Собрание сочинений. Том 50

[Трир, между 4 и 7 августа 1844 г.]

Мой дорогой!

Получила твое письмо как раз в тот момент, когда все колокола звонили, пушки палили и благочестивая толпа шествовала во храм, чтобы воздать хвалу небесному богу за то, что он столь чудесно спас бога земного **. Можешь себе представить, с каким странным ощущением я читала во время этого торжества песни Гейне и тоже присоединяла к ним и свою осанну. Разве и твое прусское сердце не задроятло от ужаса при известии об этом злодеянии, о неслыханном, немыслимом злодеянии? Об утраченной девственности, об утраченной тотш1

— она умирает, но не сдается. Ред. * — Фридриха-Вильгельма IV, Fed»

ПРИЛОЖЕНИЯ 507

Таковы ныне прусские дежурные фразы. Когда я услыхала, как маленький зеленый кузнечик, кавалерийский капитан X., декламировал об утраченной девственности, я подумала, что он имеет в виду не иначе, как святую непорочную девствен¬ность святой Марии, ибо ведь это же безусловно единствен¬ная официально констатированная девственность, — но о девственности прусского государства! Нет, понятие о таковой я уже давно утратила. При всем ужасе непорочному прус¬скому народу все же остается одно утешение, и именно то, что побудительной причиной этого деяния был не политический фанатизм, а чисто личная щажда мести. Они утешаются этим — благо им! — но именно в этом опять-таки заключается еще одно доказательство того, что в Германии невозможна полити¬ческая революция, зато для социальной революции налицо все зачатки ее. Если там никогда не было политического фана¬тика, который бы отважился пойти на крайности, зато первый человек, который отважился совершить покушение на убийст¬во *, был доведен до этого нуждой, материальной нуждой. Этот человек, подвергаясь постоянной опасности голодной смерти,; три дня тщетно нищенствовал в Берлине — таким образом со¬циальное покушение на убийство! Если когда-нибудь дело начнется, то оно начнется именно с этой стороны — здесь са¬мое уязвимое место и этой угрозе подвержено также и немецкое сердце!

Напечатано в газете «Vorwarts!» № 64, Печатается по тексту газеты

10 августа 1844 г. Перевод с немецкогов

На русском языке публикуется впервые

ЖЕННИ МАРКС— КАРЛУ МАРКСУ В ПАРИЖ

[Трир, между 11 и 18 августа 1844 г.]

Мой дорогой, единственный Карл!

Ты не представляешь, мой любимый, как обрадовали меня твои письма 286 и как твое последнее пастырское послание, о первосвященник и епископ моего сердца, успокоило твою бедную овечку. Конечно, неразумно и глупо терзать себя все-возможными тревогами и мыслями о неясной перспективе, я сама это очень хорошо понимаю в моменты самоистязания,

* — Г. Л. Чех. Ред.

508

ПРИЛОЖЕНИЯ

но дух готов, а плоть слаба, и поэтому лишь с твоей помощью я в состоянии изгнать демонов. Последние твои сообщения при-несли настолько действенное и ощутимое утешение, что было бы неправильно снова впадать в уныние. Я полагаю, что все сложится, как в игре в бостон, и надеюсь, что какое-нибудь внешнее обстоятельство определит время моего возвращения домой. Может быть, это будет приезд Эдгара или какой-либо другой внешний повод. Я очень неохотно касаюсь этого неприятного вопроса и решу его лишь в присутствии Эдгара. Во всяком случае, я вернусь до зимы, разве я могу усто¬ять против той милой сердечности, которая сквозит в твоих строках.

А тут еще смутное чувство тревоги, страха, боязнь действитель¬ной неверности, всевозможные соблазны мирового города — все это такие силы, которые берут верх во мне над всеми другими. Как я радуюсь тому, что после долгой разлуки я снова буду блаженно покоиться у твоего сердца, в твоих нежных объя¬тиях. Сколько мне нужно будет тебе рассказать и сколько усилий понадобится с твоей стороны, чтобы снова поднять меня на высоту принципов, ибо в маленькой Германии не легко быть в курсе дела. Как рад ты будешь нашей девчурке *. Я убеждена, что ты не узнаешь наше дитя, но глазки и черные волосики все же выдадут ее. Во всем остальном она совер¬шенно изменилась, но все очевиднее становится, что она похожа на тебя. Вот уже несколько дней она ест супчик из приве¬зенных мной овощей, который ей очень нравится. Во время купания она так шлепает своими маленькими ручонками, что заливает всю комнату, или сует свой пальчик в воду, а по¬том жадно сосет. Ее крошечный большой палец, который она всегда сгибает и просовывает между пальчиками, из-за этой привычки стал удивительно подвижным и ловким. Если она станет пианисткой, то сможет выделывать своим большим пальчиком поразительные вещи. Когда она плачет, мы ей сразу показываем цветы на ковре, и тогда она замирает, как мышка, и долго смотрит, пока у нее не появляются на глазах слезы. Много разговаривать с ней нельзя, так как она слишком на¬прягается. Она реагирует на каждый звук и подражает ему, при этом ее лобик хмурится и краснеет, а это признак большого напряжения. Впрочем, она — само веселье. Ее смешит каж¬дая гримаса. Ты увидишь, какую чудесную девчурочку я тебе привезу. Как только она услышит разговор, то сейчас же пово¬рачивается в ту сторону и смотрит, пока ее не отвлечет что-

* — Женни Маркс. Ред.

