Табельный наган с серебряными пулями

Есенин замялся.

— Понимаете… Он — не выглядит. Я его не вижу. Чувствую, что он есть, где-то рядом, за спиной, оборачиваюсь — ан нет его. Как будто он в других людях прячется…

У меня заныли еле-еле сросшиеся ребра, сломанные летом демоном, вселившимся в девчонку-школьницу. И сразу вспомнилась фраза из учебного пособия, которое я читал, повышая свою грамотность: «…Черный Человек — один из обликов, который принимает черная сила, сатана, дьявол…».

Неужели Есенин столкнулся с демоном?

6

Рассказывал он о своем Черном человеке чуть запинаясь, нервно комкая в руках кепку, но, при этом — все же толково, подробно и понятно. Как-никак — поэт, со словом умеет работать. Вот только из этого рассказа все равно складывался какой-то бред.

Черный человек не приходил к Есенину прямо, что вот пришел, сел за стол, налил чаю… Нет, Есенин его никогда не видел напрямую, но часто ощущал его присутствие. Как будто этого человека здесь нет, но он только что здесь был. Или, к примеру, приходит к Есенину кто-то из его знакомых, он смотрит на пришедшего — и видит, присутствие Черного, как будто человек измазан его следами. Но при этом сами следы не видны. Да, вот именно так — видны, но не видны, есть, но нет, видит, но не видит… Неудивительно, что такая головоломка поэта терзала и сводила с ума, возможно, он даже напивался для того, чтобы заглушить вот это видение Черного человека… А, может, потому, что он просто любитель выпить и побуянить, тут уж я не знаю.

Иногда Есенин даже слышал Черного человека, чаще всего — ночью, перед сном. Как будто его в помещении нет, но в то же время ясное ощущение, что он — где-то рядом, чуть ли не у кровати сидит. И что-то шепчет, шепчет, шепчет…

Для пущей мозговывернутости — Есенин, как сам сказал, Черного человека никогда не видел, но может описать, как тот выглядит. А вот так — не видел, но видел. Как-то вот он каким-то образом чувствует, что вот этот вот его Черный — вот именно так выглядит, а не иначе.

Черный цилиндр, типа как у буржуев на плакатах рисуют, черный костюм, старинный, Есенин там его какими-то словами называл, но я не запомнил, худое лицо, бакенбарды, такие, какие были модными при царях — прям по все стороны, что у той рыси, один глаз — блевотно-голубого цвета, второй бельмом затянут.

И при этом — объяснить, откуда он настолько точно знает, как Черный человек выглядит, Есенин не может.

Чеглок отозвал меня в сторонку и проговорил, глядя на то, как Коля Балаболкин — остальные тем временем успели разбежаться по разным делам — пытается изложить на бумаге вот это вот все:

— Вот поэтому я поэтов и не люблю.

— Потому что они сочиняют всякую белиберду? — не понял я, с чего это вдруг моего начальника потянуло на поэтическую критику.

— Если бы, Степа, если бы — белиберду… Они ж, мерзавцы, в свои стихи душу вкладывают.

— А? — наверное, выглядел я сейчас не очень умно.

— Любая рифмованная строка, Степа, это потенциальное заклинание. Глядя на твое лицо — поясняю: любой стих, если он придуман действительно талантливым человеком, да еще и не просто «на и отвяжись», может оказаться заклинанием. А как это заклинание сработает, на кого повлияет и чем дело закончится — не скажет, даже сам этот виршеплет. Они ж слова впросте не напишут, все у них метафоры да аллегории, оксюмороны да синекдохи… Вот и получается: писал поэт стишки, писал, душу вкладывал — и сам не заметил, как стал чародеем. Поди теперь пойми — какой его стих вот этого самого Черного человека и откуда вызвал.

— Думаешь, это нечисть какая-то?

— Да к бабке не ходи. Хотя…

Чеглок задумчиво потер подбородок, посмотрел на сидевшего к нам спиной Есенина.

— То, что он описывает, похоже на следы от колдуна. Достаточно сильного, чтобы на людях оставались следы даже не от его колдовства, а просто от контакта с ним.

