Святая

– То есть, моих заслуг нет? Я, можно сказать, всю себя отдаю работе и людям, а ты медсестер защищаешь?!

– Да никто никого не защищает, ты самая клевая врачиха на свете, - ржал Тимур, все получилось именно так, как он и хотел. Ну что поделаешь, на работе Евпраксия никому бы не позволила над собой не то что смеяться, даже улыбаться иронически. Но Тимур у нее особенный, ему можно было простить. А каким еще мог быть ее муж, как не особенным?

Время неслось и несло с собой Евпраксию. Нет, она никогда не плыла по течению, но мир вокруг менялся, и как бы Евпраксия не старалась сохранить статус кво, все равно время равнодушно вершило свои праведные и неправедные дела, меняло и пейзаж за окном, и само окно, и человека, смотрящего из окна на пейзаж.

Опали как пожухлые осенние листья дряблые члены советского политбюро, и закрутил неведомую интригу тогда еще относительно молодой и энергичный Горбачев. Привычный мир покачнулся, опять замахнулись на Сталина, чего Евпраксия никогда не могла ни понять, ни принять, стали поговоривать о каком-то плюрализме, разности мнений, что было еще страннее, потому что Евпраксия всегда знала, что мнения-то бывают разными, но правда ведь в конечном счете всего одна, и знает ее тот, кому знать положено, а остальные должны своим делом заниматься и не лезть куда не надо. Дела в стране творились большие - сухой закон, ускорение, перестройка. Но все тонуло в привычной суете, в проблемах и быте. Люди продолжали либо жить, либо исполнять маету, которую привыкли считать своей жизнью, люди продолжали влюбляться, рожать детей и умирать, бороться за кооперативные квартиры и легковые машины, за усвоенные в детском саду и школе коммунистические идеалы, за усвоенные в студенческие годы антикоммунистические идеалы, за внутреннюю свободу и отсутствие мещанства, образом которого были машины и кооперативные квартиры, за то, что понимали под необъятным и несбыточным словом "справедливость", за детей, за последнюю надежду "чтоб хотя бы у них, хотя бы у них"... Вечный бег продолжался, но стал каким-то бурлящим, звенящим, как турбулентность, объемлющая самолет, и заставляющая его дрожать всем телом и выть, как больного, которого лечат инсулиновым шоком.

Время донесло Евпраксию до пенсионного возраста, уходить на пенсию она не собиралась. Рановато было, сил невпроворот - да и кто бы ее отпустил, равных-то ей не было, об этом мог рассказать любой больной, да и врачи свое место знали, понимали, что не им с Евпраксией состязаться.

Время шло, и Милочка родила дочечку, Ирочку, такую же хорошенькую и хрупкую как сама. Тимур выбил ей квартиру, и теперь у Евпраксии появился, по сути, второй дом, в который она наведывалась по выходным, возилась с внучкой и внимательно контролировала здоровье Милочки. Муж бедняжке попался негодящий. Но, конечно, здесь в Челябинске трудно было найти жениха, подходящего Милочке, с ее умом, красотой и талантами. Ей бы в Москве учиться. Петьке до Милочки было ой как далеко: нет достойного воспитания, нет в помине аристократизма Милочкиного, да и мозгов, если честно, маловато. Скажет ему Евпраксия" "Я блок в этом году на даче, ох яблок... Еле дотаскиваем с Тимуром". Молчание, как и не слышал. "Сапожек у Милочки хороших нет. Нам на работу фарцовщик один такие классные сапожки вчера приносил, Милочкин размер". Молчит. А ведь знает Евпраксия, что премию хорошую получил. Ну такой тупой, это что-то особенное. Другие моментально реагируют, а этому хоть бы хны. Ничего еще в жизни не добился, живет, по сути, в её, Евпраксии, квартире, а уважения должного, восхищения такой невероятной удачей как попадание в одну из лучших семей Челябинска, не чувствовал, не понимал. Но упрямый был, все по-своему норовил сделать. Не от ума, конечно, но Тимур говорил, что хоть это есть, хоть какой-то характер, уже можно будет зацепиться и попробовать человека из него сделать.

