Святая

– Да, апельсины лучше грейпфрутов, а стоят дороже - это всем известно!

– Это для вас так, а для других может иначе! Черешня лучше вишен? Лук лучше арбузов?

Но Евпраксия этот сарказм понять не могла. Сколько она себя помнила, она так редко бывала неправа, что отдельные случаи в расчет уже не принимала. Слова Слепоты выглядели форменной ахинеей. Да, грейпфруты лучше апельсин, черешня лучше вишни. А лук с арбузами зачем сравнивать? Что за глупость?

– Язык прикуси и работой займись, мысли дурные в голову лезть не будут!
– Евпраксия махнула рукой в сторону, мол, отцепись, - Больные, вы нас извините, больше такого не повторится!
– с укором глядя в лицо Слепоте проговорила Евпраксия, и отправилась к Оксанке жаловаться.

– Ну загрызла, - горестно жаловалась она, - не знаю что делать. Я ей слово - она мне десять. Сегодня при больных сканадал учинила. Еле утихомирила ее! Я человек добрый, но терпение мое кончается. Прямо совсем кончается. И делать что не знаю, прямо не знаю.

Оксанка, уже хорошо изучившая подходы Евпраксии, тут же отреагировала:

– Скандал на работе, конечно, можно и основанием для увольнения сделать. Но только как я уволю мать двоих детей, вдову, которая без отца их растит?

– Ой, да что ты, какое увольнять, ты что!
– злыдней Евпраксия быть не хотела, нет, такой ценой от Слепоты избавляться нельзя, - урезонить бы ее как-то. Ей же лучше будет, о ней забочусь.

– Да как ее урезонить? Я уже с ней несколько раз говорила. Она не так глупа, - чтобы ее просто запугать, знает, что государство будет на ее стороне, как матери двоих детей и вдовы. Пойдет в райком профсоюзов, оттуда напишут везде, что мы бездушные, не дай бог еще в газету настрочат. Тогда и мне и тебе так приложат, на всю жизнь хватит. И, к сожалению, не так она умна, чтобы с начальством в ладу жить. Надо вот ей свою линию гнуть, и все. И зачем? А ведь кроме языка придраться не к чему. Не опаздывает, не пьет, не курит. Аккуратно одета всегда.

– Ой, да потерплю я, - грустно сказала Евпраксия, - чего тут сделаешь. Мать двоих детей.

– Да постараюсь я какое-нибудь место присмотреть и сослать ее туда от тебя подальше. Потерпи месячишко-другой. А ты пока попробуй - может по поводу того, что ты тоже мать двоих детей, с ней сойдешься?

Лицо Евпраксии выразило крайнюю степень негодования и удивления. Но она спохватилась, опустила глаза, и когда их подняла, лицо уже было смиренным.

– Ну что ж, я попробую.

Встала и пошла к двери. Внутри было горько. "Толку от тебя, главврач. А я тебе помогала на эту должность пролезть, пропихивала, можно сказать" - вяло недоумевала она. По всему выходило: не так просто будет Слепоту с глаз долой отослать.

В дверь постучали, и в кабинет главврача протиснулись двое больных.

– Ой, и вы здесь, Евпраксия Семновна!
– смущенно заулыбались они, - как хорошо, что мы вас здесь застали.

Как раз они присутствовали при выходке Слепоты, и Евпраксия в недоумении остановилась, и оглянулась на Оксанку.

– Мы тут присутствовали, когда медсестра нагрубила Евпраксии Семеновне!
– начал, смущаясь, высокий мужчина с благородными седыми висками, Наташкин протеже, инструктор райкома партии, - и пришли вам сказать, что возмущены! Как можно так разговаривать с таким человеком, как Евпраксия Семеновна? Почти святым! Недаром больные ее матушкой между собой зовут, а это дорогого стоит. И вдруг какая-то медсестра, надо сказать прямо - наглая, так с ней разговаривает, без всякого уважения, грубит, дерзит. Вот честно скажу - места своего не знает.

– Ой, да что вы!
– Евпраксия всплеснула ладошками, - ой, да не надо, мы сами раздеремся! Она мать двоих детей, вдова! Ой!

– Ладно, Евпраксия Семновна, иди, иди, - мягко и вкрадчиво, со значением, сказала Оксанка, - не съедят твою Слепоту, мы тут без тебя разберемся.

