Тайны старого замка и прочие (не)приятности

– Она любила вас?

– Не знаю. Трудно сказать, кого любила твоя мама. Мартина, меня или герцога Ламберта. И со всеми нами она спала. Мона Да-Винчи обладала таким очарованием, что в нее трудно было не влюбиться. Она словно пришла из другого мира. Мира фей, может быть. Даже наш монарх не устоял, поддался ее колдовству.

– Мама не обладала магическим даром.

– Да. И это было поразительно. Сколько я ни бился, у нее ничего не получалось.

Граф улыбнулся. Было заметно, что ему приятны воспоминания. Выйдя в длинный коридор второго этажа, Гарольд остановился у одной из дверей. Толкнув ее, показал жестом, чтобы Кэти вошла.

Та остановилась, увидев кровать. Попятилась, невольно вжав голову в плечи.

– Это комната твоей матери, – успокоил ее граф. Здесь до сих пор хранятся некоторые ее вещи. Я иногда лежу на этой кровати и смотрю на нее.

– На нее?

– Войди и ты сама поймешь.

Кэти прошла следом за графом к широкой кровати под воздушным балдахином, покоящимся на столбах, увитых шелковыми золотыми шнурами. Комната была красивой, просторной и изобиловала дорогими деталями интерьера. Ее создавали, не жалея денег. Но здесь Кэти не чувствовала вкуса матери. Все было чересчур, напоказ.

Остановившись у кровати, она обернулась на дверь, куда смотрел граф. Всю стену, включая дверь, которая в закрытом состоянии была не видна, занимала одна огромная картина. На ней была нарисована обнаженная Мона, лежащая на этой самой кровати. Она улыбалась. Улыбалась не дочери и не супругу. Она, даже спустя десять лет после казни, улыбалась графу Фаберту.

Кэти не помнила ее такой молодой.

– Сколько ей было лет, когда вы познакомились? И как вы познакомились? – Катрина села на кровать. Сил не было стоять.

– Наверное, восемнадцать. Когда я увидел ее на ярмарке с Мартином, в меня будто выстрелили. Я влюбился с одного взгляда. Мона была юна, смешлива и абсолютно не воспитана. Мне пришлось потратить годы, чтобы сделать из нее леди, – граф хмыкнул. – Знал бы я, что она предпочтет мне старого Ламберта. И даже родит от него. С твоим появлением Мона изменилась. Словно повзрослела. А ведь была такой отчаянной.

– Почему она попала на плаху? Разве нельзя было что-то предпринять, чтобы спасти ее? Вы говорите о большой любви, однако вы живы и здоровы, а мама... я даже не знаю, где она похоронена.

– Я пытался. Но попал с отрядом в засаду еще на подходе к столице. Король знал, что казни захотят помешать, и сделал все, чтобы попытки не удались. Я год сидел в тюрьме, пока до Его Величества не дошло, что мы оба жертвы ее колдовства.

– Но ее казнили как главную мятежницу. Я была в то утро на площади. И слышала, как зачитывали приговор.

– Разве это не мятеж пойти против воли короля? Что ей стоило уступить ему? Если до того она легко перешла из кровати нищего Мартина ко мне, а от меня к твоему отцу, то что ей стоило войти в опочивальню Его Величества? Откуда вдруг такая гордость?

– Она стала замужней женщиной и матерью. Или такое слово, как верность, вам незнакомо? Мама уже не была свободна. У нее появились обязательства. И... и она была дружна с королевой. А предательство не входило в перечень ее недостатков. Пусть в молодости она была неразборчива в связях, но, повзрослев, поняла, что нельзя марать имя мужа и... дочери. Может, именно отчаяние и толкнуло ее примкнуть к мятежникам, желающим свергнуть несправедливого короля.

