Суровые дни
Шрифт:
– Въ Кiев?! Значитъ, та-акъ…
– И вдругъ… идутъ къ нимъ по дорог три старца! а что замчательно, - одинъ въ одинъ, на одно лицо вс, строгiе… хорошiе, конечно, замчательной жизни… Надо думать, - кiевскiе по облику. Можетъ, такъ будемъ говорить, Лука, экономъ Печерскiй… - замчательный по своей жизни, оч-чень замчательный! Ну, и ещё скажемъ, Марко Гробокопатель, тоже необыкновенно замчательный, всмъ имъ могилы копалъ и себ, конечно… и ещё третiй… ну, къ примру, Iоаннъ Милостивый… Вс сiи замчательной жизни…
– Замчательной?! Значитъ, та-акъ…
– Идутъ, ни слова не говорятъ. И замолились старушки: укажите намъ путь ко двору-жилью… метель насъ заноситъ-укрываетъ.
– Не бойтесь?!!
– Да, не бойтеся. «Мы вамъ встртились - мы вамъ и путь укажемъ. Идите прямо, тутъ вамъ и стань-пристань!»
Возрадовались странницы-богомолки, въ слезахъ радостныхъ спрашиваютъ тхъ старцевъ: «а какъ намъ за васъ Господа Бога молить, какое ваше имя святое въ молитвахъ поминать?» А старцы-монахи и отвчаютъ: «не надо за насъ Господа Бога молить, въ молитвахъ насъ поминать»…
– Не надоть?!!
– Да… «Мы пты-молёны, отъ господа бога превознесны. Мы, говоритъ, ходимъ по дорогамъ, утишаемъ слёзы горькiя, веселимъ сердце человческое! Лежали мы тыщи лтъ подъ землей, правили намъ службы-молебны, да… теперь время наше пристало, повелено намъ ходить по всей земл православной…»
– Да-да-да…
– А потомъ и говоритъ одинъ изъ нихъ, самый среднiй, повыше другихъ…
– Повыше; стало быть… та-акъ.
– Вс они одинакiе, а одинъ маленько повыше… «Идите, говоритъ, васъ теперь каждый восприметъ… каждому говорите, какъ вышла вамъ радость-избавленiе, такъ и всему народу православному избавленiе-побда, чтобы не сомущались». И сокрылись.
– Сокрылись?! Значитъ, та-акъ… нисчезли.
– А тутъ сейчасъ и выходитъ самое это. Затихло ненастье, втеръ кончился и метели нтъ. Пошли странницы… шаговъ, можетъ, всего-то сто и прошли - вотъ оно и село. Донесло ихъ духомъ. Стали у мужика одного разоблачаться, а у каждой по просвирк въ котомочкахъ… совсмъ мяконькiя…
– Да-да-да… про-свирки?!
– Сейчасъ пошли въ церковь доложили батюшк - такъ и такъ. Это мн одинъ человкъ разсказывалъ, хорошiй человкъ, замчательный человкъ по жизни… близъ его волости, быдто, было… а въ трактир въ город моему крестнику самъ трактирщикъ говорилъ, что подъ Тулой это вышло…
– Слыхалъ и я… - раздался съ верхней лавочки голосъ, и показалось круглое и красное, какъ титовское яблоко, лицо.
– Только у насъ, въ Тихоновой Пустыни, сказывали, что монахи безо всякаго разговору прошли, но однакось старухи т прямо сейчасъ и пришли въ село. А исчезли они - это такъ. Сразу, будто, и скрылись. Разное болтаютъ. Будто и другiе монаховъ видали, только въ блыхъ каблукахъ, будто…
– Ну, тамъ я не знаю, что болтаютъ… что слыхалъ, то и сообщаю… Былъ про войну разговоръ, - вотъ, говоритъ, виднiе какое было. Урядникъ тоже тутъ былъ нашъ, инетерсовался.
– Воспретилъ?
– Нтъ. Воспретить не воспретилъ, а… всё-таки, говоритъ, не надо много разговоровъ. Но, между прочимъ, вс понимаютъ, что къ чему…
– Этого невозможно воспретить… чего жъ тутъ!
– сказалъ мужичокъ, снялъ свою шапку, посмотрлъ въ неё и опять надлъ.
– тутъ божественное…
Такъ приходятъ знаменiя, рождаются сказанiя. Пусть… Пусть только приходятъ радостныя.