— А разве такие следы можно увидеть?

— Нельзя, конечно, но я ж тебе сказал — кто его знает, какой стих поэта-чародея и как повлияет. Написал он что-нибудь вроде «Глаза мои зеленые, хочу увидеть силу темную» — и оп-ля.

Я хотел было сказать, что глаза у Есенина вроде как не зеленые вовсе, но потом понял, что это пример и навряд ли он и вправду такое писал.

— Так что разбираться нам с этим случаем долго — история-то необычная… Где наш пресвитер бродит? Неужели что-то почуял и в бега подался?

— А как ты собираешься его расколоть?

— Да, это-то, конечно, проблема… Такие люди, которые на две стороны работают, они мысленно не один раз представили, как их разоблачают и к любому повороту готовы. Скажешь ему в лоб «Ты, падла, на Нельсона работаешь?!» — а он и ухом не поведет, такие глазки состроит, хоть сейчас в ангелы. Надо что-то необычное придумать, чтоб сразу его из колеи выбить… Помню, учитель мой рассказывал — до революции был в Питере грабитель такой, Черный Гамид его звали. Ловок был до невозможности, приучил себя — как только слышит от полицейского «Стой!», так сразу стрелять на звук. А попался он так — полицейский, что возле кассы оказался, перед этим холодной воды нахлебался и осип так, что не то, что крикнуть, громко говорить не мог. И вот представь — ночь, улица, фонарь… касса. Выходит из дверей Гамид, весь настороже, нервы, как струна… А ему в спину шепот «Стой…». Гамид раз — и в обморок. От неожиданности. Вот что-то подобное надо и с нашим пресвитером сыграть…

Чеглок еще раз посмотрел на спину Есенина.

— Хм… — и потреб подбородок. Потом встал и подошел к столу:

— Коля, ты закончил?

— Немного осталось. Тут вот…

— Ну вот и молодец. Сходи, погуляй, папирос мне купи, что ли.

— Товарищ Чеглок…

— Иди.

Дураком Балаболкин не был, таких в МУРе не держат, поэтому быстро исчез. Остались мы в кабинете втроем: Чеглок, я и Есенин.

— Случай ваш, гражданин Есенин, врать не буду, необычный, но вы не переживайте — разберемся. И не такие орешки в ОБН щелкали.

— Значит, — с надеждой посмотрел на нас Есенин, — я не сумасшедший?

Глаза у него, кстати, оказались синими.

— Может, и сумасшедший, я не врач, но ваш Черный человек — не галлюцинация, факт. Поймаем мы его, не переживайте.

— Спасибо! — Есенин встал и протянул руку, на его лице, впервые с момента его прихода появилась улыбка, делавшая его чертовски обаятельным, — Спасибо!!!

— Есть одна просьба к вам…

— Какая? — удивленно поднял поэт брови, — На восторженных поклонниц вы не очень похожи.

— Просьба необычная, прямо скажу, но, думаю, вы сможете сыграть нужную эмоцию. Подождите немного, посидите здесь, скоро в кабинет войдет один человек. Я подам вам знак — и вы сделаете вид, что видите на нем следы этого вашего Черного человека. Ну, не видите, а как вы их там ощущаете. Договорились?

— По рукам, — Есенин снова задорно улыбнулся.

Ждать пришлось не так уж и долго — через четверть часа дверь в кабинет раскрылась и в нее шагнул задумавшийся о чем-то своем пресвитер Шленов.

— Давайте, — шепнул Чеглок.

Есенин повернулся. С его лица медленно сошла улыбка, он побледнел, глаза расширились… Поэт медленно встал со стула, указал дрожащей рукой на пресвитера и хрипло произнес:

— Черный человек… На нам след Черного человека… На нам след Черного человека!

Шленов шарахнулся назад, налетел спиной на закрывшуюся дверь и побелел как полотно, глядя испуганными глазами на Есенина.

— Что ж ты, Ваня, — плавно скользнул к нему Чеглок, — колдуну продался?