– Твоя мать не была мятежницей в этом смысле слова. Для короля было удобно избавиться от неугодных дворян, причисляя их всех к мятежникам. Моне не повезло, что ее отказ совпал с вооруженным выступлением дяди короля, который посчитал, что его племянник незаконно занял трон. Его целью было уничтожить всю королевскую семью. Только случай помог роду Эйдаро уцелеть. Старший сын короля с семьей ушел через подземелье, младшего вынесли в корзине с отбросами, а на защиту Его Величества, запершегося в одной из горных крепостей, куда совершенно случайно он отбыл накануне, встала армия. Узурпатор, захвативший власть всего на неделю, просчитался.

– И специально был повешен накануне казни моей матери, чтобы случайно не открыл всем глаза, что леди Ламберт ложно обвинена?

– Тогда погибло много невиновных. Война есть война. Это потом, спустя год, Тайный совет разобрался, кто попал под карающий жернов случайно, а кто заслуженно потерял голову. Меня отпустили. Но я вернулся домой уже другим человеком. Полным ярости и ненависти.

– И вы решили мстить?

– А кто, кроме меня, знает, что Мона осталась верна своим принципам, за что и поплатилась? Даже твой отец уверен, что она мятежница. Кстати, как он себя чувствует? Не собирается воссоединиться со своей любимой женой?

Кэти хлопнула ресницами.

Глава 24. Мартин Возги

Катрина испугалась, что граф догадывается о замене Мартина, поэтому задает такие каверзные вопросы.

– К сожалению, я давно не видела отца, – ее голос предательски дрогнул. – Жизнь еще в столице разлучила нас. Даже не знаю, жив ли он. Теперь я под покровительством дядюшки Мартина.

Нельзя было признаваться, кто скрывается под именем барона. Права на замок тут же будут оспорены у самозванцев. Принц и Найтан обещали покровительство, но даже королевский суд не признает законными документы, выписанные на имя несуществующего бастарда. Граф по щелчку пальцев отберет имущество Возги. Пока граф уверен, что замком управляет законный владелец, он не предпримет резких шагов.

Кэти сморщила нос. Она чувствовала, что неубедительна, но не могла поступить иначе. Сколько лжи нагородила, а теперь не знала, как из нее выбраться.

– Милая, – граф обнял Кэти за плечи, – ты совсем не умеешь врать. Хочешь, я легко докажу, что твой дядюшка совсем не Мартин Возги. Я специально не встречался с ним, чтобы не выдать, что я точно знаю – этот старик не барон Возги.

– Вы ошибаетесь! – Катрина чувствовала, как горит ее лицо.

Понимала, что бесполезно отпираться, но боялась, что тогда граф или кто–то из Тайного совета поинтересуется, а куда делся настоящий Мартин, если его место занял самозванец? И всплывет, что ее мама не так уж чиста перед законом. Хорошо, что принц никак не связывал ее мать с Мартином.

– Пошли, я кое–что тебе покажу, – не убирая руки с плеча девушки, граф повел ее из комнаты.

Кэти в последний раз бросила взгляд на картину, где ее юная мама улыбалась графу Фаберту.

Они спустились по лестнице, прошли по длинным переходам и попали в прекрасный зимний сад, благоухающий цветами. Их шаги разбудили птиц, которые криками и порханием с дерева на дерево создали суету. Граф нес в руках лампу – все вокруг тонуло в темноте и лишь пятно света давало возможность оглядеться и понять, куда Кэти ведут.

Ей понравилась рачительность графа. Незачем освещать весь особняк, если неизвестно, когда хозяину вздумается прогуляться до стоящего на выходе из зимнего сада одинокого гостевого домика. Крохотный, он, несмотря на поздний час, был освещен. Кэти издалека увидела человека, сидящего у окна. При свете, отбрасываемого свечой, блестели стекла его очков.

Когда граф без стука отворил дверь, человек обернулся и от неожиданного появления поздних гостей выронил из рук кисть. Это был художник. Возможно, тот самый, что рисовал портрет Моны. На его мастерство указывали стоящие кругом картины. На них были изображены слуги, воины, румяная молочница, городская колокольня, птицы из зимнего сада и те дикие, которые можно видеть за окном.