Машка закончила школу и укатила в Москву учиться, не захотела в Челябинске с родителями оставаться. Поступила в Плехановский, собралась экономистом быть. С одной стороны, остались вдвоем с Тимуром, а с другой - даже небольшое облегчение Евпраксия почувствовала: ну не находилось общего с Машкой, и все тут, все делала по своему, все наперекор. Вредный был характер.

Ей бы, конечно, учиться под присмотром родительским, не того полета птица, не Милочка. Та отлично училась, диплом красный получила. А эта вернулась с синим, вскладыш не показала, потеряла якобы, когда ехала. Но Тимур разузнал в институте, что за оценки у дочки были - расстроился, госэкзамены на трояки сдала. Но что было делать, не гнать же вон, все равно любить надо и такую. Что там у нее произошло, что она так плохо сдала, Евпраксия узнавать не стала, чувствовала - грязное что-то, чего она знать не хочет.

Приехала, вещи кинула и бабку уехала навещать, мол, с ней списалась уже. О чем ей там было с бабкой старой общаться? Бабка уже из ума выживать стала. Привезли ее в Челябинск за Милочкиной доченькой присматривать, так Симка через три месяца приехала и забрала, как собственность какую-то. Милочка на улицу выбежала, плакала, кричала, что бабушку забирают, людей просила бабушку отбить. Бедная девочка, не знает, что люди-то в основе своей злобные и завистливые, только страх их вежливыми да внимательными делает, только идеи правильные, которые с детства вдалбливают в их злобные головы. Так и увезла Симка бабушку, еще и позвонила потом, заявила, что никогда такой мерзости не видела и знать не знала, что так может быть. Пришлось Евпраксии объяснить ей все и про ее неполноценность, и про дурь мамашкину вековую. Пусть своих оболтусов воспитывает, если это в принципе возможно, а о Милочке не смеет ничего своим ртом поганым говорить. И чтоб не звонила больше никогда! Надо же, какой ум скверный. Рыдала потом полдня вместе с Милочкой, даже лицо опухло.

И зятек Милочке подгадил, бедная девочка. Евпраксия не сомневалась, что этот себя проявит - гены не те. Заявился к ним домой и выдал, что Милочка больная, психиатру ее нужно показать! Она, видите ли, в трамваях постоянно со всеми ругается, он, мол, не знает, что и делать. Как сцепится с кем-нибудь, так приходится ему ее на ближайшей остановке выволакивать, минут пятнадцать ждать, когда в себя придет, соображать начнет хоть что-то. Евпраксия даже и не сообразала как реагировать. Посмотрела с выпученными глазами на Тимура, а он на нее такими же точно глядит.

– Ты, Петя, палку не перегибаешь?
– спросил.
– Мало ли дураков в трамваях ездит, может Милочке, что называется "везет" на них? Может и правда, терпеть таких нельзя? Она, в общем-то, к трамваям не очень-то приучена. У нас машина давно, я всегда старался ее и в школу подвезти, и в институт. Народ трамвайный ей не знаком был. Да и мы с матерью о нем подзабыли, рассказать не могли.

– Да что ты вообще его слушаешь!
– Евпраксия бодро, как молодая, спрыгнула с дивана, и заскакала перед высоким неклюжим Петькой, тыкая в него указательным пальцем, - Мучает жену трамваями переполненными! Нормальный муж уже давно бы на машину заработал, чтобы ТАКУЮ не тревожить встречами со всяким мусором человеческим, с этими простофилями, которые в жизни ничего не могут и не смогут никогда! Сколько я таких видела! А она, такая нежная, такая хрупкая девочка, - Евпраксия зарыдала с привываниями, - так устает и с ребенком, и на работе! Бабка от нее сбежала, кинула, зверье издевается в трамваях, а этот му-у-у-уж!
– Евпраксия взвыла от ненависти, произнося это слово, так что Петька аж побледнел и отшатнулся, - вместо того, чтобы защищать ТАКУЮ...
– она задохнулась и схватилась за сердце, - Ни чего-то ты понять не можешь! Ну совсем дур-р-рак, - добавила она с тем обычным сильнейшим презрением, которое сопровождало произнесение этого слова, - совсем-совсем дур-р-рак! Живешь в нашей квартире! В моей!
– рявкнула она люто, - На нас, на людей старших, тебе насрать, иначе бы подумал сто раз, можно ли приходить и такие болезненные фантазии про ребенка нашего бедного говорить! Это тебя бы к психиатру, недоделок! Ни воспитания, ни породы, ни генов!!!