ЗА СЕМЬЮ ПЕЧАТЯМИ
Съ какого конца не възжай въ Большiе Кресты, увидишь въ середин села ярко-зелёную крышу, а надъ ней плакучую
развсистую берёзу. Это глядитъ съ бугорка на мняющiйся свтъ Божiй казённая винная лавка - № 33. Каждый мужикъ, подъзжая, непремнно помянетъ столярову поговорку:– Три да три: выпилъ - карманъ потри.
Столяръ Митрiй, покривившаяся изба котораго какъ разъ напротивъ лавки, бывало, плакался на судьбу за такое сосдство:
– Никуда отъ её не днешься, - плачешь, а идёшь. Да-а, какъ глаза ни три, а всё - въ три да въ три! Самъ и полки ей отлакировалъ, а черезъ её одна непрiятность.
Теперь она запечатана, и крпко набитыя тропки къ ней по зелёному бугорку уже повеселли посл августовскихъ дождей мелкой осенней травкой. Но зелёная, съ чернью и золотцемъ, вывска ещё не снята и наводитъ на размышленiя. Ещё не отъхала къ брату-бухгалтеру, въ Тулу, и сидлица Капитолина Петровна, дворянка и хорошаго воспитанiя, хотя уже продала батюшк поросенка. Но корову ещё придерживаетъ. Вотъ когда и корову продастъ, да придетъ отъ бухгалтера ей настоящее разршенiе, чтобы вызжала, тогда всё разршится. А теперь… кто что знать можетъ? Виситъ и виситъ вывска. И всё ещё прiостанавливаются по старой привычк подъ бугоркомъ телги, и лошадёнки собираются подремать, но сейчасъ же трогаются подъ ругань къ бойко заторговавшей чайной.
Печатали лавку урядникъ со старостой и понятые. Староста, Фотогенъ Иванычъ, самъ, бывало, помогавшiй набивать тропки, переступивъ выбитый ногами порогъ, потянулъ, было, носомъ и защурился, но тутъ же встряхнулся, вспомнивъ, какая на немъ обязанность, покрестился на полки и сказалъ Капитолин Петровн:
– Ну, Петровна… побазарила да и будетъ! То она насъ подъ арестъ сажала, теперь мы её до времени подъ печать. Показывай своё удовольствiе!
И запечатали семью печатями. Нужно было только четыре печати, но староста разошёлся и набавилъ ещё три штуки.
– Врнй будетъ.
Урядникъ сказалъ:
– Акцизный положитъ вамъ резолюцiю на бутылки, нащотъ числа. Но ежели только сломъ печати, - объявляю подъ уголовной угрозой. И будьте здоровы.
Случилось это раннимъ утромъ, - даже столяръ не могъ усмотрть. Но похвалилъ за ухватку:
– Сперва её, черти, предупредили… потомъ ужъ по окошкамъ стали стучать - на мибилизацiю. Очень всё искусственно, безо всякаго скандалу. Такое дло, безъ порядку нельзя. Маленько поразберутся, тогда…
И поразобрались, а на замк всё висла и висла печать. Мужики захаживали, поглядывали на печать и бесдовали со стражникомъ, который по праздникамъ приходилъ на крылечко лавки и садился подъ самую печать - покуривалъ.
– Стерегёшь всё, чтобы не убгла? а?
– Стерегу, чтобы не убгла.
– Дло хорошее. На нмца бы теб, а ты вонъ какими длами орудуешь.
– Намъ - куды прикажутъ. И нмца можно.
– Эхъ, слеза-то наша… кра-асная!
И смотрли на большую печать подъ замкомъ.
Сидлица Капитолина Петровна разсказывала:
– Можете себ представить, - всю мн голову простучали - заказчики-то мои! Ходятъ и поглядываютъ въ окошки. Всё какой-то ослобождающей бумаги ждали, будто вышла отъ министровъ бумага, а я её утаила. И вдругъ, представьте, вижу: Митрiй-столяръ, самый мой главный заказчикъ, на кухн у меня сидитъ! «Чего теб, голубчикъ?» А онъ, представьте, бухъ передо мной на колнки и начинаетъ на меня креститься! «Отче нашъ» зачиталъ! Какъ помшательство въ нёмъ. «Хоть капельку, только на языкъ взять!» Но я-то тутъ что могу? Я сама въ такомъ положенiи… то-есть, въ критическомъ, - не нынче-завтра къ брату должна ухать, на большую семью… И вытаскиваетъ бечёвку! «Поршусь сейчасъ - на теб моя кровь будетъ!» Представьте!