Свет на теневую сторону

Откинув затылок на заднее сидение, Ветлова прекрасно отоспалась. В развилке Волоколамского и Ленинградского шоссе показался огромное здание вычислительного центра. Его задело крыло солнца. В стеклах, дрогнув, как на раскрываемой крышке рояля, вспыхнул свет и отыгрался по клавиатуре окон.

Ветова окончательно проснулась, когда таксист закончил путь. Вбежала в вестибюль. Встретил её знакомый Микельанджеловский умирающий раб с подкашивающимися коленями.

…Диплом защитила отлично. Предложили остаться в аспирантуре. Но муж работал в Энске. Там вот-вот обещали квартиру.

На банкете выпускников Юра был как свой, потому что помогал с дипломом всем, кто его просил.

Ресторан гостиницы «Россия». Танцевала, повеселев от вина, Грета Козлова в бархатном платье с жабо из русских кружев. По округлым плечам проходил озноб, кокетливо робели и плыли ноги, толкая подол чёрного платья. Вертелись браслеты на руках, сверкали дешевенькие перстеньки. Не в лад покачивая торсом плыла Грета, обещая жгучий танец.

– Ну же, Грета! Молодец! – подбадривал её Свиридов, давнишний моряк и бодрящийся холостяк, как-то странно хлопал по своим коленям, удивляя Ветлову. И настраивался на Грету джаз. Улыбка её красивого лица ворожила и влекла в смрадный колодец притворства.

Грета все ходила возле Юры, вызывая в круг.

– Ишь-ты, ишь-ты! – не умея ей помочь, Юра отчаянно прикрикнул:

–А ну-ка, Ветлова, спляши!

Вера встала. Жутковатая, ещё девичья застенчивость, вся в музыке и пластике оплела её дерзкий вызов. Волной подбросив плечи, тронула на груди брошку-ящерку и полыхнула вверх руками, желая побороть металл скандальной музыки.

Поняла, что джаза ей не превозмочь, И умерла под музыку излишне пародийно:

– Простите, в ресторанах не танцую, – отвергая пластикой своей ритм моторной жизни, ожидающей её.

Джаз, не поняв зачина, взвыл. Свиридов незаметно вышел, не попрощавшись, и навсегда! Грета обернулась чёрным лебедем с накрашенным ярким « клювом», руками извиваясь вроде лебединых шей, постукивая каблуками, подвиливая ягодицами, подплывала опять к Юре.

– Противно, когда красивая баба и это самое… – сказал Юра. – Пошли домой!

Ночью гуляли у заснеженной Москвы-реки. Проявляли дома фотопленки, развешивали сохнуть на кухне. Принимали гостей, ездили за город и строили планы на дальнейшую жизнь в лучах бескорыстного творчества.

На год они разлучились. Пока Юра ждал квартиру, Ветлова работала художником-дизайнером в проектном институте в Москве.

Приходилось вычерчивать вешалки, подбирать колера стен, задумывать отделку помещений, подвесные потолки. Воочию могла убедиться, как главный архитектор мастерской брал лом и скалывал террац-мозаичные полы, не соответствующие его проекту! Не подписывал акт приема отделочных работ! Наказывал рублем горе-монументалистов, – они хотели обойти худсовет и сорвать куш за легкую халтуру! Заставлял художников переделывать эскизы. Требовал от рабочих перекрашивать стены согласно проекту. Увещевал прорабов поставить т е двери, что были заложены в смете, а не другие. Это и называлось «общим решением интерьера».

Посылали Ветлову в командировку подобрать отделочные материалы, чтобы срочно заменить предыдущие, – они могли разрушить стилевое единство замысла.

Жизнь сталкивала Ветлову с ведущими архитекторами, которым приходилось решать задачи, иногда почти неразрешимые и в конструктивном отношении, – исправлять каким-либо дизайнерским приемом ляпы смежных служб.

