Спасти СССР. Реализация

— Ты выиграл, — заворчал Леман, прислоняясь тощим задом к подоконнику. — Я помню разговор со Збигом… Он, как и ты, здорово усердствовал насчет «Источника». А намедни я встречался с Фостером… Скажи, ты сам-то веришь, что наши, со станции в Ленинграде, действительно вышли на «Источник»?

Колби посерьезнел, и даже застегнул верхнюю пуговку на рубашке.

— Это не вопрос веры, Дик, — медленно и сухо проговорил он. — Нужно точно знать! Вот с этим-то как раз и проблемы. Смотри. Нам точно известно, что некто в Ленинграде обладает, скажем так, впечатляющей полнотой информированности. Причем, этот некто делится своей информацией как с нами, так и с КГБ. Даже Моссаду кое-что перепало! То есть, мы имеем дело не с коммунистом, повернутым на «ленинских идеалах». Однако и на обычного инициативника, мечтающего перебраться в свободный мир, «Источник» тоже не похож. Он просто добивается своих целей, используя спецслужбы сверхдержав! Опять-таки, какие именно цели преследует «Источник», мы тоже не знаем. Предполагаем, да, но не более того. Я склоняюсь, хоть мне это и неприятно, к мнению Бжезинского — «Источник», скорее всего, состоит или состоял в ЦК КПСС. Возможно, в Международном отделе. А вот дальше — сплошные вопросы! Что члену Центрального Комитета делать в Ленинграде? Это ссылка или отставка? Допустим, что так и есть. Тогда откуда он берет актуальную информацию? Кто-то передает ее из Москвы? — Колби сморщился и покачал головой. — Знаешь, Дик, я разговаривал на эту тему со знающими людьми, но внятного ответа не получил ни от кого. Масса вопросов! Масса версий, вплоть до самых фантастических! Но отверг я лишь одну из них, доказав несостоятельность предположения о том, что «Источник» является предиктором, этаким Нострадамусом ХХ века…

— А-а… — затянул Леман. — Операция в Западной Сахаре!

— Да! — резко кивнул Уильям Иган Колби. — Не всё там пошло по плану, но, тем не менее… Если уж «Источник» спас сеньора Моро, то уберечь советских товарищей — его прямой долг! Однако он не явил никакого знания будущего… И это при том, что один из участников советской делегации оказался отцом того самого мальчика, которого Вудрофф идентифицировал, как «Источник»!

— Бред, — спокойно сказал Ричард, складывая руки на груди. — Максимум — связной, да и то… Не знаю, — он с силой потер щеку, — но вся эта запутанная история кажется мне грандиозной аферой! Или тайной операцией КГБ…

— Именно такова одна из версий! — хохотнул Колби, тут же возвращаясь к деловитой серьезности. — Дик, я всё понимаю… И с огромным удовольствием, всё тем же красным маркером, вычеркнул бы пункт об «Источнике»! Напрочь! Меня одно останавливает — политика Кремля. За какой-то год она, из туповатой и трусоватой, стала вдруг жесткой и умной! А ведь люди-то те же… Вот и думай: а не порадел ли «Источник» за своих?

Леман сперва нахмурил брови, затем задрал их, собирая слабые морщины на лбу.

— Но тогда гипотеза о члене ЦК, да еще снятом, не выдерживает никакой критики! Даже если он снабжает Политбюро верной интерпретацией известных фактов… Нет… Да нет же! — Ричард передернул плечами в раздражении. — Правильно ты говоришь: люди остались теми же! Так как же тогда они обыгрывают Штаты? В Италии… В Польше… В Афганистане… — Он кисло усмехнулся. — Будто видят, какие у нас карты на руках! Может, в Кремле есть машина времени? И они катаются в будущее, чтобы узнать расклад? А потом — бац! — и флеш-рояль!

— Есть и такая версия, Дик! — нервно хихикнул Колби.

— Ладно! — буркнул Леман, отталкиваясь от подоконника. — Пункт об «Источнике» пока оставим… До лета. А там посмотрим…

Воскресенье, 25 февраля. Ближе к вечеру

Ленинград, Измайловский проспект

Выйдя из булочной, я хищно принюхался — из клеенчатой сумки восходил чудный хлебный аромат. Сытный, с кислинкой, запах теплого ржаного сливался со сдобным духом булки, бередя оголодавшее нутро.