– Не смейте, - заорал покрасневший Петька, - не смейте про воспитание и породу! На себя посмотрите, псевдоаристократы хреновы, все что-то из себя мните, а сами ножом пользоваться не умеете! Чмо тупое! Ведьма! Ведьма! Ведьма!

– Ах ты, дрянь!
– Тимур двинул Петьку с разворота так что тот грохнулся на пол, вскочил, и бросился на тестя. Но Евпраксия как будто вспомнила свои старые акробатические навыки, прыгнула сзади, и вцепилась Петьке в плечи, частично блокировав руки. Не зря каждый день по часу зарядку делала, под шестьдесят было - а силы, цепкость такие, как не у каждой молодой. Так и висела, не отодрать, пока Тимур чистил зятю рыло. Вот так и проучили мерзавца. Ну что было делать, если такое в семью попало? Как иначе мозги можно было просветлить?

Дурная овца все стадо портит. Появилась в семье плевела, вот и случилось у них то, чего сроду не было и быть не могло. Они и не ругались-то никогда - идеальная семья, всем на зависть. А вот теперь до драки дело дошло, все из-за дурака безмозглого, бесталанного. Испортили породу.

Вытолкали Петьку, а сами поехали к дочке домой, там ее сторожить. Пока Петька на трамваях своих добрался, они уже у Милочки были, рассказали, все что Петька про нее говорил. Расстроилась бедненькая:

– Люди такие лживые, мерзкие, наглые! Везде задирают, завидуют, пакостничают! В подъезд заходишь - каждый смотрит, как одета, какое настроение, какие духи! Ну все им интересно! Потом еще обсуждают! Тут один раз соседка сверху зашла: вы сильно кричите, у меня ребенок заснуть не может! А мой ребенок что, не спит, когда вы скандалить приходите? Как сквозь строй ходила и в школе, и в институте, каждый чих, каждые сапоги изучали и обсуждали! Да, была у родителей возможность хорошие сапоги покупать, разве преступление? А тут - на мужа положиться нельзя! Мне он тоже самое талдычит, все уши прожужжал. Но родителям зачем меня хаять?

– Дурак потому что, - грустно сказала Евпраксия, - дурак беспородный, сразу его видно было, только ты, бедная, любила и не видела поэтому, что за пень. Только из-за любви твоей не стали тебе ничего говорить, не стали отговаривать от замужества. Как ему мозги вправить, да и возможно ли?

– Ой, мама! Породный-беспородный! Ты что - из князей?

– У меня отец - герой!
– вынуждена была прикрикнуть на нее Евпраксия, - И сама я не так проста: лучший врач диспансера, а больные считают, что и города! Ну, это их дело, конечно. И отец у тебя человек на весь город известный! У нас семья непростая, заслужили мы уважение свое! И я не допущу, чтобы какой-то неврастеник мою дочь оскорблял!

– Не оскорблял он, он недопонял.

– А для меня такое недопонимание - оскорбление!

– Ну и что теперь? Что? Разводиться, ребенка без отца оставить?

– Вырастим сами!
– жестко сказала Евпраксия, - не пропадет, зато человеком будет, а не размазней, как папа его.

– Ой, мать, жестко рубишь, - недовольно вмешался Тимур, - сами пусть решают, как им жить.

– Знаешь что я тебе скажу, как врач: иногда без ампутации не обойтись! Вот так!

Услышав про ампутацию Милочка зарыдала.