От честных амбиций мастеров, ведущих проекты общего решения городской среды Москвы, других городов России, зависело лицо и её города, а так же самочувствие жителей страны, наполняя смыслом её незаметную работу.

11. Новоселье.

Прибывшая из Москвы электричка выпустила на перрон толпу с торбами апельсинов, бананов, колбасы, прочей снеди. Люди, освободившись от пребывания в душной электричке, осаждали привокзальные троллейбусы. Сразу чувствовалось, что люди живут здесь крепкие, ядреные, толкаются локтями – будь-будь. Несёт от них табаком, прочими эфирами и все добродушно посмеиваются.

Агитационных стендов в городе много. Они призывали лучами, снопами, римскими, арабскими цифрами, сколоченными из реек-чурок, ёлок-палок, пытаясь убедить идейно недозрелых граждан урожайным изобилием. Стенды-времянки, как прозвали это творчество архитекторы, километрами фанеры сопровождали дорогу от вокзала, заслоняя измученное, но всё ещё красивое лицо старинного русского города.

В тупике железного пути возвышалась раскрашенная голова паровоза – затея главного архитектора украсить такой «скульптурой» вокзал.

Вера взяла на работе расчет, радостная от перемен, стояла с вещами, ожидая Юру.

Начиналась весна. Все встречавшие прошли, Юры не было. Какой-то прохожий взял у Миши вещи, велосипед мальчик вёл сам, и сели в троллейбус.

Вниз от вокзала убегала голубовато-сиреневая от влаги улица, заросшая столетними тополями. Через ветки видны старинные балкончики, арочные окна, любовно пролепленные фасады с великолепными фризами наверху.

Не зная, где выходить, сошли чуть раньше. Тротуар был размыт талым снегом, текли ручьи. Легкий пар высыхающих луж поднимался над ним, играя кое-где неожиданной радугой.К вечеру слегка похолодало, дома тихо и мягко прели во влаге весеннего воздуха.

Им помогли донести вещи, отыскать адрес.

– Миша, видишь два угловых окна на пятом этаже? Беги, зови папу, я жду внизу. Номер квартиры запомнил?

Миша убежал в подъезд. …Быстро вылетел обратно, сказал, что долго звонил, но дверь была не заперта. Там сидят два дядьки, одного не знает, а другой похож на Плюшевого.

– Не обознался? Пойди, проси Гришу.

– Он того…, – затылком в стену уперся, меня не послушает.

Из подъезда появился долговязый человек, взял у неё чемодан, сумку и направился к подъезду.

– А Юра где?!

– Юрка-то?! Вас встречать пошел.

Человека звали Севой. Поставил наверху вещи и ушёл.

Полнеющий небольшого роста мужик, оставшийся в квартире, откинул себя на спинку стула и развел колени в тесных порющихся джинсах:

– Ты на меня не смотри так, мадам Ветлова, то есть Жилкина.

– Да я и не смотрю…– чувствуя себя здесь чужой.

Гриша, прозванный Плюшевым – всегда носил плюшевый пиджак, – уходить не собирался.

– Ещё успеешь здесь отдохнуть. …Мальца покорми, – сказал по-родственному и кивнул на стол, сгреб в ладонь окурки, выбросил, сложил на животе руки и наблюдал за Ветловой колючими глазками:

– Да, я хам. Но самый страшный враг здесь для твоего Юрки не я, а Филька. Запомни, Филипп Николаевич Секретов, хам элегантный. Жилкин брезгует, когда я Секретова обзываю Филькой. А я вам что? Друг, неподкупный, безотказный. Выше всяких там производственных политик. Друг, но, увы, сколько могу, потому что Юрка твой желает понимать только до определенной черты. А дальше паровоз отказывает. Видела на вокзале, – только половина паровоза стоит. Главный архитектор поставил памятник горожанам, чтобы помнили, – в половину паровозной силы, братцы, работаем – дальше пока не тянем.