Таможня дает добро

* * *

Беседу со шкипером дубка решено было провести в два этапа. Для начала, Врунгель пригласил его к себе в каюту и накормил флотскими макаронами. Шкипер восхитился — как же, легендарное блюдо, никто никогда не пробовал, но все знают! — и уплетал так, что за ушами трещало. После чего на столе появилась бутылка «Столичной» — ну и пошло-поехало…

Выждав условленные сорок минут, Сергей нанёс капитану визит — и, вернувшись в кают-компанию, где Казаков на пару с Романом уже изготовились потрошить размякшего пленника, сообщил, что второй акт марлезонского балета состояться не может по причинам от них не зависящим. Сомневающимся было предложено убедиться самим — что Роман с Казаковым и проделали, по очереди заглянув в приоткрытую дверь капитанской каюты.

Там дым стоял коромыслом — табачный, голубоватый, он валил из распахнутого настежь иллюминатора. По столу рядом с трубками катались две пустые водочные бутылки. Третья наполовину пустая, с чёрным ромом, красовалась на столе, между початой банкой солёных огурцов и тарелкой с нарезанной крупными ломтями копчёной олениной, прихваченной с острова Валуэр. Оба морских волка сидели, обнявшись на койке и хором исполняли «Раскинулось море широко…». Слёзы лились по морщинистым, в багровых прожилках, физиономиям, от сдвоенного капитанского рыка дрожали переборки, матросы у штурвального колеса с ухмылками переглядывались — ну, даёт старичьё! — а старпом «Квадранта», бывший студент новороссийской мореходки, всего три месяца, как присоединившийся к переселенцам острова Валуэр, усиленно делал вид, что ничего особенного, собственно, не происходит. Море спокойно, других судов на горизонте не видно, а что капитан позволил себе расслабиться — ну, так все мы живые люди, случается…

Следственные действия, таким образом, откладывались на неопределённое время — как минимум, заявил Казаков, до утра. Времени терять не хотелось — до пункта назначения, загадочного Поста Живой предстояло идти ещё не меньше семи часов и, не желая, потратить это время впустую, Роман выложил на стол первую из «улик» — винтовку, принадлежащую шкиперу. Первым взялся за неё Сергей. Он долго вертел винтовку в руках, клацал затвором, рассматривал извлечённые из магазина патроны — непривычного вида, с латунными гильзами и длинными, с закруглёнными кончиками, пулями, — и, наконец, заявил, что это винтовка системы Манлихера, образца 1895-го года. Такими, добавил он, была вооружена армия Австро-Венгерской империи во время Первой Мировой Войны. Выпускали эти винтовки на двух заводах — в австрийском городе Штайр и в Будапеште, на оружейной фабрике FEG.Эта сделана в Штайре — видите латинская S поверх клейма?

— Это что же, прадед нашего шкипера был австрияком? — осведомился Казаков. — Или, может, чехом, как бравый солдат Швейк?

Сергей пожал плечами.

— Ну, почему же? Совсем не обязательно. Их и у нас хватало, по большей части, из австрийских трофеев. А потом, уже в восемнадцатом, когда австрияки с немцами зашли на Украину ими кто только не пользовался — и красные, и махновцы, и белые — те же дроздовцы, к примеру. Они много их взяли на румынском фронте, а потом унесли с собой, на Дон, к Деникину.

— Никогда слыхал о такой системе. — признался Роман, в свою очередь завладевший винтовкой.

Слыхал, только забыл. Вернее, читал. Если помнишь, в «Швейке» был полковник, который всё доматывался до солдат с вопросом — почему те свои винтовки называют «манлихеровинами»? Так вот это и есть та самая «манлихеровина»!

— Дерьмо, наверное, раз так назвали! Трёхлинейкенаверняка в подмётки не годится. Та и надёжнее, и проще, и вообще…

— Это ты из собственного опыта заключил? — Сергей иронически усмехнулся. — В тире стрелял, или по лесу пришлось побегать?

Роман смутился.

— Нет, откуда? Читал… и вообще — все пишут, что мосинка лучшая в мире!

