Суровые дни

– Прямо, - говоритъ шёпотомъ Нырятель, - рыба нонче ополоумла. Налимъ въ iюл ловился, въ самыя жары! Головля я знаю, какъ свои капиталы, гд ему когда быть полагается, - фунтовичкамъ ли, тройчкамъ ли… вс квартеры ихнiя знаю. Ну, и что жъ онъ у меня выкинулъ, какую манеру! Ныряю за имъ подъ вётлами, гд быритъ кругами… тутъ вдь ему, сердешному, сласть самая… хорошо. Какъ въ погребъ мн за нимъ слазить. Нырнулъ разокъ, движу по дну, гляжу - пискаря насыпано, какъ каши! Шуганулъ. Шурецъ встрлся, та-акъ съ полфунтика, вниманiя на него нтъ. Ладно. Да игд жъ, думаю, головли-то мои? Подъ кручу дошелъ - едниаго-разъединаго головлишку встрлъ, такъ съ фун-тикъ, - не пойму и не пойму. На ямы перешелъ, къ глыбамъ, гд только налимамъ станъ настоящiй, а головля тутъ и не пахло никогда… Пожжалуйте! Весь тутъ, чисто хоронится. Прямо, ниспровергъ и ниспровергъ. Почему такое? Присягу на ихъ приму, извстны они мн сорокъ седьмой годъ, какъ нырять сталъ. Первый разъ обманулся. Какое-нибудь имъ понятiе надлежитъ, для чего нужно… черезъ землю имъ подается - шутъ ихъ разберетъ. Рыба, а хитрй этихъ рыбовъ нтъ. Молчитъ - думаешь, безчувственное какое существованiе-предметъ, а она своё ведётъ, свой оборотъ. Налимъ… съ морды его глядть - дуракъ и дуракъ, а онъ такое можетъ, что… [1]

1

Но о Нырятел и его рыбьемъ царств, которое онъ знаетъ, какъ ни одинъ ихтiологъ-профессоръ, я попоробую разсказть въ другое время, когда настанетъ пора спокойныхъ и весёлыхъ разсказовъ.

IV

У дяди Семёна, бывшаго десятскаго, давно обобраны яблоки, ободранъ осенними непогодами садъ, и шалашикъ, засыпанный почернвшимъ листомъ, глядится грязнымъ ворохомъ гнили. Давно улетли ласточки, закуталась въ солому изба, смотритъ больной и слпой и даже покосилась, какъ-будто. Долгими вечерами подъ жёлтымъ огонькомъ висячей лампы ткетъ безконечныя фитильныя ленты молодка-сноха, толкаетъ и толкаетъ стукотливый станокъ. Дядя Семёнъ ищетъ по старымъ газетамъ «списки», водитъ по непослушнымъ строкамъ непривычнымъ пальцемъ, всё ищетъ. Нтъ, не находится: всё офицеры и офицеры. Разв всё упишешь въ газетахъ! Сказываютъ вонъ…

Въ первомъ списк, который онъ ходилъ читать въ городъ, не дождавшись извстiй изъ волости, не нашёлъ онъ своего Михайлу Оршкина. А больше трёхъ недль нтъ письма. А ужъ и старуха Зеленова получила совсмъ недавно, - сынъ ея лежитъ въ лазарет, въ Минск, и скоро опять подвигнется на приступъ. И Никифоровы получили извстiе, форменную открытку изъ Германiи, - ишь ты, куда попалъ!
– что въ плну сидитъ Васька Никифоровъ, въ лазарет. И уже три двора знаютъ, что убиты ихъ сыновья и хозяева - гармонистъ Сашка Вяхрёвъ, Степанъ Недоскинъ, столяръ-модельщикъ, - восемьдесятъ рублей и добывалъ въ мсяцъ, - и Ганя Крапивинъ, съ поджабинскаго завода, формовщикъ.

Выпалъ глубокiй снгъ, надли пушистые чепцы принизившiеся избушки. Засвтлли поля, и новыя дороги проложили свои рыхлые ленты. На сердц повеселй, какъ-будто. Крпче трещатъ на задахъ сороки, несутъ и несутъ всти и утромъ, и къ вечеру.

– Какъ, дядя Семёнъ, дла?

Стоимъ у възда въ село, у церкви.

– Живъ!!
– кричитъ онъ, хотя стоимъ лицо на лицо.
– Сразу три письма вчера получили! Въ семи бояхъ былъ, подо всякими кононадами!.. Уберегъ Господь… Такъ рады, такъ рады!..

Онъ не такой, какъ всегда. Онъ не нанизываетъ слова, и пропала его степенность: говоритъ-говоритъ, и, кажется, всё въ немъ вбито и перетряхнуто. Скоро-скоро крестится на блую церковь, на которой уже налаженъ крестъ.

– Носки шерстяные ему послалъ да хуфайку съ варежками, всего навязали. Лепёшекъ старуха ему напекла-а!.. Живъ!

И, точно испугавшись великой радости, говоритъ тихо:

– Ну, только война эта, не дай Богъ, какъ сурьёзна. Что-то Господь дастъ…

Помнитъ ли, что загнздились у него ласточки?

