Спасти СССР. Реализация

О, я прекрасно помню, как в покинутом будущем хаяли «совок», как спрашивали с издевательской ухмылочкой: «А зачем спасать тот Союз? Чего для? Кому он, вообще, нужен?»

Вон, дескать, последний генсек с первым президентом РФ дружно развалили СССР, под бурные аплодисменты из-за океана, и хоть кто-нибудь из «советского народа» встал на защиту «социалистической Родины»?

И очень хорошо, что не встал, иначе мы бы огребли все горести и несчастья Второй Гражданской войны!

«Союз нерушимый» развалился в первую очередь из-за неспособности «партии и правительства» справиться с проблемами, постепенно нарастающими из-за этой самой неспособности. А чтобы отвечать на явные и неявные угрозы, их надо было замечать, желательно вовремя.

Любые общества проходят через спады и смуты — по Гегелю кризисы вообще топливо роста. Аппарат власти должен — обязан! — уметь перерабатывать выявляемые трудности и «отдельные недостатки» в развитие. Когда этой потенции нет — реальность разрешает кризисы явочным порядком, через революции, бунты-мятежи-погромы…

В СССР мышление руководства было очень архаично и ограничено неширокими идеологическими рамками. Кроме того, в силу возраста, личный горизонт руководителей был невелик, и предпочтение отдавалось комфортному инерционному сценарию вместо некомфортного реформационного.

В целом, сигналы о том, что развитие тормозится и проблемы, носящие системный характер, нарастают, шли как минимум с середины семидесятых. Однако серьезно думать о том, чтобы как-то менять «базис», затевая «предперестройку», стали лишь в начале восьмидесятых. И то, отложили всё «на потом», дожидаясь, пока «старики уйдут». В итоге почти десять лет драгоценнейшего времени было потеряно, кризисные явления серьезно отяготились и усложнились, в том числе в идеологической сфере.

На это, как прогорклое масло на черствый хлеб, наложился ряд «несчастных случаев» типа Афганистана, польского беспредела, Чернобыля или, скажем, инспирированного Штатами резкого падения цен на нефть — событий исторически необязательных. Всё вкупе и толкнуло СССР в воронку краха.

Это — правда, горькая и некрасивая, но даже она тонула в газетных помоях «эпохи гласности». Ух, сколько вранья насочиняли «прорабы перестройки»! Сколько дурнопахнущего информационного силоса скормили населению бывшей сверхдержавы!

Прекрасно помню, как, брызгая слюною, мне доказывали, что Горбачева продвигал Андропов (хотя кадровые вопросы высшего уровня решал исключительно Брежнев!), что Запад никак не вмешивался в наши дела, и СССР благополучно распался сам…

Но как перекричишь рёв одураченных толп?

Я прижался лбом к холодному стеклу и скосил глаза на заметенные газоны.

«Ты бы еще вспомнил наивные россказни о советской элите, сговорившейся монетизировать идеалы революции, конвертировать в яхты и виллы на Лазурном берегу… — усмехнулся я, кривя губы. — Либералы-демократы судили по себе!»

А вот старая гвардия обуржуазиться не могла, и планов стать «капиталистами» не вынашивала — хотя бы по той причине, что всё руководство выросло при СССР, связывало с СССР свой жизненный успех (а быть наверху номенклатурной пирамиды — это успех!), не обладало никаким жизненным опытом вне СССР, не имело представления о владении частной собственностью или управлении миллиардными состояниями — это было за пределами их понятий.

Проблема крылась не в том, что они хотели изменить жизнь в сторону «загнивающего империализма» — проблема в том, что их всё устраивало, и они ничего менять не хотели…

Влажный щелчок замка смешал мысли.

— Можно? — в кабинет заглянул невысокий мужчина лет тридцати в непременном темном костюме и при галстуке.