На заборе тоже пишут, а бабушка подошла, пощупала — сучок! — ухмыльнулся, теперь уже откровенно насмешливо, Сергей. — Перед войной в офицерской среде нашей армии считалось хорошим тоном ругать эти винтовки за чувствительность к загрязнению — из-за щели для выброса пустых пачек. — он перевернул винтовку и продемонстрировал собеседникам нижнюю часть магазина. Но потом, уже на фронте, выяснилось, что всё это фигня, набившаяся грязь легко удалялась и на надёжность не влияла. А вот это — дело другое…

Он передёрнул затвор.

— Обратили внимание — никаких движений рукояти взвода вверх-вниз? — он повторил движение ещё дважды. — У «манлихеровки» прямоходный затвор, взводится в два движения, а не в четыре, как у «маузера» или трёхлинейки. И очень удобный и надёжный предохранитель, а у мосинки его, считай, вовсе нет. Ну и в остальном вполне себе удачная система — точная, скорострельная, и отдача не слишком сильная- не то, что наша, которая в плечо лягает, как копытом!

— Вон оно как… — теперь Роман рассматривал старую винтовку с уважением. — Не знал, буду иметь в виду.

— Учись, студент, пока я жив! — Сергей назидательно поднял к подволоку палец. Ну, что у тебя там ещё?

Роман покопался в нагрудном кармане и выложил на стол фотокарточку — старую, с вырезанными узорчатыми зубчиками краями, всю в пятнах, то ли от времени, то ли от реактивов.

— Вот, позаимствовал на дубке — на корме, в будке, там у шкипера нечто вроде отдельной каюты. На стене висела. Он, как увидел, что я беру — разорался, мол семейная реликвия… пришлось пообещать, что верну вместе с судовым журналом.

Сергей и Казаков склонились к ней, едва не стукнувшись лбами. Роман усмехнулся, извлёк из кармана смартфон и протянул Маячному Мастеру; карточкой же завладел Сергей.

Молодой человек, лет двадцати пяти в офицерском кителе с лацканами накладными карманами по бокам, портупее, с шашкой, кобурой и футляром бинокля на груди. Фуражку он держал в правой руке; слева же от него стояла девушка, совсем юная, лет семнадцати — воздушно-лёгкая, в кружевном платье и с кружевным же зонтиком. Неизвестный фотограф запечатлел парочку на фоне приморского пейзажа — колоннада, акации, а за ними — широкая бухта с кораблями — пароходы, буксиры, и среди них большой трёхтрубный военный корабль. В левом нижнем углу фотографии имела место каллиграфическая надпись, сделанная тонким каллиграфическим почерком: «Севастополь. Июль, 1920 годъ. Любимой Танечке на долгую память».

— Беляк. — пробормотал Казаков. Он близоруко сощурился и поднёс фотографию к самым глазам. — Доброволец, в смысле, из Добровольческой Армии — кителёк, вон, аглицкий, поставки господ союзников. Фасонит перед барышней, бинокль даже навесил, пижон…

— Да наплевать, хоть телескоп. — досадливо скривился Сергей. — Я знаю это место — действительно Севастополь, на Графской пристани — видишь, колонны?

— Точно, она самая и есть! — подтвердил Казаков. — На заднем плане — Корабельная бухта и броненосец «Пантелеймон», который бывший «Потёмкин». Он единственный был с тремя трубами, остальные двухтрубные… Но тут другое интересно…Он выдвинул ящик журнального столика, извлёк из него большую лупу в латунной оправе и с деревянной рукояткой, и принялся разглядывать фотографию.

— Так я и думал! — сказал он спустя пару минут. — видите, у офицера на груди, слева медалька на ленточке? Качество поганое, деталей не разобрать, но, зуб даю — венок из ветвей, сверху- два меча перекрещенные, а в центре — солдаты и женская фигура с флагом.

Ну и что? — не понял Сергей. — Ну, знак какой-нибудь, полковой, в Добровольческой армии их было полно….

— То-то, что знак! А если быть точным — так называемая «Медаль дроздовцам», учреждённая в восемнадцатом году для награждения участников похода Яссы-Дон. Ну, подумай, неужели не понимаешь? Сам ведь пять минут назад втирал нам про винтовки, которые «манлихеровки» — как их из Румынии дроздовцы приволокли? Ну так вот тебе дроздовец!