Вечером Евпраксия рассказывала семье о конфликте, так справедливо обернувшемся против самой Слепоты.

– Надо же, как человеку фамилия подходит! И вправду слепота, ничего не видит, ничего не понимает!
– смеялся Тимур.

– В результате написали на нее заявление больные. Ну разве я не права была?

– Да во все ты была права. Даже в апельсинах с грейпфрутами. Это твое мнение, что апельсины лучше грейпфрутов. Что за бред несет эта Слепота? Ты так считаешь, и имеешь на это полное право. То есть, ты права.

Только Машка по своему обыкновению посмотрела исподлобья и ничего не сказала.

Людочка закончила институт, вышла замуж и они жили с мужем в семейном общежитии, которое им устроил Тимур. Машка теперь была единственным ребенком в доме. Ну, уже не вполне ребенком, лет пятнадцать. Потише стала, поспокойней, но все равно - какая то не совсем своя. Вот так же как сейчас - промолчит, да глазищами зыркнет недобро ни с того ни с сего. В кого такая?

А Слепоту через два месяца сбагрили в школу градусники ставить да прививки делать, как раз место освободилось. Она было запротестовала, что ей далеко ездить будет, с пересадкой, но заявление от больных показали и попросили сделать выводы и успокоиться. Ну и успокоилась она, может даже и выводы сделала, но никто ее расспрашивать не стал. Прощай, Слепота!

Медсестры никогда не пользовались симпатией Евпраксии, еще с медучилища. Ни в чем нельзя было на них положиться. Вечно кого-то приходилось чехвостить за аморалку или пьянство, да и немало непутевых попадалось. Сама Евпраксия старалась брать к себе порядочных, и в общем-то ни разу не ошиблась. Вон даже Слепота - дура дурой, характер ужасный, но в общем-то старательная и порядочная. А у других - да чего там только за долгую уже Евпраксиину службу не было. Запанибрата с собой Евпраксия никаким сестрам быть не позволяла.

Дома Евпраксия поджавши губы рассказывала:

– День рождения отмечаем, по традиции стол накрываем на отделение. Не в малую копеечку обходится собрать стол приличный, сами знаете.

Времена шли уже ранние послебрежневские, когда многолетнее правление одного царя сменилось быстрым невнятным мельканием маленьких престарелых царьков. В магазинах кроме кильки и хлеба мало что было. Все поприличнее можно было только в Москве купить или, как тогда говорили, "из-под полы". Хорошо, что Тимур был величиной весомой не только на Станкостроительном, но и вообще в городе. Ему можно было отовариваться в спецбуфетах, получать спецпайки, да и всякого рода торгашня липла, рада была предложить свои услуги. Да и Евпраксия иногда брала подарки от больных: коробки конфет московских, колбаску сырокопченую. Не себе, дочкам. Да и несли люди от души, не взять было - обидеть человека. А больных обижать - последнее дело, для здоровья ихнего тяжко.

– Так вот, - Евпраксия приподняла брови, - у медсестер всегда стол богаче, чем у нас, у врачей! Сегодня одна проставлялась: коньяк, шампанское, сервелат финский, бутерброды с красной икрой! Я стою со всеми у стола, не ем. Она мне: да что ж вы не кушаете ничего?
– Евпраксия сделала паузу, посматривая на улыбающегося Тимура, и продолжила брезгливым тоном, - Да не хочу, говорю, сыта. Представь себе, я себе не могу позволить икру на стол выставить, поди достань, чтобы на всю работу бутербродов наделать, а эта - на тебе пожалуйста.

– Муж наверное достает, - пожал плечами Тимур, - ты ж знаешь как делается: блат есть - икра есть, блата нет - кильку покупай.

– Тебе бы все хи-хи, а по мне так несправедливо, что какая-то медсестра в состоянии делать то, что я, столько людей вылечившая, себе позволить не могу, - Евпраксия надулась.

– Да ладно тебе, борец за справедливость, я же говорю - муж достает. Раз такого мужа достала, значит, справедливо, я ведь тоже немало чего достаю, что другие не достанут, - Тимур явно был настроен похихикать над ней, что Евпраксии всегда не нравилось. Она вообще к юмору относилась с легким презрением - это было своего рода шутовство, занятие не для серьезных людей.