Я его сразу узнал, хоть и встречал лишь в «нулевых». Впрочем, товарищ Колякин к тому времени мало изменится. Разве что нынешние залихватские усы поседеют, да взлохмаченная по моде прическа примет тот же «пожитой» цвет — металла на изломе. А нынче он молод, здоров — и занимает пост первого секретаря Ленинградского обкома ВЛКСМ.

— Александр Николаевич! — сыграл я ребячье удивление. — Вы сами?

— А, вот! — хохотнул персек, и поручкался со мной. — Здравствуйте, Андрей. Спасибо, что дождались!

— Да нормально, у меня тут были дела…

— У меня тоже! Персональное, так сказать, дело! — Колякин завертел головой. — Это кабинет Светланы… э-э…

— … Витальевны, — подсказал я.

— Ага! Стало быть, мы никому не помешаем. Отлично! Меня, Андрей, из самого ЦК комсомола накачали! М-м… Вы знакомы с товарищем Канторовичем? Леонидом Витальевичем?

— Имел такое удовольствие, — улыбнулся я.

— И то, что вы доказали теорему Ферма… Тоже правда?

— Воистину так, — ответ мой был краток и кроток.

— Ага… — Колякин пожевал губу, соображая. — Тогда… Да, это действительно имеет значение… Андрей! — решительно сказал он. — Вам придется стать знаменитостью! Как Гайдару, как Чкалову… Как Гагарину! — заметив мою, слегка наигранную, неуверенность, персек надавил: — Надо, Андрюша, надо! Понимаю, что быть всегда на виду — то еще удовольствие, но вы берите пример с артистов. Вот, кто упивается популярностью!

— Это у них профессиональное, — усмешка искривила мои губы. — Да нет, я не отбрыкиваюсь, Александр Николаевич. Куда ж тут денешься… Просто… Понимаете, рекомендации выдающихся математиков — это здорово, конечно, но ведь сама работа пока лишь в виде рукописи. Ее только в марте отдадут в печать, а опубликуют… Не раньше конца апреля.

— Так это для специалистов, для знатоков! — парировал Колякин, небрежно поведя кистью, словно отряхивая сомнения. — А о вас должны услышать все! И в Союзе, и за его пределами! Андрей, это серьезно, очень серьезно. У меня, у самого мурашки бегали по спине, когда я зарылся в энциклопедию! Сам Эйлер отступился, не смог осилить теорему Ферма, а вы смогли! Комсомолец! Гражданин СССР! Вот, что важно! — он присел на стул, но сразу же вскочил, и стремительно заходил по тесноватому кабинету. — Я вижу лишь одну настоящую трудность в той «общественно-полезной нагрузке», что мне спустили из ЦК… Не все слышали о теореме Ферма, и мало кто способен оценить ваше достижение, Андрей. С полетом в космос было куда яснее, его можно хотя бы представить себе, да и сколько всего было понаписано со времен Циолковского — и «Аэлита», и «Туманность Андромеды»… Все же читали! А тут… Вот что. Я предлагаю начать с большой статьи в «Комсомольской правде»!

При этих словах я невольно поежился.

— Да, — Колякин покивал, положительно оценивая собственную идею. — Там работают талантливые журналисты, тот же Голованов или Биленкин. Или Песков… Хотя нет, этот больше на природе специализируется… Вам, Андрей, придется лишь популярно объяснить, насколько сложной была ваша задача, и… О! В преамбуле надо будет обязательно рассказать о вашем военно-патриотическом клубе, о «раскопках по войне»! А то читатели представят вас этаким согбенным очкариком, пожелтевшим, как страницы старой книги, хе-хе… Кстати, вы планируете в этом году поисковую экспедицию?

— Обязательно, — заверил я руководство обкома. — В первых числах мая.

— Вот и об этом расскажете! — пылко сказал Колякин, тут же переходя на деловитый тон. — Короче, газетчиков я беру на себя. Организую встречу, и… Начнем знакомить народ с Андреем Соколовым, а потом и остальное человечество подтянется… Готовы?

— Всегда готов! — ответил я, аки юный пионер.

Среда, 14 февраля. День

Ленинград, улица 8-я Красноармейская