Сопромат
Шрифт:
– Ефимов…
Тишина.
– Ярцев…
Тишина.
– Колышев…
– Будкин…
– Егоров…
– Сенкевич…
Он дошел до конца списка, но никто так и не откликнулся. Тогда он сжал листок в кулаке и со злой усмешкой сказал:
– Хорошо!
XXIV
Умрихин проснулся от легких ударов по ноге. Саша, уже отчаявшись, разбудить его, просто болтала своей худой ножкой в глухих черных сандалиях, норовя попасть в его щиколотку. При этом она не забывала кусать яблоко и разглядывать прохожих.
Они уже давно сидели на скамейках, обитых нержавейкой, которые стояли сплошным рядом вдоль широкой улицы торгового центра, замощенной блестящими плитами под белый мрамор.
– Пап, а у тебя кровь из уха течет, – вскрикнула Саша.
Он провел ладонью под мочкой уха, и пальцы нащупали
Саша все еще смотрела на него с расширенными глазами и открытым ртом. Так, по ее мнению, нужно было сострадать, или он сам придумывал себе деланность ее ужаса. Раньше его бесило то, что Саша никогда не испытывала сопереживания, даже как будто радовалась чужой боли. Когда он орал на Ольгу, и та пыталась безнадежно отбиваться со слезами на глазах, Саша смеялась. Или на поминках отца, когда старухи как будто отверткой расковыривали ее детскую душу, спрашивая – жалко дедушку? Дедушку-то любила? – Саша безразлично пожимала плечами, а после этой экзекуции соседская девочка сказала, что так как Саша прикоснулась к ее котенку, тот скоро умрет, и она разрыдалась, устроив истерику в комнате, заполненной молчаливо жующими людьми. До того черного дня с рухнувшим аквапарком, он даже пытался воспитывать в ней правильные реакции, внушая, что если мама лежит больная, ее надо пожалеть, а то, что отшлепали хулиганистого мальчишку в прочитанном вслух детском рассказе, яйца выеденного не стоит, вот еще – из-за придуманной кем-то ненастоящей чепухи ныть и пускать слезы. Но как только он увидел ее лежащей на постели с шиной на шее, с беспомощно задранным подбородком, он дал себе слово никогда, слышишь, никогда не повышать на нее голос и никогда не идти против ее воли и капризов.
– Ну-ка, ну-ка, – он обхватил ее маленькую ладонь и погладил перламутровое кольцо на безымянном пальце – Ух ты, красота какая.
– Это мне мама вчера купила. Классное, да?
– В честь освобождение от шины?
– Ага, а еще мама обещала свинку морскую купить. Ты же разрешил?
– Ну, не знаю-не знаю.
– Пааааап, – протянула Саша, склонив голову набок.
В это время из-за противоположного застеколья, облепленного буквами SALE, вышла Ольга. Она уже была одета в только что купленные вещи – красную кофточку с мелкими пуговицами и кофейную юбку. Она расставила в стороны руки с бумажными пакетами, из которых торчали ее джинсы и растянутая черная водолазка.
– Больше ничего не нашла. Ну, как?
Ольга улыбалась, легкая и открытая. Умрихин вспомнил тот ее давнишний виноватый взгляд, когда она появлялась с обновкой, боясь напороться на его тихое недовольство или упреки в неумении одеваться, поэтому сейчас ему хотелось продлить этот момент, на который обычно падки плохие фотографы в стремлении запечатлеть женщину, испытывающую счастье от шопинга.
– Хорошо, хорошо, – шептал он, глупо улыбаясь.
Ольга вдруг нахмурилась, порылась в пакете и вытащила из отживших свое штанов розовый платок.
– Ну, что это еще такое.
Он поплевала на платок и тщательно протерла его ухо с запекшейся кровью.
– В больницу надо, – сказала она деловито.
– Не, Оль, все хорошо. Это остатки после вчерашнего. Ухо-то нормально слышит.
– А вдруг что-нибудь серьезное? Бывает же так, что после травмы все вроде хорошо, а потом… Вот с футболистом с одним так было…
– Оль, нормально все.
Ольга цикнула.
– Вот ведь гады. Но ты тоже хорош. Зачем надо было на эту пьянку оставаться…
– Зря. Больше не буду.
– Или все-таки обманываешь? Марке сейчас позвоню, узнаю…
– Не надо Марке…
– Ну не укладывается у меня в голове. Вот так просто подбежать, ударить и убежать… Как это? Не понимаю.
XXV
К Умрихину долго не подходили официанты.
