Таможня дает добро

— На «Квадранте»? — удивился Казаков. — Много ли туда влезет?

— Зачем? Пока будет фрахтовать суда в Зурбагане, а там видно будет. Может, и купит какую ни то посудину, если окажется, что линия приносит выгоду. Заодно и в Мир Трёх Лун будет ходить– грузооборот-то растёт, не говоря о переселенцах. Только в прошлом месяце в вербовочную контору в Зурбагане полсотни народу обратилось, хотят на остров Валуэр! обороты-то растут!'? На покой?

— Зачем? Старичок ещё послужит, будет, как и раньше, возить переселенцев, но уже с Земли.

— Разумно. — согласился Казаков. — Всё равно больше десятка на рейс редко когда набирается. А возить — как раньше, через Зурбаган, или…

И осёкся, бросив быстрый взгляд на Романа. Тот поспешно сделал вид, что занят изучением окрестностей и беседой спутников нисколько не интересуется.

Город и порт производили впечатление довольно-таки безрадостное, не сравнить с полным южной прелести и красок Зурбаганом. Однако судов хватало и тут — помельче, почти исключительно парусные, они, словно мухи варенье, облепили пирсы, опоясывающие берега бухты. На пристанях громоздились пирамиды ящиков, высились груды мешков и штабели строевого леса. Повсюду копошились люди — грузчики, ломовые извозчики со своими подводами, матросы и рыбаки в шляпах зюйдвестках. За лесом мачт виднелись крыши — но не острые, крытые черепицей, а плоские, словно жмущиеся к земле, и серые, — под стать облакам, низко нависшим над бухтой. Стылый ветер гнал со стороны моря крупную зыбь, суда у пристаней раскачивались, сталкиваясь бортами и отчаянно при этом скрипя. Унылое, в общем, местечко, сделал вывод Роман, хотя и не лишено своеобразной прелести. На любителя — что же до него самого, то чем скорее получится его покинуть, тем лучше.

Больше здесь смотреть было не на что. Он поискал глазами «Латр» — таможенный крейсер стоял ближе к дальнему берегу бухты, в паре кабельтовых за «Серой Чайкой». Близкое знакомство с реактивной гранатой ОГ-9В не пошло кораблю на пользу — от мостика осталась закопчённая руина, кожуха вентиляторов посекло разлетевшимися осколками. Насчёт течи сигнальщик, правда, напутал — да и откуда ей было взяться, если единственное попадание пришлось гораздо выше ватерлинии, в надстройку? — а вот способность самостоятельно передвигаться была, скажем так, несколько преувеличена. Нет, поначалу «Латр» дал ход и даже разогнался узлов до семи — но не доходя трёх миль до входа в бухту запарил, остановился и поднял уже знакомый Роману синий, с косым белым крестом сигнальный флаг — «Фокстрот», «моё судно остановлено и не имеет хода относительно воды». Пришлось дальше тащить крейсер шлюпками, послав на помощь его двум ещё две с «Серой Чайки». Обстрел по счастью не причинил им вреда; за вёсла посадили матросов с парохода, добавив к ним пленённых украинцев — этим посулили в случае попытки выпрыгнуть за борт и сбежать вплавь, не тратить время на поимку, а попросту пристрелить. Те прониклись и старательно орудовали вёслами наравне с остальными, шёпотом переругиваясь на суржике.

После того, как караван вошёл в бухту Поста Живой и суда встали на якоря, было решено нанести визит местным властям. Те отреагировали на происшествие (пушечная пальба доносилась издали до бухты, да и вид закопченных, побитых снарядами «Латра» и «Серой Чайки» говорил сам за себя) достаточно спокойно, дав понять, что разборки чужаков их не касаются, ответственности за произошедшее они не несут и не собираются, а вот поговорить с официальными представителями Зурбагана — отчего бы и нет? В качестве таковых выступал Роман, нацепивший по такому случаю «маршальскую» бляху и Дзирта — неотразимо эффектная в парадном мундире, с кортиком и рукой на перевязи.

Градоначальник — дородный, лет шестидесяти, мужчина с роскошной гривой седых волос и бакенбардами а-ля Александр 2-й — тоже был в мундире, тёмно-синем, с золотыми пуговицами, без каких-либо знаков различия. В похожие мундиры была облачены и прочие присутствовавшие на встрече официальные лица — капитан порта и начальник гарнизона. За спиной градоначальника — тот принимал визитёров, сидя за необъятным письменным столом, украшенным бронзовым письменным прибором, — висела фотография, чёрно-белая, очень старая в простой чёрной рамке. На ней был изображён военный корабль — узкий, длинный, с четырьмя в ряд короткими трубами и небольшой пушкой на полубаке. Корабль шёл полным ходом, неся у форштевня высокий бурун; на кормовом флагштоке был ясно различим Андреевский флаг. Фотографию украшала надпись, выполненная старославянской вязью — «Живой».

Сергей, Казаков и Врунгель изображали дипломатическую свиту, причём если капитан «Квадранта» предпочитал держаться позади, то двое друзей после первого обмена любезностями вышли на первый план и дальше разговор пошёл всерьёз. Дзирта, воспользовавшись ситуацией, вернулась на «Латр», (ранение давало о себе знать, хотя она и старалась этого не показывать), а градоначальник предложил переместиться из кабинета в столовую и продолжить беседу во время обеда.