Поборов желание хорошенько откусить от маслянистого бока черняшки, я зашагал к дому, ворочая тягучие, вязкие мысли.

Мне хотелось именно сегодня, в выходной, наведаться в «промку» — и оттуда позвонить Андропову. Вот только что можно успеть за пять-семь минут? Растолковать давнишнюю задумку Бжезинского — от вылета корейского «Боинга» из Анкориджа до встречи с нашими перехватчиками… Расписать всё хитроумное сплетение уловок, связей, ролей… Вот именно! Расписать!

Нет, разговором тут не отделаешься, тема слишком серьезная. Требуется четырнадцатое письмо… С обстоятельным изложением плана провокации, с перечислением всех фактов, малоизвестных даже в будущем.

«Да накатаю я его, накатаю! — мое лицо перекосило раздраженной гримаской. — Вопрос-то не в этом! А как отправить послание? Снова привлекать Мелкую? Ответ отрицательный…»

Я мотнул головой, отказывая своему «долгу» — рисковать Томой… Не хочу. И не буду! Даже вопреки ее горячему желанию…

— Идет, и даже в упор не видит! — донесся печальный голос.

Вынырнув из мысленных блужданий, я увидел Тому Афанасьеву. В дареных джинсах и пухлой курточке, она стояла в паре шагов от меня. Пыталась надуться, но губы упрямо растягивались в улыбку.

— Привет! — сказал я. — Прости, задумался.

Улыбаясь по-прежнему, хоть и несколько напряженно, девушка мигом одолела разделявшие нас метры, и с разбегу поцеловала меня. Прямо на улице. Не оглядываясь. Потрясение основ…

— Пойдем ко мне? — забормотала Тома, стыдливо косясь вбок, и заныла просительно: — Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожа-алуйста!

Махнув сумкой, я решился:

— А пошли!

— И-и-и! — радостно запищала девушка. Тут же уняв детский порыв, она церемонно взяла меня под руку и повела к себе домой.

А я шагал рядом, и вспоминал, как заманивал ее саму… Совсем, можно сказать, недавно. И что? А ничего.

Поблекли краски, рассеялся романтический флёр… То ли я сам утратил нечто очень важное, то ли оно само ушло.

Закатная дерзость вечерней зари… Свежий ветер играет последним снегом зимы, гоняя порошу по серому асфальту — снежинки хороводят в порывистом кружении…

— «…Мело весь месяц в феврале, и то и дело, — тихонько, для меня одного, продекламировала Тома, — свеча горела на столе, свеча горела…»

Я пристально посмотрел на нее, и взял за руку. Мягко сжал в ладони холодные послушные пальцы. Девушка не глянула на меня, лишь ее губы дрогнули в благодарной улыбке, а ресницы опустились, пряча влажный блеск.

«Никакого романтизьму!» — криво усмехнулся я.

Вечер набрасывает тени на город, распускает пронзительную синь… Я гуляю, держа за руку хорошенькую дивчину — не тронут волнением, не переполнен амурными фантазиями…

Да, мне по-прежнему приятно касаться упругого бедра или ловить лукавые взгляды зеленых глаз, но… Вот шальной ветерок пушит каштановую прядь, выбившуюся из-под шапочки — и сразу в душе тоскливый жим… Разлюбил?

«Натетёшкался!»

Мы вошли в гулкое парадное и поднялись на третий этаж. Тома открыла дверь своим ключом, вошла, прислушалась и радостно воскликнула:

— Никого!

— А котярий? — оспорил я тоном старого зануды.

Васька, дернув хвостом, приветственно потерся о мою ногу.

— Он — свой! — рассмеялась девушка. Высвободив ноги из сапожек и скинув куртку мне на руки, она забежала на кухню и позвала: — Дюш, иди сюда!

Разувшись, повесив на крючки сумку и обе куртки, я прошествовал на зов. Тома стояла у окна, словно любуясь темнеющим фасадом Измайловского собора, и нетерпеливо ждала обнимашек. Я притиснул ее к себе, ощущая, как под ладонями вздрагивает девичий живот.