ПРИЛОЖЕНИЯ

509

либо новое. Ты не представляешь, сколько живости в этом ребенке. Иногда она не спит целую ночь напролет, а когда на нее посмотришь, громко смеется. Больше всего она раду¬ется, когда видит какой-нибудь свет или огонек. Этим удается успокоить самую страшную бурю. Карлхен, долго ли наша куколка будет исполнять соло? Боюсь, боюсь я, что, когда папа и мама снова окажутся вместе, будут жить по принципу имущественной общности, скоро появится дуэт. Или мы посту-пим по примеру парижан? Ведь обычно больше всего малень¬ких граждан мира бывает там, где меньше всего средств. Не¬давно один бедняк, отец 10 детей, добивался помощи у обер-бургомистра Гёрца и тот упрекнул его в том, что у него так много детей; на это бедняк ответил только: сударь, нет такой деревушки, где раз в году не было бы престольного празд¬ника. Конечно, он получил свое пособие и теперь готовится праздновать в 11-й раз. — G твоими родными давно не виде-лась. Сначала визиты важных гостей, а теперь большие приготовления к свадьбе *, тут уж не до нас, нас не посещают, а мы достаточно скромны, чтобы не навязываться. Свадьба состоится 28 августа. В воскресенье было первое оглашение. Несмотря на весь блеск, Иетхен чувствует себя все хуже, ка¬шель и хрипота усиливаются. Она едва ходит, похожа на при¬зрак, но должна выйти замуж. Все находят, что это ужасно и бесчестно. Однако Рохолл хочет урвать что-нибудь для своего племянника. Я не знаю, может ли из этого получиться что-либо хорошее. Если бы они могли переехать в город, но ка¬ково в этой жалкой деревне, да еще зимой.

Не представляю, как твои родные могут быть при этом веселы и довольны. Если бы судьба несколько не проучила их, от их высокомерия совсем не было бы спасения. Это хва-стовство по поводу блестящей партии, брошей, серег или шалей! Я не понимаю твою мать. Она сама сказала нам, что, по ее мнению, у Иетхен чахотка, и в то же время заставляет ее выхо¬дить замуж. Но Иетхен, очевидно, страшно хочет этого. Любо¬пытно, чем все это кончится.

В Трире уже наступило оживление, началась такая деятельность, какой я ранее никогда не видела 287. Все в дви¬жении. Заново отделываются магазины, каждый готовит ком¬наты для сдачи. Мы тоже подготовили одну комнату. Приедет весь Кобленц, и сливки общества присоединятся к процессии. Все гостиницы уже переполнены. Открываются 210 новых

* — сестры Маркса Генриетты (Иетхен) и Теодора Симонса. Свадьба состо¬ялась 3 сентября 1844 года. Ред.

510

ПРИЛОЖЕНИЯ

трактиров, театр, зверинец, диорама, начинаются выстзгпления цирковых наездников и театров из других городов, короче, здесь можно увидеть все, что только можно пожелать. Вся дворцовая площадь заставлена палатками. За воротами пост¬роены целые дома из досок. В воскресенье Трир тронется. Все должны участвовать в процессии, затем присоединятся дерев¬ни. Ежедневно по 16 тысяч человек. Фирма «Штейн» уже про¬дала на 400 талеров миниатюрных священных хитонов, кото¬рые она изготовила из обрезков старых лент. На каждом доме висят венки из роз стоимостью от 6 пфеннигов до 100 талеров. Я купила маленький медальон для мамочки, а вчера она сама приобрела небольшой венок из роз. Трудно себе представить, что тут творится. На следующей неделе прибудет пол-Люк-сембурга. Кузен Михель тоже дал о себе знать. Люди совершенно потеряли голову. Что все это может значить? Благоприятный ли это признак времени, что все доводится до крайности, или мы еще очень далеки от цели? У ваших тво¬рится тоже черт знает что. Но может быть, все наладится?

А что сказал тебе глупец о твоей статье *? Взял ли реванш, ответил или промолчал? Этот Юнг действительно на редкость хвастлив. Как хорошо, что ты снова немного при деньгах 288. Только помни всегда, что полный кошелек очень легко пустеет, а наполнить его снова трудно. Мой любимый, дорогой Карл! Как я тебя люблю и как тоскую по тебе! Но мне очень хочется, чтобы Эдгар успел повидать свою хоро¬шенькую племянницу. Если бы он наконец стал дядей рефе¬рендарием, я бы скорее распрощалась с мамой. Наша куколка как раз ест свой супчик. Представь себе, она уже совсем не хо¬чет лежать, а желает сидеть прямо, ей так удобнее все раз¬глядывать. Скажи мне, дорогой, я уже давно думаю, почему ты не упоминаешь больше Герье? Что-нибудь случилось с поч¬тенной фрау Базе? Есть ли какие-нибудь новости от несравнен¬ного Георга ***?

Мне очень хочется узнать, что предпримет померанец ****. Промолчит или затеет скандал? Все же любопытно, что из Кёльна никогда не приходят неприятные известия, а толь¬ко хорошие. Насколько друзья там преданны, предусмотри¬тельны, нежны и предупредительны. Как ни тяжело всегда просить денег, но когда речь идет об этих людях, нет неприят-

* — Арнольд Руге. Ред.

** К. Маркс, «Критические заметки к статье «Пруссака» «Король прусский и социальная реформа»». Ред. *** — Гервега. Ред. **** — Арнольд Руге. Ред.

ПРИЛОЖЕНИЯ

511

ного, гнетущего чувства. Я с трудом могу продолжать писать, ребенок меня все время отвлекает своим милым смехом и попытками говорить. Ты совершенно не представляешь, какой у нее чудесный лобик, какая у нее прозрачная кожа, какие на диво изящные ручки.

Милый мой, дорогой, напиши мне скорее. Я так счастлива, когда вижу твой почерк. Ты мой дорогой, любимый, черный лохматик, папочка моей куколки.

Прощай, дорогой мой.