Во всем кафе были заняты четыре столика – парочка девчонок-подростков, которые быстро-быстро, ломано жестикулируя, тараторили каждая о своем; две одинокие женщины, одна, разложив пакеты с покупками на три свободных стула, громко вещала в мобильный о том, как покормить ребенка, а вторая, за соседним столиком, по-кошачьи поедала салат из маленькой плошки; за четвертым столиком спиной к Умрихину сидел толстый тип, который замер в ожидании
официанта.Умрихин сидел прямо возле стеклянной стенки, которая огораживала его от торговой улицы. На противоположной стороне в бутике среди развалов одежды копошились люди, щупали, вытягивали, бросали обратно разноцветное тряпье. По проспекту прохаживались молодые мамаши, тетки и мужчины в обтягивающих кофтах, рубашках, куртках и джинсах, и Умрихину казалось, что все они одевались в одном магазине, как будто знали одно потайное место в этом скопище самых разных бутиков, кричавших о своей индивидуальности шрифтами, освещением, планировкой и выверенным законом расположения товара. По пути в кафе он заглянул в «Шевиньон», в котором купил с первой зарплаты свои первые дорогие брюки, плотные, с двойным швом и вставкой в подгузнике, как у наездников. Теперь же там висели суженые, бумажные штанишки, кричащие о том, что все в этом мире может разорваться от одного резкого движения или после рассчитанного на виртуальных моделях лимита протирания задницы.
– Не побеспокою?
Перед Умрихиным стоял тот самый неподвижный толстый тип, который обернулся коллектором Михаилом. Он уверенно сел за столик Умрихина и помахал на себя пухлыми ладонями.
– Хорошо здесь, прохладненько.
– Вы что, следите за мной? – спросил Умрихин.
– Да нет, почему же. Я тут, в Медведково живу. Гляжу, вы не вы? Дай, думаю, поздороваюсь, узнаю, как дела. Не против?
– Нормально дела.
– А я тут ребят своих медведковских встретил. Они на вызов приехали. Странное дело. Пришел сюда мужик, купил нож на первом этаже. Огромный такой тесак, и что самое-то интересное, дорогой нож-то купил, с самозаточкой, чуть ли не из титана. И вот, значит, поднялся на второй этаж, зашел в туалет, ну тот, рядом с кинозалом, может, видели, там огородили все. И четыре раза себя в живот и в грудь. Крови – море. Вот такие дела. Харакири такое на наш, значит, манер. Ребята порассказали, что сейчас совсем уже жуть пошла, кто во что горазд, сжигают себя, детей из окон выбрасывают, раньше оно как-то поспокойнее было. Н-да.
К ним подошел официант и приготовился записывать их слова.
Михаил уставился на Умрихина.
– Ну, вы? Я?
Умрихин открыл меню и ткнул пальцем в фотографию сэндвича с ветчиной и сыром.
– И кофе. Хотя, нет, пива, – сказал он.
Михаил продиктовал, причмокивая, – греческий салат, крем-суп из шампиньонов, черничный пирог и зеленый чай.
– Я вообще-то не один, – сказал Умрихин.
– Правда?
Михаил посмотрел на соседние столики и на потолок.
– Странно, никого не вижу, – хохотнул он.
– Я с семьей. Сейчас подойдут.
– А где ж вы их потеряли?
– Они в детской комнате. Я не хочу, чтобы… Пересядьте.
– Да ладно вам. Я же обещал, что про долг ни-ни. Скажете, что я ваш заказчик. Кстати, у меня друг есть. Ну, как друг. Приятель, наверное. Так вот он дачу себе хочет построить. Не хотите подзаработать? Где-то тыщ на пять можно будет раскрутить.
Умрихин молча смотрел в стеклянную стену.
– Андрей Владимирович, вы здесь?
Умрихин посмотрел на Михаила.
– Чего вы хотите? Деньги я верну к сроку.
– Да я не сомневаюсь. Но сколько я таких случаев перевидал. Клялись, божились, вернем-вернем, а в итоге ноль. Зайдешь в такую квартиру, посмотришь, маленькие дети, бегают, не понимают, чего это дяди большие к ним пришли, требуют чего-то. Вроде как не понимают. Дети они ж хитрые, это они только с виду глупые, а на самом деле все понимают. У них прямо шестое чувство. Все на лету схватывают. Один раз сидели просто, с хозяевами разговаривали. И мальчишка один, ну лет пять наверное, путался рядом, в самолетик играл. И вдруг как накинется на меня и кулачками своими прямо по лицу. Я его ясное дело, мягко так отставил, а он ни в какую, опять бросается. Мать еле увела в его комнату, так он и сидел взаперти, пока мы не ушли. Уж чего он там думал, не знаю, но я думаю, он такого не забудет никогда. И я вот что еще подумал-то, что лет так через двадцать сяду в метро, и один такой вот пацан меня узнает. Что будет? Не знаете? Вот и я не знаю. Я для него вроде бандита, который дом у него отобрал. Оно ж все взаимосвязано. Квартиры нет, приходится переезжать в хибару, отцу тяжело, мать нервная, там, глядишь, и развелись, в школу не в ту попал, считай, вся жизнь пацана под откос. Н-да, про девочек я и не говорю.