Спасти СССР. Реализация
Шрифт:
Сегодня у нас было пять уроков, и я решил не бежать в столовку, а заняться общественно-полезным трудом. Наивно полагая, что пообедать и дома можно — вчерашний борщ призывно стыл в холодильнике…
Убедить себя мне удалось легко, да и аппетита особого не чувствовалось, поэтому всю большую перемену я посвятил генеральной уборке — навел относительный порядок в школьном комитете комсомола.
Приют комсорга занимал небольшое, но светлое помещеньице — два окна выходили на улицу. Ничего особенного: гипсовый бюст Ленина и знамя; массивный стол, сколоченный в сороковых годах, набор разнокалиберных стульев, пузатый шкаф, набитый бумагами…
Смести пыль и проветрить — это первым делом. Выпросив у тети Глаши ведро и тряпку со шваброй, я протер пол, а затем и вовсе совершил подвиг — громадный ворох старых стенгазет умудрился скатать в один плотный рулон, и втиснуть в промежуток между шкафом и облупленным
До звонка оставалось минуты три-четыре, когда мне удалось управиться и, с чувством исполненного долга, запереть дверь.
— Андрей!
Я даже не вздрогнул, увидав Тыблоко, что приближалась с величественностью швартующегося крейсера.
— Здравствуйте, Татьяна Анатольевна.
— Ага… — добродушно проворчала директриса, замечая ведро с тряпкой. — Порядок наводил? Молодец! Тогда здесь их и примешь.
— Кого?
— Корреспондентов!
У меня едва не вырвалось: «Каких?», но я вовремя сдержался, не посеяв в Тыблоке сомнений в моей сообразительности, и лишь кивнул.
— Сразу после уроков, — наставляла Татьяна Анатольевна непутевого секретаря школьной комсомольской организации. — Не опаздывай! А я их прямо сюда направлю…
Мне оставалось лишь соглашаться. Так и кивал до самого звонка…
Память о журналистке легкого поведения унесло, как сквозняк утягивает в форточку дымок сигареты. Брать интервью у новой знаменитости явились двое опытных писак, истинных мэтров, хоть и не дотянувших до среднего возраста.
Оба были бородаты, только юркий, непоседливый Голованов напоминал земского врача, разве что без обязательного пенсне.
— А вот одна птичка напела мне, — болтал он, раскладывая пару блокнотов и прочие орудия журналистского труда, — что вас, Андрей, привлекли к разработкам советского «шаттла»… Это правда?
— Ноу комментс, — вежливо улыбнулся я.
— Понимаю, понимаю! — заторопился Ярослав Кириллович. — Секретность, подписки… Просто я, по роду деятельности, связан с космонавтикой. Бывает, что днюю и ночую на Байконуре!
— Давай по порядку, — вмешался осанистый Биленкин, больше смахивавший на Александра Третьего. — С самого начала.
— Давай! — покладисто кивнул Голованов. — Ты первый.
— Андрей, я не удивлен, что именно вас избрали комсоргом школы, — степенно заговорил Дмитрий Александрович. — Меня поразило иное — ваша установка на активное, неформальное решение проблем. Ну, инициативу по юнармейцам рассматривать не будем… Непонятно пока, что из этого выйдет, да и спорные моменты… м-м… имеются. А вот поисковые экспедиции… Задам самый, пожалуй, замусоленный вопрос: как вы, вообще, пришли к идее поискового… да, не будем скромничать, именно что поискового движения?
— А это как раз тот случай, — ответил я, следя за тщательностью изложения, — когда понятие «долг» выступает наглядно и зримо. Нужно помогать тем фронтовикам, которые выжили, начиная с тимуровцев, но ведь нельзя забывать и о тех, кто не вернулся из боя. Помните, как пел Бернес: «От героев былых времен не осталось порой имен…»? Так вот, — мой тон обрел внушительность. — Нельзя, чтобы павшие становились землей, травой! Они достойны последних почестей в любом случае, даже если не совершали подвигов. Они сражались за Родину, годами били фашистов, и уже это одно — героизм. Война заканчивается тогда, говорил Суворов, когда будет погребен последний солдат! И я действительно рад, что наш почин подхватили многие — одним тут просто не справиться. Нет, я всё понимаю! До того ли было после войны? Да и опасно копать на бывшей передовой! Места, где шли ожесточенные сражения, вроде Синявинских высот, до конца разминировали лишь пару лет назад. Впрочем, мы и сами не совались, куда попало, всегда звали сапера, прикрепленного к нашему отряду… М-м… Это я всё к тому, что именно сейчас настало то самое время, когда уважительных причин забыть не осталось. Мы, наше поколение, все, родившиеся в мирное время, в неоплатном долгу перед теми, кто победил в Великой Отечественной, даже если не дожил до сорок пятого. В прошлом мае мы достойно похоронили семнадцать бойцов Красной Армии, и даже опознали троих из них. В этом году продолжим поиски…
Добрых полчаса мы втроем разбирали суровую, траурную тему, пока не вышли на стрежень интервью, не подобрались к Великой теореме Ферма. Голованов, бедный, аж извелся весь…
— Всего за каких-то два года, Андрей, — восхитился Ярослав Кириллович, — вы полностью раскрыли свой талант математика!
