Табельный наган с серебряными пулями

— Шубы он из них делает, на продажу, — веско заявил управдом.

— Почему шубы? — заинтересовался я. Вроде бы голодные военные годы прошли, от ЦЕКУБУ ученым поддержка идет, так что уж на пропитание ему хватило бы. А те, кому роскошный быт требуется, в ученые редко идут.

— Известно зачем — на продажу. Собак-то он покупает, а откуда у ученого деньги? Жалованье-то чисто смех.

— Ладно, граждане и гражданочки, — я хлопнул себя по коленям и встал, — ведите к обиталищу вашего профессора, посмотрим, какие такие опыты он на шубах… тьфу, на собаках проводит.

На звонок дверь раскрыла экономка профессора, настолько старая бабка, что удивительно, как она дошла дошла до двери и не развалилась.

— Степан Иванович? — прошамкала она, — дома, известно, опыты проводит.

— С собаками? — сурово спросил я. Хоть и понятно, что на ком-то всякое научное надо испытывать… Но собак все же жалко…

— С химией, — веско отрезала бабка и зашаркала валяными тапками вглубь коридора.

— И за допплощадь не платит, — наябедничал мне шепотом в спину управдом. Но с нами не пошел.

Профессор обнаружился в комнате, явственно превращенной в лабораторию. По крайней мере, такой количество незнакомой мне стеклянной посуды я видел только в лабораториях. Среди этой посуды обнаружился и сам профессор, крепкий мужчина, лет сорока с небольшим, с роскошной каштановой бородой и внимательными глазами. Которыми он внимательно наблюдал за карманным хоронометром в своей руке.

— Агенты Кречетов и Григорьев, — представился я, — Профессор Вагнер?

— Вагнер, товарищи, это знаменитый композитор девятнадцатого века. А я — Вангер.

Он добавил в колбу с одной бесцветной жидкостью другую бесцветную жидкость из пробирки. Никаких изменений не произошло, но профессор Вагнер… то есть, Вангер, удовлетворенно хмыкнул и развернулся к нам, опустившись на стул:

— Присаживайтесь.

Мы вместе с Григорьевым, с интересом осматривавшим помещение, сели на предложенные стулья и я уже было раскрыл рот, чтобы спросить, что он делает с собаками и где они вообще, как профессор выкинул удивительную штуку.

Он как бы раздвоился.

Нет, перед нами не появились даа профессора Вагнера… тьфу, Вангера. Просто один его глаз обратился в нашу сторону, а второй, прямо как у хамелеона, повернулся в другую и левая рука профессора начала что-то записывать в большой блокнот.

Как будто одно тело делили два человека и сейчас один из них занимался продолжением опытов, а второй разговаривал с нами.

Я даже на мгновенье подумал, что перед нами — двоедушец, но потом отбросил эта мысль.

Двоедушец — это колдун, который после смерти ухитрился подселить свою душу в тело другого человека, да так с тех пор и живет, вторая душа в одном теле. Но двоедушцы вот так себя не ведут. Душа колдуна просто прячется, за первой душой, отчего его очень трудно обнаружить, даже проверку пресвитерами они проходят на раз, да при необходимости, может душу хозяина тела задвинуть и вперед вылезти, сам телом управлять, так что первая душа потом и не прмнит ничего. Матерые, долго в ином теле живущие двоедушцы, могут научиться отделять двойника — недолго живущий слепок с тела, в котором душа колдуна находится. Но вот так, чтобы тело одновременно двумя душами управлялось — так двоедушцы не могут. Если профессор и колдун — то гораздо более необычный.

3

Почувствовав некоторое напряжение, Вангер посмотрел на меня с Григорьевым. Ага, вы правильно поняли — одним глазом на меня, другим на него.

Надо было всё же пресвитера брать… Не люблю я, конечно, нового, с Цюрупой гораздо легче работалось, но как пресвитер он своё дело знает. А есть вещи, которые навскидку, без пресвитера, и не определишь.

Профессор смущенно кашлянул и глаза вернулись к человеческому положению.

— Прошу прощения, — честно говоря, никакого сожаления в его голосе не было, — привык так работать, забываю, что для обычного человека это зрелище непривычное.

— Что за магия? — спросил Григорьев. В его голосе чувствовалась некоторая настороженность и я его прекрасно понимаю: всё непонятное настораживает, а непонятная магия настораживает вдвойне. Если не втройне.

— Это не магия. Это наука, — гордо заявил Вангер, — наука, позволяющая расширить возможности человеческого тела. Вот вы знаете, что человеческий мозг разделен на два полушария?

Я пожал плечами. В школе рабочего поселка нам этого не рассказывали, а те мозги, которые я видел на войне, были разделены не на два полушария, а на множество кусочков. Обычно смешанных с кровью и фронтовой грязью.

— В таком случае, просто поверьте, что так оно и есть. Каждое полушарие отвечает за действия одной из половин тела человека. Между собой они, понятное дело, синхронизированы, но мне, силой воли, удалось научиться отключать связь между полушариями, что позволяет вдвое увеличить производительность мозга и работоспособность.

— Силой воли? — ошарашено переспросил я.

Я имел в виду, что, мол, какую ж это силищу надо иметь, чтобы что-то там у себя в голове включать и отключать, но профессор понял по-своему:

— Разумеется, кроме силы воли необходимы и определенные препараты. Внутри человеческого тела непрерывно протекают химические реакции и с помощью биохимии мы можем исследовать их, понять, и изменить, расширяя возможности человеческого тела. Биохимия — наука молодая, ее принципы сформулированы Карлом Нейбергом всего лет 20 назад, но уже понятно, что перспективы ее поистине безграничны. Например, возможна разработка курса препаратов, которые не только излечат вашу хромоту, но, в теории, позволили бы вам отрастить новую ногу, если бы вам пришлось перенести ампутацию.

Перед моими глазами встала картина — вместо ноги у меня ящеричья лапа. Это ж ящерицы хвост отращивают.

Бррр!

— Вы говорите, человеческого тел. Зачем вам тогда собаки?

Профессор развел руками:

— На ком-то же нужно проводить исследования. У меня под рукой, только один подопытный, это я сам, а гипнотоксины бывают пяти разновидностей…

— Гипнотоксины? — насторожился я. Словцо незнакомое, но — «гипно»? Гипноз? После того, как я попал в иллюзию Нельсона, любое упоминание гипноза меня настораживает.

— Вещества, вырабатываемые организмом и заставляющие его спать. От древнегреческих слов «гипнос», «сон», и «токсикос», «ядовитый». При любой химической реакции возникают не только нужные вещества, но и отходы. Вот гипнотоксины — и есть эти самые отходы, которые выводятся только во время сна. Но если научиться нейтрализовать их — человечество может избавиться от необходимости спать! Треть жизни проводить в постели, наблюдая галлюцинации, вызванные гипнотоксинами!

Я даже не нашелся, что сказать. С одной стороны — сон это хорошо, с другой — иногда бывает необходимость не спать как раз тогда, когда глаза прямо смыкаются. Так что если профессор найдет способ не спать — то почему бы и нет.