Застолье и последующие за ним переговоры по насущным вопросам (стоянка кораблей, медицинская помощь раненым, пополнение запасов продовольствия, бункеровка) продолжились до вечера и закончились к взаимному удовлетворению высоких договаривающихся сторон.

Уже в сумерках «делегация», вернулась на «Квадрант», где обсуждение и продолжилось. Между прочим, Сергей заявил, что знает, что за корабль был на фотографии в кабинете губернатора. Это, сказал он, эсминец «Живой» — контрминоносец, как называли такой тип кораблей в 1907 году, когда он вошёл в состав Черноморского Флота. Осенью 1920-го года во время эвакуации из Крыма «Живой», нагруженный до отказа беженцами, спасающимися от наступающих красных войск красного Южного фронта под командованием Фрунзе, вышел из Керчи и взял курс на Константинополь. Но далеко он не ушёл — во время разразившегося восьмибалльного шторма корабль получил повреждения и лишился хода. Некоторое время его тащили на буксире, но тросы всё время рвались, и в итоге «Живой» пропал — вместе с командой и тремя сотнями пассажиров, по большей части, врангелевских офицеров и их семей. Поиски ничего не дали — да и кому было заниматься ими в той кровавой каше, что творилась тогда в Крыму?

Всё это до некоторой степени проливало свет на название колонии — «Порт Живой» — как и на её происхождение. Казаков заявил, что она, очевидно, основана теми, кто был на борту — осталось, добавил он, выяснить, как они попали на Фарватер, да ещё и сумели преодолеть его на повреждённом, лишившемся хода корабле?

Постепенно беседа съехала с этой, несомненно, любопытной темы на коммерческие планы Врунгеля. Роман некоторое время слушал, и даже пытался вставлять отдельные реплики. Продолжалось это до полуночи; когда же настенные часы в кают-компании мягко прозвенели двенадцать раз (с палубы отозвалась рында, пробившая первую склянку) он встал, распрощался и отправился к себе в каюту — и там, едва стянув башмаки, повалился на койку. Прошедший день вымотал его совершенно, не столько даже физически, сколько эмоционально — ещё бы, переход по Фарватеру, морской бой, допросы, а на закуску ещё и дипломатический раут! — и требовалось восстановить силы перед завтрашним визитом на берег.

* * *

На этот раз на берег они съехали вчетвером — Дзирта почувствовала себя неважно и осталась на крейсере. «Неудивительно, — пробурчал Врунгель, — укатали девчонку, а она ведь поранена…» Вместе с Сергеем он направился к резиденции градоначальника, намереваясь продолжить вчерашние переговоры; Казаков же с Романом решили осмотреть город. Первым пунктом в экскурсии значился один из трёх местных трактиров, носивший гордое название «Новороссия» — там они рассчитывали отыскать шкипера дубка «Херсонес». Перед расставанием тот успел рассказать, что снимает в трактире пару комнат, где обычно и обитает, когда не ходит в море — и сейчас они надеялись если не застать его там, то хотя бы выяснить, где его искать.

Шкипера они увидели сразу, только вошли в заведение — устроившись в углу, за отдельным столом, Филипп Дмитриевич поглощал бифштексы, горка которых возвышалась перед ним на большой глиняной тарелке. Увидав новых знакомых, он обрадовался и тут же предложил присоединиться к трапезе. На столе тут же возник стеклянный графинчик с водкой — местное производство, похвастался шкипер, ржаной полугар, тридцать восемь оборотов, как в старые времена! — два блюда с бифштексами, ещё одно с закуской, по преимуществу рыбной, и плетёная корзиночка с хлебом непривычного бледно-оранжевого цвета. Роман кусок, повертел в пальцах и с некоторым подозрением откусил. На вкус хлеб оказался несколько необычным — с выраженным ореховым вкусом. Шкипер объяснил, что выпекают его из смеси ржаной муки и каких-то местных злаков, которые выращивают далеко отсюда, на юге. Он махнул рукой, обозначая направление — выходило, что сельскохозяйственные угодья раскинулись в предгорьях хребта, который они могли наблюдать в туманной дымке на южной стороне горизонта. Туда, охотно пояснил шкипер, из Живого вела дорога, заканчивающаяся в другом городке, Нифонтове, население которого работало по большей части на расположенных в предгорьях медных рудниках. Остальные были заняты в скотоводстве, снабжая прочие поседения Нового Крыма — так называлась вся территория, заселённая людьми, — бараниной и говядиной. Мясо у них отменное, сообщил шкипер, особенно мраморная говядина — и в доказательство потыкал вилкой в бифштексы.

С гастрономической темы разговор плавно перетёк на местную географию. Выяснилось, что область, заселённая людьми, тянется вдоль морского побережья полосой шириной до пятидесяти миль, упираясь на юге в предгорья хребта — его вершины они могли наблюдать в туманной дымке над горизонтом, — на востоке же ограничивались узким извилистым заливом, глубоко вдающимся в сушу. Именно оттуда, сообщил шкипер, возвращался его дубок после лова; Маяк же, возле которого состоялось рандеву, стоял примерно на половине расстояния от залива до Поста Живой.