– Главное дло, старуха чуетъ, что возворотится: сердце у неё лёгкое стало, вотъ что. Она по сердцу узнаетъ. Пишетъ, - маленько ногами жалиться сталъ, на вод довелось много разовъ отличаться. Ну, да вдь не на гулянкахъ, всего бываетъ. Мы тутъ въ тепл, въ одеж, въ сытости, а имъ и не попито и не поспано, да… Да только бы возворотился, а то у насъ тутъ старуха Зеленова уметъ, какъ взяться, - пареной брюквой со шкипидаромъ, живо распространитъ. Въ земской тоже хорошiе доктора, - съ полгоря. Стны помогутъ. Сейчасъ съ почты бёгъ, отправку ему длалъ. Старуха ему лепёшекъ тамъ, а я упомнилъ, копчёную селёдку онъ уважаетъ, - прямо, братъ, ему цльный пятокъ выслалъ! А?! Дойдетъ?

– Дойдетъ.

– Тамъ кажный кусочекъ - не наглядишься! У насъ тутъ и творожку, и барашка намедни посолили, а чайку, а тамъ… не распространишься, а? Вдь врно?! Тамъ имъ…

Что это? Дядя Семёнъ моргаетъ и старается скинуть накатившiяся, совсмъ, было, забытыя слезы. Самъ удивленъ, смазываетъ ихъ жёсткой обвтренной рукой и смется тихо - не можетъ уже сдержать себя. А он все бгутъ, скатываются по носу, прячутся въ бород. И у него, такого крпкаго, такого суроваго, хозяйственнаго, который кричитъ на свою старуху, если она начинаетъ ныть, даже у него ослабло снутри.

– Да что, другой разъ такъ. Намедни, какъ писемъ не было, не сплю и не сплю. Пошла старуха корову поглядть, - телиться ей вот-вотъ, - а со мной какая манера вышла! Сплю - не сплю… вижу - Мишутка, какъ махонькiй ещё былъ, сидитъ на лавк, гд у насъ въ рамочк похвальный листъ, отличiе его изъ училищи, и смётся. Такъ меня… върод какъ удивило. А тутъ смотрю - ни-чего, старуха прибирается, ведромъ стучитъ. Шести часовъ! Стали гадать, къ чему такое. Говоритъ - къ хорошему, ежели онъ весёлый… сонъ-то такой явственный. Тутъ я раздумался и, прямо сказать, поплакалъ чуточку, вперв`oй… старух не сказался. Глядь - три письма! Скажи на милость! Чисто самъ принесъ.

Знаменiя… Пусть приходятъ знаменiя, которыми живётъ сердце. Пусть прилетаютъ ласточки и вьютъ гнзда, смются по тёмнымъ избамъ являющiяся изъ страшныхъ далей дтскiя лица. Пусть и сороки несутъ хорошiя всти. Въ свтлыхъ одеждахъ свтлоликiя жёны пусть подымаются до самаго неба и наводятъ страхъ Божiй на полчища супостатовъ. Если и ихъ не будетъ, этихъ сердцемъ рожденныхъ знаменiй, что уяснитъ, успокоитъ и вызоветъ радостныя слёзы? И рыбы пусть вщаютъ невдомыми знаками, и птицы, и голоса. Пусть только радостные.

Въ пустынныхъ поляхъ только втры блуждаютъ, метели идутъ на пустыя поля. Что Весёлаго скажутъ они плачущимъ своимъ воемъ?

V

Въ прокуренномъ, жаркомъ вагон, съ Калуги на Москву, сбилось народу около старика-псаломщика, который детъ проводить внука-ополченца, призываемаго въ дружину. Старикъ дряхлый совсмъ, благообразный, патрiархальный старикъ, съ ласковой сдой бородой до глазъ, въ бархатномъ картуз, въ казакинчик, въ валенкахъ, мягкiй и благодушный. На него прiятно смотрть и слушать его прiятно: у него дтски-доврчивый взглядъ и мягкiй, ласкающiй говорокъ. Такъ добрые старики разговариваютъ съ внучатами. Онъ всмъ разсказалъ, что внукъ у него замчательный регентъ и до подробностей объяснилъ, что это значитъ - регентъ. Потомъ очень подробно разсказалъ, какъ внукъ женился на замчательной барышн, по любви!
– и какую замчательную снялъ квартиру - все электрическое! и какого птуха замчательнаго прислалъ ему внукъ - безподобнаго голоса, и храбрй его нтъ на сел! А отъ внука подетъ къ Троиц, поговть. И потомъх принялся разсказывать маленькому старичку, у котораго бурый полушубокъ весь былъ въ новыхъ, кирпичнаго цвта, заплатахъ - стрлкахъ, кружочкахъ, шашечкахъ:

– …Всё идутъ и идутъ, притомились, а до деревни всё далеко. И хлбушко у нихъ весь вышелъ, а втеръ встрчный, и ужъ и снжкомъ стало намётывать… И ужъ на двор и темень…

– Темень?!
– удивленно говоритъ старичокъ.
– Значитъ, та-акъ… - и качаетъ маленькой головой въ большой шапк.

– И стали тутъ странницы Господа просить, чтобы донёсъ ихъ до какого жилья… И хоть бы человкъ встртился! Ни-кого, ни живой души. И стали он молиться угодникамъ. А были он, видишь, въ Кiев, въ Печерской лавр…