Свет на теневую сторону

Гриша по-доброму усмехнулся, переменив положение рук.

– Не спеши, папаша наш главный, зарекаться. В полную силу начнём работать! – Юрий всё время об этом толкует, – на тебя мужик надеется. Кадры нужны.

Вера помалкивала.

– Так-то Юрка смекалист стал, когда дело подножного корма касается. Дальше должна тянуть здесь ты. Будут у нас в фонде два светлых человека – ты, да твой Жилкин, пропитавшись московской аурой. Он теперь в Союзе художников – успел за год. Срок рекордный. – Кивнул в сторону чистенького мальчика Михаила:

– И этот вот растёт. В художники не толкай, сам пусть выберет, когда поумнеет.

Миша полагал, что мама выгонит этого человека. И не знал, как вести себя с дядькой, которого все в фонде прозвали мягко – Гришка Плюшевый.

Вера ушла в другую комнату разбирать вещи.

– Что ж такая негостеприимная хозяйка? – позвал из кухни Плюшевый. – Нет, чтобы помыть за нами стаканчики, тарелочки расставить. К провинциальной жизни надо привыкать, винца достать, пока твой муж прогуливается. Причина конечно уважительная – тебя встречать пошел.

Гриша явился вслед за Верой в комнату. Повернул по оси стул, сел верхом, сложил на спинку стула руки, упер большой палец в подбородок и с добродушной иронией изучал новую хозяйку:

– Бестолковая ты женщина, не политик… Мужа надо как следует принять, новоселье отметить. Тебя не колышет, что я член распределительной комиссии? Чем тебе здесь заниматься, в немалой степени от меня зависит. Ситуацию надо брать, как сома за усы, скатерть-самобранку перестелить по-своему, крошки и всякие там мелкие обиды вытряхнуть. Чтобы скатерть по мановению дамской ручки наполнилась московскими деликатесами, чистыми салфеточками, и нам стало бы здесь приятно, как воспитанным людям.

…Так хотелось носом в Юрино плечо. Что он тут развел? …Главное, чтобы извинился, что не встретил, опоздал.

– Требовательная до порядков слишком, – острым глазом заметил ей Гриша.

– Каких порядков? Получку у мужа никогда не отбирала.

– Зря! Примерных семьянинов от нас не жди. Вот Филька этот семьянин, а мы таланты. От нас всего можно ождать.

Миша посмотрел на них с обидой и сел за стол отца листать книгу.

– Взгляни, мамаша, в окно, – сказал примирительно Плюшевый, – там твой оконфуженный Жилкин «в цилиндре и крылатке легкой тенью движется вдали…», – лихо процитировав Багрицкого.

– Папа, папа, – Миша побежал встречать.

– Ты, мамаша, неправильная воспитательница. За этого типа Жилкина двумя ручками держись. Такого мужика ещё поискать надо, – живет один, как евнух, никем не соблазнишь. И не вздумай на него сейчас тянуть, отношения обосновывать. Сначала обживитесь как следует, чтобы проникнуться провинциальным духом. У нас здесь всё по-простому – без московских церемоний.

– Уму-разуму её учишь? – Жилкин появился на пороге, тщательно вытирая ноги о коврик, которого ещё не было.

– Баста, очистился, проходи давай, – разрешил Плюшевый.

– Здравствуй, где ты был? – оценив его вид холодным взглядом.

– Как где был?! Паровоз встречал! А вас там не оказалось…

– Вспомни, может мы ещё вчера к тебе приехали? А где твоя новая шапка?

– Ветлова, давай по-семейному, – вмешался Плюшевый, – покорми Зяблика, уложи спать и пошли к нам.

– Твою Гованну смотреть? – спросил Юра.

– Я уже в тот приезд всё это видела, – усмехнулась Ветлова.

– Зачем Гованну? Вчера мяса на базаре купил. Такой «саслык» вам сделаю, тимус, не то, что ваше новоселье постное. Поговорить надо…, – расцепил пальцы на животе, резанул себя ребром ладони по шее и гадко осклабился, что должно было доподлинно выдавать небольшую оторопь и его добрейшее расположение к ним обоим всей обросшей шерстью душой.

Юра стал шустро отыскивать в передней на полу старую шапку, которой чистил обувь, чтобы не остаться с женой в новой квартире на очной ставке.

Идти с мужем в гости, когда она только что приехала и была не в духе, не входило в её намерения.

…Миша вскоре заснул. И Вера с Юрой отправились пешком к Бурлаковым, которые жили недалеко от них.

12. С кем ты и против кого?

Гриша с Юрой прошли квартал по главной улице, свернули во двор. Темно, по–весеннему грязно. В следках от ботинок идущего впереди Плюшевого зажигались окна.

Гриша был плотный, как кабан, и самый талантливый живописец в фонде. Он мог со своей Зоей лепить блестящие монументальные росписи даже на заборах «Тресточистки», – пошучивал Гриша. По этой причине не мог составить себе и жене имени, потому что украшение заборов и мусорных свалок, а не солидных архитектурных объектов никто всерьёз воспринимать не будет.

Гриша с Юрой пересекли двор, подождали у подъезда Веру и поднялись на четвертый этаж.

Бурлаковы Зоя с Гришей жили не особо дружно. Но разводиться с ней Григорий не собирался. «Я их никогда не брошу, потому что они без меня повесятся».

Второй год Гриша делал у себя ремонт с любовью и страстью непонятной. Обложился книгами по отделке интерьеров, иностранными журналами. По квартире ходил в трусах, засорив шелухой налузганных семечек паркет, который ещё не успел отциклевать.

Когда у Гриши был простой в работе, залазил на табурет голый, чтобы Зое не стирать лишнего и, обливаясь потом, скоблил стены своей квартиры до потери сил. Дивился на работу с отходом, будто писал картину, делая чуть ли не музей собственного имени. Пробил в кухню проем. Поставил туда под стеклом японский чайный сервиз. Уничтожил в ванной перегородку. Раковину и унитаз поменял на розовый фаянс. Пол выложил плиткой цвета морской волны. И всех звал к себе: «Полюбуйтесь, какая у меня теперь Гованна!» – (присовокупив первый слог от функции унитаза к ванне).

«А ты не боишься домоуправа?» – спросила в один из приездов Вера. – «Скорее меня, кто хочешь, испугается!» – скреб небритый подбородок и ржал так, что от смеха его ходуном ходило голое брюхо. А квартира и правда начинала наполняться ароматом утонченно-изысканной буржуазно-аристократической культуры.

…Гриша пришёл домой, толкнул незапертую дверь, и сразу цепочкой побежали навстречу сиамские кошки с голубыми глазами. Вспрыгнули на полку для шляп и принялись смотреть оттуда, как раздеваются гости. Кота, что был меньше Зоиной варежки, Плюшевый накрыл шапкой.

По всей видимости, у Бурлаковых все ещё продолжался ремонт.

Зоя сидела на тахте и делала эскизы. Было заметно, что Зоя намного старше Гриши, но умела оставаться младшей и опекаемой. Она улыбнулась, от век её брызнули лучики, глаза засветились аквамарином. Сквозь чистоту взгляда слоями живо проступала вторая, третья прозрачность; поняв что-то глубоко выношенное в себе, глаза на время потухли.

Полученные таким образом фазы впечатлений от внешнего мира, пронизанные насквозь синим ветром, заканчивались иногда болезнью. Предвидя это, Зоя с ужасом ждала нового затмения. Постоянно лечилась в психиатрической больнице и все пыталась удавиться. Болезнь по наследству перешла к дочери, как и живописный дар.