Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Сбитая с ног продавщица — Бретонско-парижский бутон,— Как резинку, уста растянула В устало-любезной улыбке: «Что вам, сударь, угодно?» В зеркале наискось вижу, До чего он беспомощен — этот синьор, Называемый мною… Смотрю ошалело вокруг И выбираю… десть писчей бумаги… Какая фантазия! Какой грандиозный размах! <1930>

Солнце *

Всю зиму нормандская баба, Недвижнее краба, В корсете — кирасой Сидела за кассой. И вот сегодня очнулась. Оправила бюст, улыбнулась, Сквозь очки Вонзила свои водяные зрачки В кипящую солнцем панель, Отпустила мне фунт монпасье, И, словно свирель, Прошептала: «Месье… Какая сегодня погода!» И рядом сапожник,— Качая свой жесткий треножник И сунув в ботинок колодку,— Веселым аллегро в подметку Стал гвозди вбивать. Янтарный огонь, — благодать! — На лысине вдруг заплясал… Витрина — искристый опал… В вышине Канарейка в окне, Как влюбленная дура, трещала прилежно. Мои каблуки Осмотрел он с улыбкою нежной И сказал, оскалив клыки: «Какая сегодня погода!»

* * *

В витрине аптеки графин Пылал, как солнце в июле. Над прилавком сухой господин Протянул мне пилюли. Солидно взглянул на часы, Завил сосиски-усы, Посмотрел за порог, Где огромный, взволнованный дог Тянулся в солнечном блеске К застенчивой таксе, И изрек раздельно и веско (Взяв за пилюли по таксе): «Какая сегодня погода!» И даже хромой гробовщик, Красноглазый старик, Отставив игриво бедро, Стоял у входа в бюро И кричал, вертя подагрическим пальцем, Подбежавшей с развальцем Газетчице, хлипкой старушке, С вороньим гнездом на макушке: «Какая сегодня погода!» Лишь вы, мой сосед, Двадцатипятилетний поэт, На солнце изволите дуться. Иль мир — разбитое блюдце? Весною лирическим мылом Веревку намыливать глупо… Рагу из собачьего трупа, Ей-Богу, всем опостыло! Пойдемте-ка к Сене… Волна полощет ступени,— Очнитесь, мой друг, Смахните платочком презренье с лица: Бок грязной купальни — прекрасней дворца, Даль — светлый спасательный круг… Какая сегодня погода! 1932

На пустыре *

I

Футбол

Три подмастерья,— Волосы, как перья, Руки глистами, Ноги хлыстами То в глину, то в ствол,— Играют в футбол. Вместо мяча Бак из-под дегтя… Скачут, рыча, Вскинувши когти, Лупят копытом,— Визгом сердитым Тявкает жесть: Есть!!! Тихий малыш В халатике рваном Притаился, как мышь, Под старым бурьяном. Зябкие ручки В восторге сжимает, Гладит колючки, Рот раскрывает, Гнется налево-направо: Какая забава!

II

Суп

Старичок сосет былинку, Кулачок под головой… Ветер тихо-тихо реет Над весеннею травой. Средь кремней осколок банки Загорелся, как алмаз. За бугром в стене зияет Озаренный солнцем лаз… Влезла юркая старушка. В ручке — пестрый узелок. Старичок привстал и смотрит,— Отряхнул свой пиджачок… Сели рядом на газете, Над судком янтарный пар… Старушонка наклонилась,— Юбка вздулась, словно шар. А в камнях глаза — как гвозди,— Изогнулся тощий кот: Словно черт железной лапой Сжал пустой его живот!

III

Любовь

На перевернутый ящик Села худая, как спица, Дылда-девица, Рядом — плечистый приказчик. Говорят, говорят… В глазах — пламень и яд,— Вот-вот Она в него зонтик воткнет, А он ее схватит за тощую ногу И, придя окончательно в раж, Забросит ее на гараж — Через дорогу… Слава Богу! Все злые слова откипели,— Заструились тихие трели… Он ее взял, Как хрупкий бокал, Деловито за шею, Она повернула к злодею Свой щучий овал: Три минуты ее он лобзал Так, что камни под ящиком томно хрустели… Потом они яблоко ели: Он куснет, а после — она,— Потому что весна. <1932>

Уличная выставка *

Трамваев острые трели… Шипение шин, завыванье гудков… По краю панели Ширмы из старых мешков. На ширмах натыканы плотно Полотна: Мыльной пеной цветущие груши, Корабли, словно вафли со взбитыми сливками, Першеронов ватные туши, Волны с крахмальными гривками И красавицы в позах французского S,— Не тела, а дюшес… Над собачьего стиля буфетом-чудовищем,— Над домашним своим алтарем Повесишь такое чудовище,— Глаза волдырем!

* * *

У полочек, расправивши галстуки-банты, Дежурят Рембрандты,— Старик в ватерпруфе затертом Этаким чертом Вал бороды зажимает в ладонь. Капюшон — пузырем за спиной, Войлок — седою копной, В глазах угрюмый и тусклый огонь… Рядом — кургузый атлет: Сорок пять лет, Косые табачные бачки, Шотландские брючки, Детский берет,— Стоит часовым у нормандских своих деревень, Равнодушный, как пень, У крайних щитов Средь убого цветистых холстов, Как живая реклама, Свирепо шагает художница-дама: Охра плоских волос, Белилами смазанный нос, Губы — две алые дыньки, Веки в трагической синьке,— Сорок холстов в руках, А обед в облаках…

* * *

Но прохожие воблою вялой Сквозь холщовый текут коридор. То какой-нибудь плотный малый В першеронов направит взор… То старушка, нежное сердце, Вдруг приклеит глаза к холсту: На подносе три алые перца К виноградному жмутся листу… Но никто — собаки! — не купит, Постоят и дальше в кафе,— И художник глаза лишь потупит, Оттопырив мешком галифе… Лишь один господин солидный С худосочною килькой-женой — Уж совсем, совсем очевидно — Выбрал нимфу с жирной спиной, Но увидел цифру «сто двадцать», (А ведь рама без малого сто!) И не стал даже, пес, торговаться,— Отошел, запахнувши пальто… <1932>

В угловом бистро *

I

Каменщики

Ноги грузные расставивши упрямо, Каменщики в угловом бистро сидят,— Локти широко уперлись в мрамор… Пьют, беседуют и медленно едят. На щеках — насечкою известка, Отдыхают руки и бока. Трубку темную зажав в ладони жесткой, Крайний смотрит вдаль, на облака. Из-за стойки розовая тетка С ними шутит, сдвинув вина в масть… Пес хозяйский подошел к ним кротко, Положил на столик волчью пасть.