все равно действовал почти что безрассудно.

И пыталась Елизавета думать головой, а не сердцем — или другими частями своего прекрасного тела. Но всё едино — всплывает образ сильного мужчины, готового бросить вызов всем и каждому, знающего, чего именно он хочет. И этот образ будоражит женское сердце, заставляя чуть чаще дышать, вздымая грудь, которая всегда словно крючок цепляла жертву. Сегодня же большой и жирный окунь, с колючками на спинке, сорвался. Но ловля не закончилась…

Именно такой мужчина может привести её к трону. Но Елизавете Петровне было до конца непонятно: а хочет ли этот мужчина того, чтобы она возвысилась?

* * *

Если я чуть больше часа назад думал, что трактир был набит людьми, то сейчас я начинал видеть в людях самую известную в будущем рыбу — селёдок. Причём с каждой минутой за большими столами появлялся тот, кого уже можно было списать из свежих рыбок в сюрстрёмминг. Это такая вонючая тухлая селёдка, которую кто-то ещё ест. Правда, для других это блюдо — скорее, злая шутка, так как воняет невообразимо.

Вот такие сюрстрёмминги, напившись хмельного, начинали буянить. Однако на посту дежурили братья, сыновья трактирщика, — амбалы, на которых все оглядывались, если вдруг что-то сказано не так или сделано не то.

Впрочем, не все оглядывались.

— Эй, пригожая! А принеси самого лучшего вина самым лучшим офицерам России! — кричали офицеры, уже опрокинув в лихом порыве ширму, за которой находился их столик.

Они пришли еще до того, как я чуть меньше часа назад отсюда исчез по знаку Фрола. И, как видно, успели изрядно подпортить свою карму хмельным. Причем, как я заметил, пили венгерское вино. А неплохо, видимо, платят этим служивым, раз позволяют себе напиваться недешевыми напитками. Я лично на свое жалование пока такого себе позволить не могу.

— Ваше высокоблагородие, дозволено ли мне будет дать вам совет не обращать внимания эту крикливую компанию? — будто бы прочитав мои мысли, спрашивал Кашин.

— Это преображенцы? — спросил я. — И когда ты стал кого-то бояться?

— Так опосля хлопот не оберемся. Но я завсегда горазд и подраться, — поспешил реабилитироваться Кашин

Впрочем, может, не всегда сходу, но я уже стал распознавать особенности мундиров. Ну а то, что у преображенцев были красные чулки, которые они и теперь постарались продемонстрировать, знали не только в гвардии, но и далеко за её пределами.

— Я сына крестил! Сама дочь Великого Петра отпрыска моего держала и крест повязывала на шею! Неси лучшего вина, да без оплаты! Елизавету Петровну пить будем! — немного очухавшийся сюрстрёмминг орал в этот самый момент на весь трактир.

Впрочем, если бы он даже шёпотом говорил, его могли бы услышать. Все шумные компании мигом замолчали, не желая даже и косо посмотреть на гуляющих гвардейцев.

— Нынче же! Как будет угодно господам! — по-своему расценив обстановку, хозяин трактира моментально отправил Марту в винный погреб.

И всё-таки мне нужно было с Францем вести себя более жёстко. Мне он ещё пытался что-то сказать против, а сейчас лебезит так, что аж противно смотреть. Да, понятно, что гвардейцы — белая кость. Связываться с ними никто не хочет, даже достойные армейские офицеры. И всё же…

— А если побью кого из гвардейцев, что мне будет? — вскинув бровь, поинтересовался я, будто бы чисто теоретически, у сержанта.

Вопрос был, скорее, в никуда. Понятно, что ничего хорошего не будет, если я устрою драку. В голове сразу же возникли мыслеобразы из кинофильмов про мушкетеров. Там гвардейцы кардинала дрались с королевскими мушкетерами. Что-то похожее может случиться и сейчас.

Кстати, если, когда советский фильм вышел впервые, я сопереживал, как и большинство граждан, за мушкетеров, то со временем стал понимать: это же гвардейцы старались поддерживать порядок и приструнить бузотёров в манжетах. За них и нужно было болеть. Я же за систему, за государство, а не за пьяных дворян, назвавшихся мушкетерами и действующих против собственного же короля.

— Прошу простить меня, ваше высокоблагородие, но как же — желаете размяться? — с усмешкой спросил Кашин.

Я рассмеялся. Не смог сдержаться. Уже моими выражениями и словами Кашин разговаривает. Того и гляди, я тут осовременю язык, чаянно или нечаянно. А что? Как там? Чуваки, чувихи, а правнучка мне рассказывала ещё про кринж… Правда, не вспомню, что это именно такое.

— А что не славите дочь Петра? — не унимался один из офицеров.

И тут мы с ним встретились взглядами. Все присутствующие в заведении отводили взгляды и потому пьяному гвардейцу были не интересны. А тут мой взгляд. Прямой, даже с некоторой насмешкой, как я сам чувствовал.

— Ты! Ты что зыркаешь, курвина! — заорал гвардеец и, словно носорог, по принципу «вижу цель, не вижу препятствий», рванул ко мне.

— Будь готов, но пока не вмешивайся! — приказал я Кашину.

Он, как и другие мои бойцы, сидящие за соседним столом и до того жадно уплетавшие мясо, подобрались, встали, отодвинули лавки, чтобы не мешали.

Я сделал шаг навстречу к «носорогу», перехватил его за руку и элегантно, даже придерживая, завалил на пол. Не сложно это было сделать, если человек пьяный.

— Стоять! Я капитан гвардии Норов! — выкрикнул я, когда подельники счастливчика рванули с места.

Преображенцы замерли.

А счастливчик стал подыматься. А чем не счастливый человек? Вон, сама цесаревна — кума его. А еще и не убился после встречи с моей ногой.

— Тот самый, что золото польское отбил и корабль взорвал? А еще и фрегат наш не дал захватить? — уточнял один из наиболее трезвых преображенцев.

И спрашивал без насмешки, а с вполне здоровым любопытством.

— Тот самый, — сказал я, не проявляя своего удивления.

Вот тебе и на! А я становлюсь знаменитым! Того и гляди, в учебники по истории скоро войду.

Счастливчик же всё-таки поднялся, подошел ко мне и попробовал ударить. Замах сделал такой, что я мог бы и выспаться, пока кулак долетит. Так что без труда увернулся. Но порыв ветра, что коснулся моей щеки после движения гвардейца, красноречиво сказал, что было бы худо, не увернись я.