Тень Беркута

Некоторое время все присутствующие молча рассматривали его.

– Ты действительно тот, кого называют Газуком? – от имени хана спросил Субудай-багатур, а Юлдуз на всякий случай плотнее прижалась к ногам мужа и обняла их руками.

Колдун неспешно поднялся и молча кивнул.

– Не мотай головой, будто лошадь среди слепней! – громыхнул аталык. – Отвечай, когда к тебе, ничтожный червяк, моими устами обращается Покоритель мира!

Колдун с улыбкой взглянул на одноглазого воина, потом перевел взгляд на Саин-хана и вежливо ответил:

– Да, Повелитель, я именно тот, кого называют Газуком.

Голос у него был сильным и глубоким, больше подобающий мужчине в расцвете сил, чем древнему старику.

– И тебе тысяча лет? – сорвалось неожиданно с губ удивленной Юлдуз, что неожиданно осмелела, почувствовав доброжелательность в словах колдуна.

– Мне очень много лет, Нежный цветок из ханского сада... Столько, что считать их слишком скучное дело, даже если в это время на меня будут смотреть такие волшебные глаза, – поклонился молодой женщине Газук.

– То, может, ты вообще бессмертный, – ехидно поинтересовался Субудай-багатур, прищуривая свой единственный глаз, – старый болтун?

Тот кто хорошо знал Изуродованного Барса, понял бы, что он готовит старику смертельную ловушку, и нужно быть очень осторожным, чтобы не попасть в нее. Но Газук легкомысленно дал себя туда завлечь.

– Да, – ответил спокойно, не сводя глаз с Саин-хана. И было во взгляде колдуна что-то такое, от чего Батый недовольно поморщился и впервые, от начала разговора, отозвался сам:

– Это можно легко проверить, дерзкий старче... И тогда за слова придется отвечать. Ты не боишься?

Газук не ответил, вероятно, поняв, что перегнул палку и теперь его уже ничего не спасет. Но отказываться от сказанного не стал, и глаз не отвел. Не позволяла гордость...

В шатре залегла такая глубокая тишина, что можно было различить дыхание каждого из собравшихся. И только немой поединок взглядов продолжался дальше между монгольским ханом и половецким колдуном.

– Что ж, – вздохнул Саин-хан, – ты сам напросился... Я хотел всего лишь услышать твое пророчество, но теперь – не проверив правдивости твоих слов, – как смогу доверять всему дальше сказанному? Ведь так?

Ужас происходящего на ее глазах, дошел до сознания Юлдуз-хатун, и женщина тихонько ойкнула, жалея старика, но вмешаться не посмела. В то же мгновение Газук перевел взгляд с ханского лица на нее. И неожиданно мягко произнес:

– Благодарю за беспокойство, Весенняя Ласточка, и все не так страшно, как кажется... – А тогда прибавил, обращаясь к Саин-хану:

– Не сомневайся, Повелитель: у нас еще достаточно времени, чтобы продолжить беседу... Ты еще будешь иметь возможность услышать ответы на все вопросы, которые захочешь мне задать...

И говорил с такой уверенностью, что Батый даже заколебался на мгновение: стоит ли делать то, что замыслил. Но потом решительно мотнул головой и щелкнул пальцами.

На поданный знак к палатке сразу же вошел тысяцкий Арапша в сопровождении еще двух тургаудов.

– Убей этого мужчину, – приказал хан так обыденно, будто шла речь о мухе или жуке.

Арапша выхватил меч и занес над головой несчастного. Однако прежде чем острое лезвие коснулось шеи колдуна, тот успел поднять руку.

– Одно мгновение, мой повелитель!

– Что еще? – улыбнулся презрительно Батый. – Ты передумал поддавать испытанию свое бессмертие? Что ж, похвальная рассудительность... Но, к сожалению, запоздалая. Я никогда не изменяю своих решений. А кроме того, мне уже и самому стало интересно убедиться в правдивости разговоров о вечной жи...

На эти, полные издевательства, слова Газук ответил таким горделивым взглядом, что хан даже запнулся на полуслове.

– Не в том дело, о Мунке-Сал, – молвил совершенно спокойно. – Я хотел бы лишь просить, чтобы ты приказал воину не отрубать мне голову, а, к примеру, заколоть. Можно даже в сердце. А прошу об этом по единственной причине... Такая смерть меньше заберет времени на оживление, да и для женских глаз зрелище будет не столь отталкивающим. Вот и все...

Саин-хана, который уже приготовился выслушать какую-то побасенку, о том, почему именно сейчас нельзя убивать колдуна, и почему обязательно нужно подождать другого, более подходящего часа, например полнолуния или еще там чего-то, – поразило спокойствие Газука, и он только кивнул Арапше:

– Сделай, как говорит.

Воин поклонился, перехватил меч обеими руками, направляя острие в спину колдуна, подождал мгновение, но поскольку больше никто не останавливал его и не изменял приказа, сильно ткнул острием перед собой.

Колдун дернулся, когда окровавленное железо показалось из его груди на хорошую пядь, покачнулся и упал на колени. А после того, как Арапша вынул меча из его тела, Газук повалился набок и нерушимо застыл на полу, мертвый, будто обычная падаль.

Чуда, на которое тайком надеялись все, не произошло. Колдун расстался с жизнью как любой из смертных, разве что спокойнее и более дерзко. Без мольбы о помиловании и душераздирающего воя. Но этим невозможно было удивить Покорителя Народов. Приходилось видеть разное...

Саин-хан помолчал, немного сожалея о содеянном, ведь ему все-таки не удалось услышать желаемого пророчества, а тогда отозвался задумчиво:

– Он был тщеславен, но глуп. И если тысячи лет оказалось слишком мало, чтобы поумнеть, то и жил зря. А словам его цена не больше клочка прелой шкуры...

* * *

– Уберите это! – приказал рабам Субудай-багатур, заметив, что хан потерял интерес к мертвому гадальщику и, притворно весело, стал рассказывать какую-то небылицу Юлдуз-хатун. Пораженная бессмысленным концом прославленного шамана, женщина принужденно посмеивалась шуткам мужа даже не вникая в содержание сказанного.

Все в шатре хана пытались выглядеть беззаботными, хотя – ни притворно легкомысленный Саин-хан, ни покрытый морщинами и рубцами мудрый Субудай-багатур, ни юная Звезда – не желали смерти Газука. Напротив, – после пророчеств Бекки и Керинкей-Задан, они с нетерпением ожидали встречи с ним, надеясь получить ответы на все вопросы, которые так тревожили их этим летом. А славный гадальщик оказался самым обычным шарлатаном, сумевшем обмануть их всех. Коварством и хитростью заставил казнить себя легкой смертью, чтобы не выказать собственного невежества...