Суровые дни

V

Прiхалъ изъ Москвы мужичокъ Осипъ Клеёнкинъ, разносчикъ, посовтовалъ отслужить молебенъ по случаю избавленiя «отъ лютаго врага». Три года въ деревн не былъ, пропадалъ въ пьянств, шатался «послднимъ кот'oмъ», - видали его однодеревенцы на папертяхъ. А теперь Клеёнкинъ прiхалъ въ синей поддевк, въ хорошихъ сапогахъ и калошахъ, въ мягкой шляп на длинныхъ, какъ у попа, волосахъ и съ зонтомъ.

Ходилъ, попискивая калошами и помахивая зонтомъ, разсказывалъ, что состоитъ въ трезвенникахъ, у братца, что вс у нихъ сёстры и братья во Христ и крпко держатъ крпость свою - хорошую жизнь и трезвость.

– Теперь я бо-гатый!
– говорилъ Клеёнкинъ, помахивая зонтомъ.
– Я теперь на небо гляжу, крпость вижу. Укрпляйтесь во Христ, братцы!

Вс смотрли на него, какъ на чудо, на его зонтъ, мягкую шляпу и калоши. А ему прiятно было говорить пвучимъ, «духовнымъ» голоскомъ, точно онъ и не Осипъ Клеёнкинъ, торгующiй селёдками и мороженой рыбой, а новый человкъ изъ новой и свтлой Христовой крпости. И волосы его, и зонтъ, и пвучiй голосъ, и ласковые глаза - всё это самое новое и совсмъ изъ другой жизни, радостной и нездшней. Ходили за нимъ бабы и степенные мужики. Только батюшка покосился на волосы и шляпу, одобрилъ молебственное рвенiе, а про «братство» сказалъ:

– Охъ, новизна эта… сбиться можно въ иную крайность. Смотри, Осипъ.

А Осипъ сказалъ, поматывая зонтомъ:

– Мы врага нашего гонимъ, крпость нашу укрпляемъ. Вс мы во Христ братья и сёстры, Христовы воины. Помолитесь, батюшка, съ нами за укрпленiе.

Батюшка опять похвалилъ за рвенiе, взялъ требникъ и поискалъ. Искалъ и не находилъ: на какой случай молебствовать? Дiаконъ посовтовалъ:

– Есть страждущiе… - молитву на всякую немощь?..

– Нтъ, - сказлъ батюшка, - надо торжественнй. Вотъ разв молитву «о сквернородящихъ»?

– Подходитъ по предмету, да…

Батюшка перелисталъ весь требникъ почаевскаго изданiя.
– Вдь вотъ, есть же молитва «еже освятити какое-либо благовонное зелiе», а объ избавленiи отъ этого зла… гм!..

Тогда псаломщикъ, который хорошо зналъ по философiи, предложилъ:

– А вотъ, батюшка, если… «надъ сосудомъ осквернившимся», ежели принять, что человкъ, какъ, вообще… сосудъ души, и, конечно, вс употреблявшiе напитки осквернились?

– Нтъ, - сказлъ батюшка, - не совсмъ подходитъ. Разв вотъ молитва - «о еже…»

И не найдя подходящаго, служилъ благодарственное молебствiе объ избавленiи отъ недуговъ, соединивъ съ молитвою «на основанiе новаго дому»…

Былъ торжественный крестный ходъ, а посл хода Осипъ Клеёнкинъ, собравъ бабъ и всхъ, кто желалъ прикоснуться къ святому длу, сталъ на сваленныя подъ бугоркомъ съ тропками брёвна и, помахивая зонтомъ, училъ пть новый стихъ великаго братства:

…Крпость мою не сдавайте,

Скоро, скоро Я приду.

Вы на небо отвчайте:

«Не сдадимся мы врагу!»

Длинный былъ стихъ, трудный былъ стихъ, но вс пли, путая и коверкая новыя слова, въ которыхъ чуялось… Что чуялось? Чуялось что-то.