— Ну, надеюсь, — вставил я со скользящей улыбкой, — что еще не полностью. Хочется думать, что теорема Ферма — моя первая серьезная проблема, но не последняя. Зря я, что ли, грыз гранит? Ну, а если серьезно… Понимаете, я с самого начала не занимался стихийно тем, что попадает под руку, а очертил себе достаточно узкий круг математических интересов и сосредоточил свои усилия на такой области,
где можно было бы чувствовать себя полным хозяином… в смысле полного владения всем, что в данной области известно. Сейчас же меня влечет иная позиция, а именно: браться за всё то, что с чисто субъективной точки зрения кажется наиболее существенным и интересным в математике вообще.— Оч-чень, очень любопытно… — затянул Биленкин, яростно терзая окладистую бороду. — В двух словах, что такое, вообще, теорема Ферма?
— В двух слова-ах… — я задумался. — Самое забавное, на мой взгляд, заключается в том, что Великая теорема Ферма с виду очень проста. Она построена на известнейшей теореме Пифагора. Помните? А-квадрат плюс бэ-квадрат равно цэ-квадрат. То есть, в любом прямоугольном треугольнике квадрат, построенный на гипотенузе, равен сумме квадратов, построенных на катетах. Вам любой школьник ее решит. Допустим, катеты равны трем и четырем, а гипотенуза — пяти. Тогда квадраты катетов — это девять и шестнадцать, в сумме — двадцать пять. Получаем квадрат гипотенузы! Просто? Так вот. Пьер Ферма еще триста с лишним лет тому назад сформулировал свою теорему, которая утверждала, что то же самое уравнение, если только степень представить любым натуральным числом больше двух, не имеет натуральных решений «а», «бэ» и «цэ». И вот тут-то и начинается подвох! Ведь доказать нужно не наличие чего-то там, а наоборот, отсутствие! Отсутствие решений. А как это докажешь? Взять, и заявить: «Я не нашел решений данного уравнения!»? Так, может, ты плохо искал? А вдруг они есть? Сам Ферма опубликовал доказательство лишь для «n», равного четырем. Эйлер, полтора века спустя, доказал теорему для случая, когда «n» равно трем. Дирихле и Лежандр — для «n», равному пяти, а Ламе — для «n», равному семи. Некоторые математики пытались решить эту невероятно сложную задачу от обратного, доказывая, что сама теорема не верна. Для этого было необходимо и достаточно привести всего лишь один пример: вот три числа, одно в кубе плюс второе в кубе — равно третьему в кубе. И они искали такие тройки чисел, но безуспешно. И никакие, даже самые мощные и быстрые ЭВМ никогда не смогли бы ни проверить теорему Ферма, ни опровергнуть ее, ведь все переменные этого простенького на вид уравнения, включая и показатели степени, могут возрастать до бесконечности… — Я передохнул, и продолжил, водя ладонью по истертой кожаной обивке столешницы. — Полное доказательство для всех случаев заняло сто тридцать страниц, поэтому объяснить в двух словах просто не получится. Скажу только, что решить задачу помогла другая теорема — о модулярности. «Каждой эллиптической кривой соответствует определенная модулярная форма. Всякая эллиптическая кривая с рациональными коэффициентами является модулярной» — это утверждение впервые высказал Ютака Танияма. Пару лет спустя, вместе с Горо Симурой… или Шимурой, как угодно… он немного уточнил формулировку. Так вот. Сначала я предположил, что, если теорема Ферма неверна, то эллиптическая кривая не может быть модулярной, что противоречит гипотезе Таниямы. Иными словами, я показал, что Последняя теорема Ферма является следствием гипотезы Таниямы! Понимаете? Затем мне удалось доказать особый случай теоремы Таниямы-Шимуры — случай полустабильных эллиптических кривых — которого было достаточно для решения Великой теоремы Ферма, а уже потом справился и с остальными, неполустабильными случаями… — Моя ладонь шлепнула по столу. — Всё.
На пять ударов сердца в комитете комсомола зависла тишина…
Вторник, 20 февраля. Утро
Ленинград, наб. Обводного канала
Софи любила буднее утро перед работой. Суета и текучка начнутся потом, напрягая и расшатывая нервы, а пока в поликлинике еще можно застать стоялую ночную тишину — больные не теснятся у кабинетов, не гудит коридор, уводящий в больничное крыло, да и не все врачи явились исполнять клятву Гиппократа. Хорошо…
Дома, встав по будильнику, ты быстро приводишь себя в порядок, наскоро завтракаешь, кофе допиваешь на ходу, бросаешь «Пока!» Томочке, бежишь к метро, торопишься, спешишь…
И вот ты на месте. Можно отдышаться. Остановиться на минутку, угомонить суматошные мысли… Лидка из процедурного тратит истекающие минуты покоя на бутерброд с чаем…
Софи мягко улыбнулась. Не-ет… Лучше просто побыть наедине с собой, прочувствовать, как незримая стрелка внутренних весов подрагивает, успокаиваясь…
«Илюша!» — всплыло в памяти, грея и радуя.
Молодой хирург вначале показался ей надменным выскочкой, этаким патрицием, свысока поглядывавшим на медицинский плебс. Кумушки в ординаторской живо вычислили и классифицировали Ганшина.
Перспективный. Разведенный. Отец — профессор ВМА, мать — доктор наук в ГИПХ. Детей нет. Живет один, в трехкомнатной. В отдельной! В центре!
Софи улыбнулась, вспоминая, каким холодом, каким антарктическим льдом наполнялся ее взгляд при встрече с Ильей, пока…