Свет на теневую сторону

Чуркин утёр смачно рот:

– Секретарь обзвонила всех, кого следует: «Наглядка есть?! В конце квартала проверим! Людей дадим! У меня плохих не бывает!»

Увлёкшись, Павел не заметил, что Филиппу Николаевичу прошлая история, была вовсе не по нутру. Потому что операция «изм-есс» – (социализм-прогресс), зависела не от нахрапистого Чуркина, а от личного обаяния самого Филиппа Секретова.

– Обзвонила всех подшефных, – продолжал заливать Чуркин. – На обкомовской машине подвозили. Работали как черти. Столярку, монтаж, грунт, штукатурками цветными, – все сами!

– Но сперва, – Павел тихо уточнил, – …унавозили везде этим измом-ессом, чтоб идеями запахло.

– Что ты брешешь, сиплый?! Трибунал по тебе плачет! – Филипп зачесал назад взмокшие волосы.

– А что навоз, дела полезные! Потом родное, для души: голубки, солнышко, сказки народные, узоры всякие, – и с такой теплотой стал говорить о своих художествах. – Эскизы, картоны, – всё при нас, – на любой сюжет и размер стены. Дома заготавливали, – наивно выкладывал Павел глухую непросвещённость в деле монументального искусства. – Приехали с Филиппком из Казахстана, взяли к весне по «Жигуленку».

Такой истории Юра не знал. Он дружил с Филиппом, деды и прадеды его были астраханскими купцами. Секретов часто приходил к Жилкиным в дом с деловым видом и со своей закуской. Атакующе извинялся, снимал лаковую обувь, и залезали с Юрой по железной лестнице на чердак смотреть с крыши футбольный матч «Спартака» и «Химика».

Нанося Жилкиным «футбольные» визиты, Филипп любил похвастать, что его почтовая марка с домиком Циолковского попала на выставку Бьеннале, надеясь на отношение к себе более достойное.

– Хотите, Вера Николаевна, я принесу вам этот журнал?

– Я не собираю марки, но мне приятно будет убедиться в вашем мастерстве.

Филипп намерился уйти. Сегодня уж не придёт, понадеялась Ветлова.

Не прошло и полчаса, вежливый Филипп, обтирая о коврик ноги, появился в дверях с журналом, где была напечатана его почтовая марка. Делец, ловкач, Филипп оказался к тому же ещё и доверчивым подстать Юре.

Юра, лихорадочно цветущий, собой довольный, доказывал сейчас свою любовь к Секретову:

– Филиппу надо заработать! У него семья, – двое детей. Сын Филиппа учится в музыкальной школе, дочь в английской. К тому же алиментщик. Только меня Бог пока миловал от алиментов, – с ехидством посмотрев на свою жену.

– Мужчина должен быть добытчиком, – наставлял Секретов Мишу. – А женщина – латать и чистить ему шкуры.

– Какие шкуры? – спросил мальчик. – Как у в первобытных людей?

С топчана раздался тихий стон. Уже готов, – подумала Ветлова.

Шторка колыхнулась, Вячеслав Гулов сел на ящике к столу.

– Я трезв, – хотя подобный факт никого здесь не трогал. – …Мы все тут, как лягушки в мешке, на которых ставит опыт сама жизнь, – заметил Гулов. – Кто отдаст концы от инъекций «изм-есс», а кто и выживет.

– Профилактика нужна, – ответила Вера.

– Купанье в проруби? – посмотрел внимательно, и зрачки его, потеряв объект, зависли где-то далеко.

…Вера вспомнила, как приехала зимой к Юре. Была годовщина их свадьбы. Пробежали на лыжах через лес и явились к Гуловым, – Плюшевый, Юра и ещё один художник, звали его почему-то Фикусом. Мокрые от снега, распаренные от мороза, художники ввалились в его квартиру. На диване сидела жена Вячеслава Рая, поджала ноги в тонких чулках, откинув руку на спинку дивана.

Оценив сокровище Гулова, поздоровались, и пошли в кухню без хозяйки пить чай, выложив на стол свои булку и масло. Вере запомнились тогда глаза Гулова: они глядели на неё прямо и открыто, как пустое небо. Смотреть в блеклое небо, которое никогда не сдвинется, попав на тёмную точку зрачка, в котором нарушился поток частиц, было жутковато.

Гулов показал свои маленькие отличные этюды. Лыжники-художники заметили на окне забавные фигурки, вырезанные из дерева. С интересом повертели скульптурки Вячеслава в руках, и ушли опять через лес.

Летом Ветлова встретила Гулова у рынка с авоськой картошки. Вячеслав поставил сумку, картошка раскатилась, но руки не подал, – сквозь забинтованный палец просочилась мазь Вишневского: «Да вот, с Епихиным плот строили. Поплывём с ребятами на «Свее» писать этюды». Вера подняла ему пару картошек и поспешила уйти.

– Люблю Ирину, – откровенничал сейчас перед ней Гулов. Ирина – первая его жена, которую бросил пять лет назад. …Ира Семочкина, дочь главного технолога откормочного комбината в поселке Столбищи, после выпускного вечера в школе, зашла в магазин. Порхнув со ступеней, выбежала с продуктами назад. Лошадь у крыльца шарахнулась от неожиданности в сторону и раздробила ей правую стопу.

Вячеслав сделал Ирине пять операций. Хромота осталась. Тогда Гулов решил на ней жениться, чтобы девушка-инвалид, могла стать матерью.

За полгода пребывания дочери в больнице отец Ирины, (снабжая кое-кого парным мясом), сумел перебраться в областной центр и отхлопотать трехкомнатную квартиру.

Ирина родила двоих детей. Но зять пришёлся Семочкиным не по душе, – его живопись дохода не приносила, да и хирургом он оказался плохим.

Гулов, обозвал тёщу узурпатором и ушёл в общежитие. В больнице ему объявили судилище, которого добился отец Ирины.

Вячеслав взял в больнице расчет и уехал в другой город. Освоил профессию рентгенолога и нашёл себе в сожительницы Раю.

– А кто первая жена? – спросила Вера, сидя сейчас напротив его.

– Ортопед.

Тем временем Филипп показывал Мише фокус. Взял яблоко, гоп – и проглотил. Пожал всем руки и укатил на своей машине цвета крабов домой, – жена у него была крайне взыскательная.

Юра после ухода Филиппа стал жарко говорить, что надобно обновлять худсовет молодыми, свергнуть председателя худсовета, который любит прикинуться, как тяжела ему шапка Мономаха, и назначать новый состав правления! И всё на жену поглядывал, какой он, дескать, теперь молодец.

Кто-то обсуждал за столом производственные дела:

– Я добыл заказ, – тебе шесть, мне четырнадцать, каждая по триста тридцать. Завтра пойду убедю, – шестнадцать мало, двадцать сделаем!

Все начали расходиться. Гулов копошась в стопке своих холстов, обернулся:

– Жилкин, разреши поцеловать твою жену.

– Валяй.

Рот у Вячеслава был жесткий и плотно сжат. Ветлова отстранилась.

– Зачем ты здесь? – проронил Гулов.
– …За-ачем ты вообще сюда приехала?!