Пли, смотря въ мутное небо, куда смотрлъ и Клеёнкинъ. Развали рты, ощупью нетвёрдой подбирали слова, и крпче вздымались голоса на знакомомъ стих о «крпости»:

Крпость Мою не сдавайте,

«Скоро, скоро Я приду!»

Въ мутное, невесёлое, непогожее небо смотрли глаза, крпче нажимали голоса чующихъ что-то, пока неясное, а тучи ползли и ползли. А съ бугорка глядло все ещё неснятое - 33.

VI

Пришёлъ въ усадьбу столяръ Митрiй и заявилъ, что можетъ сдлать необыкновенное бюро изъ палисандрового дерева.

– У меня теперь твердость въ рук… Всё могу!

Конечно, не можетъ. Онъ весь трясётся, глаза - въ сизыхъ, набухшихъ вкахъ, и мутны-мутны, синеватыя губы сухи и жаждутъ, мочалистая бородка стала ещё рдй. Но онъ хочетъ «длать».

– Прямо, я теперь всмъ прозрлъ, всё мн открыто стало. Нтъ дурй нашего народу, честн'oе слово. Да вотъ… возьму себя за примръ. Ну, что теперь я? У меня на луковку нтъ, а вчера въ город шкиндеръ-бальзамъ пилъ за рупь семь гривенъ… честн'oе слово! Теперь, скажемъ, какъ я бы долженъ быть? Служилъ я въ Москв, высокое мсто занималъ, въ доврiи у подрядчика. Любилъ меня до страсти. «Вотъ что, Митюха-соколикъ, бери отъ меня подряды махонькiе, будь радчикомъ. Денегъ теб на руки на монетки, а вотъ теб насупротивъ домъ - три тыщи съ землёй рендованной, будешь вки-вчные Богу за меня молить!» А до-омъ… бда, а не домъ! Сосна - топоръ не беретъ, скондовый, мать честн`aя! Рыскуй, больше никакихъ! Ну, не дуракъ я?! Отказался. Отработалъ бы ему въ два-три года. А черезъ ее! Я бъ теперь завился подъ самую маковку! «Нтъ, не осилю. Мартынъ Петровичъ». «Осилишь!» - «Не осилю!» Прямо, умолялъ! Вотъ, покойникъ, померъ, царство небесное, а то бы свидтельство отъ него предоставилъ.

Онъ стоитъ подъ яблонями, смотритъ растерянно на свои трясущiяся руки, которыя теперь, - занетъ онъ хорошо, - ничего не могутъ, рваный, синеватый, угарный. И уже не кровь въ нёмъ, а застарвшiй спиртъ, и не голова, а кубъ перегонный. Одинъ изъ тысячи этой округи, сотни лтъ пьяныхъ, сбитыхъ, ломавшихъ жизни. И пьяны всё ещё вонъ т покривившiеся избушки, и деревья, и косогоры.

