Театральные подмостки

– - Это ты во всём виноват, папа!
– - с обидой говорила Юля.
– - Зачем ты меня с толку сбил? Ну, не было у Андрюши души, ну и что? Я же его не за душу полюбила. Мне у него совсем другое нравилось... А теперь выяснилось, я узнавала, у Андрюши всё-таки есть душа, у него особенная душа. Это всё твой прибор дурацкий. Он только обычные души видит, а уникальные... избранных... их никак не определяет.

– - Ох-хо-хо, согласен, дочка, моя вина, моя. Что поделаешь, у всех учёных мозги набекрень, и у меня тоже. Зацикливаемся на своих идеях -- и не в силах от них отказаться. Вот хоть физику нашу взять. Теории городим одну на другую, уже и шатко и рушится, а всё равно пихаем -- жалко, понимаешь, от всего нагромождения избавляться. Как же, столько трудов! Да и страшно. Попробуй, окажись один на один с пустотой. Сейчас вот всю физику в элементарные частицы перевели. Глупость, разумеется. И нет чтобы из тупика назад вернуться или с другой стороны зайти, придумываем объяснения разные. Соревнуемся, кто лучше растолкует. За уши притягиваем. А чтобы по-новому взглянуть, надо всё разрушить. Только с чистого листа не всякий отважится. Вот и я не смог от своих убеждений вовремя отказаться. Хотя и жизнь подсказывала... У самого-то у меня тоже души не было...

– - Как, и у тебя тоже?!-- вскрикнула Юля.
– - И ты молчал?!

– - Да, дочка, признаюсь, смалодушничал, смелости не хватило. Звания и регалии давили, будь они неладны. А на этом свете скрывать нечего, да и много прояснилось... Разумеется, и у меня душа есть, только она в теле не находилась. Обычное дело, у всех так. И у твоего Андрея никакая не особенная душа и не уникальная. Вот ты-то живая осталась, а всё равно здесь, с нами. Для души разницы никакой, в какой стороне находиться. А то свечение, которое мой прибор видел, -- это нечто другое, вроде информационного конвектора... впрочем, я и сам ещё до конца не разобрался.

– - Но почему ты молчал?! Почему не сказал сразу?! Я бы тогда поступила совсем по-другому. Из-за тебя я оттолкнула любимого молодого человека! Поступила подло, низко! А Андрюша ради меня свою жизнь не пожалел, душу погубил, на убийство пошёл! Никогда этого ни себе, ни тебе не прощу!

Ламиревский досадливо заёрзал.

– - Ты, дочка, Соню Мармеладову из себя не строй. Это другой текст. Я ведь о твоём счастье заботился. Если б только в душе дело было. Недостоин он тебя. Пустой человек. Что такое юрист? Кем он мог стать? Адвокатом? На что бы вы жили? Кто б ему заработать позволил? Убийц, маньяков, олигархов и продажных политиков ему всё равно не дали бы защищать. За громкие дела матёрые адвокаты дерутся, глотки друг другу рвут. Пустят они мальчишку, как же! Лет через десять, а то и двадцать -- тогда уж, если хватка хорошая, если по головам пойдёт. Такова юриспруденция, чёртова вотчина. А уж тем более адвокатура! Пойми, я ж тебе добра желал, хотел с кем-нибудь из нашей из научной среды познакомить. Был у меня на примете...

– - Ну конечно! С Меридовым это ты хорошо придумал! Старику меня подложил!

– - Другого я тебе готовил, молодого, сорока ещё нет... А с Алексеем Николаевичем ты сама спута... согласилась.

– - Может, и сама... А знаешь, как мне больно было, как обидно! Я всё думала: почему я, почему это произошло именно со мной? За что? Чем я виновата -- ведь я так мечтала! Пускай другие мучаются, а у меня всё должно было быть на высшем уровне!

Я заворожено смотрел на Ламиревского и Юлю и с жалостью вспоминал автора "Ящика Пандоры" драматурга Валентина Рингера: "Его бы сейчас сюда, послушал бы, какую ахинею несут его герои. Бедный автор! После этого, наверное, сто раз бы подумал перед тем, как за перо браться".

Они какое-то время ещё мило беседовали на повышенных тонах, а потом появился Меридов. Он ещё больше постарел, осунулся, шёл медленно, с отдышкой, опираясь на трость. При виде его Юля демонстративно фыркнула и удалилась.