– Прокурила она меня до самаго заду! На Донской улиц жилъ, у Мартынъ Петровича, стараго завту человкъ. Ну, конечно, молодой, глаза у меня свжiе, какъ у орла… хохолокъ я носилъ, сапоги рантовые, когда запиралъ употребленiе… мелкой гармоньей, спинжакъ синiй! Духи покупалъ въ уточкахъ стеклянныхъ, въ ватк, - прямо, яблоками отъ меня, - очень чисто ходилъ! Часовщикову дочь сватали, сколько-то тамъ приданаго полагалось, - у часовщика два магазина, и ещё заводилъ по казённымъ мстамъ. Сколько они на меня припасу всякаго стравили!
– лошадь можно купить, а не то, чтобы жениха прiобрсти! Пирогами, часы мн за полцны… А она - Анюточка-цвточекъ, не забудь меня, дружочекъ!
– плъ, бывало, ей всё такъ. Благословились, честь-честью. А ужъ я первый подрядъ взялъ, рысакъ показалъ: вс шкапы въ гимназiи на Канав перебрать - на тыщу рублей! Задатокъ взялъ. А тутъ, въ самый день внца, блошвейка моя, врочка бленькая… съ ней я, какъ сказать, имлъ любовь, и тоже она по рюмкамъ звонила. Приходитъ моя Врочка, - р-разъ меня по щек! Оч-чень яркая такая была, худощавая, злю-щая, когда въ ней ревность. Узнала про часовщика. «Глаза и ей, и теб, паскуд, выдеру, вуксусомъ оболью!» А ужъ я съ часовщика сдулъ задатку сто цлковыхъ. «Пойдемъ, выпьемъ, говорю, напослдокъ холостой жизни… можетъ, я обдумаюсь!» - Э, - думаю, - очуметъ она у меня, я сейчасъ къ невст - и сварганимъ свадьбу. Успокоилъ её, блошвейку-то, - къ Бакастову, въ трактиръ. Укрплюсь, мимо буду, черезъ плечо. А я очень ловко могу. Начали. Разъ-разъ, разъ-разъ. Жалко мн её стало! Пьётъ, а сама плачетъ. А-а-ты, несчастная! Р-разъ, - рзанулъ одну-другую, какъ штучекъ восемь прополоскалъ - сiянiе у меня начинается.

– У васъ, можетъ, настоечка какая есть… мн бы только отлакироваться? Нту? Ну, ладно.
– Стало мн её жальчй и жальчй. И до того мы съ ней, съ Вркой, настеклились… - самъ хозяинъ приходилъ и водку дальнйшую воспретилъ. Меня тамъ уважали… чтобы въ полицiю не таскали… И вдругъ - часовщикъ съ двоюроднымъ братомъ и ещё какiе-то ихнiе, въ картузахъ, сродственники. Внчаться!» - «Не желаю! вотъ моя Врушка, законная жена!» Такъ и отринули. Какъ?! Пироги наши лъ?! Сто рублей взялъ?! А!! Въ участокъ! На дорог бой, у басейны. Спинжакъ съ меня сорвали, брюку оторвали, сапогъ мальчишка стащилъ, его сынишка… полонъ рынокъ народу, свистки такъ и жучатъ - ухъ ты! Сраженiе цльное разгорлось. Время праздничное, наши паркетчики по пивнымъ сидли, - сейчасъ на скандалъ! Плшкинъ-сапожникъ, на меня сапоги къ свадьб шилъ, - за меня. У часовщика полонъ рынокъ покупателей, конечно, - мясники, бараночники, мучники, - на насъ ахнули. А тутъ плотники съ Донской подоспли, съ струментомъ шли. Бей! Володимiрскiе, не удай! А ужъ они - на соломинку окоротить топорикомъ могутъ, а какъ въ битву такую, за своего - тутъ мясник что! За ножи!! Въ лавки побжали… счки-топоры! Часы съ меня, помню, самъ часвощикъ сорвалъ первымъ дломъ. Какъ орёлъ налетлъ! Съ Шаболовки пожарные тутъ - ка-чай! Кончилось такъ, что одинъ потомъ въ больниц померъ, двоюродный братъ часовщиковъ, а нашему паркетчику ротъ разорвали до уха - тросточкой ему зацпили. Судъ потомъ былъ, сидли вс, на покаянiе троихъ отдали… Черезъ еёвсё. А то бы я съ не теперешней бы свёклой своей жилъ, а съ Анютой. Она потомъ за мясника вышла, - говорятъ, на фтомобил здитъ ужъ…

Потомъ Митрiй сталъ разсказывать про свои муки. Не спалъ дв недли, всё думалъ: поршить себя, либо что изобрсти.

– Прибгъ къ старому средству - политуру сталъ очищать. Смолоду-то бы ничего, а какъ прожгено у меня всё, - ядъ чистый. Луковку надрзалъ, опустилъ въ стаканъ, сольцой посыпалъ - стало осаждать. На ватку канифоль всю свою пособралъ, сталъ сосать. Не гожусь. Духи пилъ, въ городъ бгалъ, - нту удовольствiя! Давиться сталъ, жена вынула, - не сказывайте никому.
– А можетъ, что осталось, хоть наливочки, а? Ни у кого нтъ. У попа три четверти запасено, не даетъ. «Я, говоритъ, давно ждалъ, что воспретятъ, бросалъ смена добрыя, а вотъ и взошло!» А самъ и передъ обдомъ, и передъ ужиномъ.
– Ходилъ къ доктору, Маркизъ Иванычу Кохману, прописалъ чтобы, сердце упало. Для врачебной надобности - можно. Взялъ рупь. Бутылочку спирта… что-то съ меня въ аптек взя-ли… рупь съ чмъ-то. Пошелъ опять повторить: новый рецептъ! Какъ такъ новый?! «А ядъ».
– Я-адъ? Ну-къ что жъ, что ядъ! Знаю, что ядъ, а зачмъ сколько годовъ безо всякаго документу продавали съ каждаго угла?
– «Спросите, говоритъ, у кого знаете». Во-отъ какъ! Пошелъ къ Кохману. Давай рецептъ.
– «Рупь».
– А народъ отъ него такъ и валитъ, съ рецептами все, для врачебной надобности. Глядь-поглядь - по улиц подвода. Она! Да водка! Насчиталъ двадцать четыре четверти. Что такое, какое право покупать? Фабриканту Махаеву докторъ прописалъ, изъ складу отпущено для ванны, купаться отъ болзни. А-а, вотъ что-о… Къ Кохману.
– «Давайте мн сразу на два ведра водки рецептъ, чтобы мыться по случаю какой болзни, вамъ извстно».
– «Уходите, говоритъ, вонъ».
– «Что-о?! Фабриканту даете, мн — нтъ?» - Въ полицiю. Телеграмма полетла, воспретили со складу давать. И такъ теперь всё обр-зали! Баба моя скалится: «что-о, запечатали твою красоту?!» Ей хорошо, а какъ я бол двадцати лтъ травился, кто въ этомъ виновать? Я бы, можетъ, теперь въ какомъ дому жилъ, въ хорьковой бы шуб ходилъ. И сколько я денегъ пропилъ! Гляньте, какъ руки-то… куръ воровалъ! И здоровье пропилъ, и шубу свою хорькову, и Анюту…. Образованная какая барышня была, р'oманы читала. Теперь синiй спиртъ пью съ квасомъ. Рвотный камень фершель посовтовалъ принимать - вс кишки выворотитъ, пить бросишь. Да-вай! У-ухъ!! Чуть не померъ. Глаза вылзли. Три дни проскучалъ - да-вай! Шкиндеръ-бальзамъ вчера пилъ… Что мн теперь принимать, научите.

VII

И когда онъ такъ спрашивалъ и всё чего-то искалъ глазами въ яблоняхъ и трав, - вынырнулъ, какъ тнь, изъ-за угла дома высокiй, жилистый и рыжiй, портной Василiй. И поклонился конфузливо.

– Пришелъ-съ отработать за матерьялъ-съ…

Его не было видно съ лта, съ того самаго злостчастнаго дня, когда снялъ онъ какъ-то ососбенно торопливую мрку, забралъ матерiалъ, заявилъ, что найти его можно очень легко, - живётъ противъ версты, гд у избы разворочена крыша, - сказалъ, что можетъ фраки-сюртуки шить, и пропалъ. Была найдена и верста, и крыша, но портного не оказывалось все лто. Приходила жена, извинялась, - затопилъ портной съ пьяныхъ глазъ печку, покидалъ туда весь матерiалъ и картузъ собственный, и сапоги мальчишкины.