Меридов проводил её тоскливым взглядом, а потом, чуть помявшись, обратился к Ламиревскому:

– - Я должен вам кое в чём... признаться, Дмитрий Ильич. Я... не люблю Юленьку. Я понимаю, это удар для... вашей дочери, но я... ничего не могу... с собой поделать. Сердцу не прикажешь... как говорится... насильно мил не будешь, а кривить душой выше моих сил. После нашей смерти... у меня словно пелена с глаз спала. Хочется думать о вечном... о бессмысленности бессмертия...

Ламиревский нахмурился, всем своим видом выказывая недовольство. Но в конце даже немного улыбнулся.

– - Ну что вы, Алексей Николаевич, я уже давно отношусь к жизни по-философски. Любить сильно очень даже опасно. Любовь почему-то не приносит счастья -- парадоксально, не правда ли? Есть такая странность: кто-то из влюблённых должен умереть. Спрашивается, зачем? Я раньше думал, что это несуразица, нелепица какая-то. Но вот вы умерли, и я вижу в этом некий смысл. Юленька сейчас очень переживает ваш внезапный уход, места себе не находит... Согласитесь, стать вдовой в столь юном возрасте -- это испытание. Но я думаю, она возьмёт себя в руки и вернётся к жизни.

– - Дай да Бог. Я тоже очень переживаю. И всё же передайте Юленьке... мои слова. Лучше горькая правда... чем сладкая ложь. Пусть она знает... она мне... нравится, я преклоняюсь перед её красотой... молодостью... бархатистой кожей... ценю её внутренние качества, но не более того. Мне кажется... правда и искренность... позволит ей быстрее избавиться от... прошлого... и начать новую жизнь.

Явление 1 6

Литургия оглашенных

В этот момент в кабинет вошла Алевтина Аркадьевна. Вся такая гордая и счастливая, с огромным животом, в котором, как помнится, не меньше тройни. Во всём её облике так и сквозила уверенность и даже некая снисходительность -- по всей видимости, она благополучно подмяла под каблук профессора, теперь уже мужа.

Она торжественно объявила, что пришёл отец Ювеналий.

В "Ящике Пандоры" тоже есть этот молодой батюшка, которому нет и тридцати. Его играет Игорь Семиренко.

Ламиревский радостно вскочил и восторженно закричал:

– - Зови, лапонька! Веди скорей, зайчонок! Вот так кстати! Вам тоже будет очень полезно присутствовать, Алексей Николаевич.

Ламиревский и батюшка тепло поприветствовали друг друга трёхкратным поцелуем по христианскому обычаю. Меридов тоже поздоровался и сел в сторонке. Алевтина Аркадьевна осталась в кабинете.

– - Рад вас видеть, владыка, -- светился Ламиревский.
– - Не знаю даже, как благодарить за оказанную честь. У меня к вам весьма серьёзное дело. Весьма! Думаю, только вы можете пролить свет на одно загадочное явление.

– - Отчего ж не пролить. Любая тайна жизни, она духовную суть содержит.

– - Вот и я о том же. Ждал вас, как Бога.

– - А я так и так хотел зайти. Очень уж вы реалистично мертвеца сыграли. Вот и захотелось мне проверить, за здоровье справиться...

– - Всё шутите, батюшка. Сами знаете, как трудно умереть на подмостках мироздания, практически невозможно.

– - Да, у Бога все живые, -- пустился в размышления отец Ювеналий.
– - Никак эту смерть не ухватишь, хоть ты как карауль. Душа вообще к смерти не приспособлена. У неё сердце не выдерживает, даже если какую-то козявку жизни лишают, что и говорить. А посему у неё так зрение устроено, что оно всякое такое игнорирует. Смерть, Дмитрий Ильич, -- это когда живое существо больше увидеть невозможно, а это уж совсем нелепица. А я вот вас сейчас очень даже хорошо вижу. Хотя со смертью, с ейной лукавой личиной мне привычно... Смотришь на чьи-то трупы и могилы и думаешь: ну что за маскарад? Чушь, несуразность полная! Бывало, отпеваешь лежащего в гробу, якобы усопшего, и думаешь себе: эх, хорошо мертвеца играет! Убедительно! Так и хочется похвалить: верю, верю...

Ламиревский с батюшкой сели в кресла напротив друг друга, и профессор разволновался...

– - Я вот о чём вас, владыка, хотел спросить...
– - чуть помявшись, начал он.
– - Даже не знаю, как сформулировать... вот вы только что о смерти в шутливом тоне говорили... а бывает ли такое, что человек ещё не родился, а уже и умер?

Батюшка с удивлением вскинул брови.

– - Что это вы такое сказали, никак в толк не возьму?

Ламиревский ещё сильней разволновался, словно юноша на экзамене.