Узники вдохновения

Непьющим мужем, покладистым и даже душевным, оказался участковый милиционер, младший лейтенант, проживавший в коммуналке. На голову ниже Рины и еще более некрасивый. «Это какие же у нас будут дети?» — размышляла старший сержант Василькова, впервые оторвавшись от родительского влияния и ощутив себя продуктом нового времени: в каждую эпоху потомки уже не живут по законам предков, даже если их уважают. Участковый тоже заводить детей не стремился, пока в паспорте нет печати о браке, но, в отличие от Рины, это не было его личное желание, а только подчинение общественной необходимости — на службе наличие сожительниц осуждалось. Между тем избранница менять статус на официальный не спешила. Жилплощадь служебная, чуть что — сразу на улице окажешься, и некрасивых детей не хотелось, и вообще не верилось, что жизнь кончается на участковом с фамилией Дундурей.

У милиционера в отношениях с Риной наметились свои проблемы. Большим эстетом или баловнем судьбы он не был и физический изъян жены в виде единственной груди воспринял по-деловому — чего только не случается с людьми, охранники правопорядка сталкиваются с этим чаще других. А вот отсутствие клейма целомудрия его почему-то сильно задело, о чем он тут же заявил со всей природной прямотой.

Рина потерю девственности рассматривала как хирургическую операцию, проведенную без наркоза, не очень чистым и неудачно подобранным инструментом. Но жалеть — не жалела, и уж тем более никакой вины, даже простой неловкости перед участковым не испытывала.

— А тебе какая разница? — спокойно возразила она на претензии гражданского мужа. — Вытащи хвост из прошлого века. К тому же я к тебе в жены не набивалась. Если волнуют подробности, пожалуйста: акт у меня был один раз, не по любви, а по обстоятельствам, и втулка оказалась еще никудышнее твоей.

Заводской опыт и работа в милиции с разной шпаной заметно попортили словарный запас Рины, заложенный в детстве мамой. Но милиционер ее понял. Получив уверенный отпор, он больше не возникал, довольствуясь тем, что имеет, а Рина по неопытности забеременела. И совсем некстати, потому что маму насмерть сбила машина, чего не должно было случиться никаким образом, потому что мама еще была молодая и аккуратно шла по тротуару, а не по проезжей части. Она лежала в гробу с застывшим удивлением на лице. Зато папа странно оживился и сразу женился наново, между ним и дочерью произошел серьезный конфликт.

Рина недоумевала. Родители всегда жили дружно, без ссор и, казалось, любили друг друга, а тут отец сорока дней не вытерпел, словно только и ждал случая. Неужели влюбился? Какая нелепость. Новая жена была намного моложе мамы, но в остальном даже сравнивать их смешно. Придавленная неожиданным горем, Рина не стала копать ситуацию глубже и к мачехе отнеслась терпимо, тем более знала ее с детства — в одном доме росли. И вдруг выяснилось то, чего никто и предполагать не мог: мама тайно оформила завещание! Она оставляла своей единственной дочери жалкую фанерную лачугу и шесть соток в садоводческом кооперативе за городом, которые унаследовала еще от бабушки. Рина любила возиться в земле, по осени вместе с матерью таскала на электричках выращенные своим трудом овощи — большое подспорье на зиму. Огород копали, крышу и забор поправляли тоже женщины, отец в этом участия не принимал, предпочитая прихватывать в конторе дополнительную бумажную работу, чтобы без особых усилий иметь несколько лишних рублей за совместительство. Его эти сельские заботы раздражали, и он давно порывался землю продать и купить себе импортный спиннинг.

На завещание папа обиделся смертельно. Предложил дачку ликвидировать, а деньги поделить пополам, но дочь отказалась — уж очень все здесь было ей памятно. Тогда отец вместе с новой женой дачу разорил: в отсутствие Рины разбил любимые вещи погибшей жены — настольное зеркальце, чашку, из которой она пила чай, старинный фаянсовый молочник, еще бабушкин, разорвал в клочья ручные вышивки и вязаные скатерти. Заодно вспорол ножом видавший виды диванчик, а стены садового домика, аккуратно оклеенные мамиными руками, изнутри и снаружи расписал матерными словами и для наглядности присовокупил их графическое изображение — способный оказался художник. Керосином, на погибель, полил кусты смородины и крыжовника, срубил садовые деревья, а главное — войлочную вишенку, такую милую, всю в белых звездах по весне, мама так любовно ее выхаживала. Рина застала отца с топором в руке — остатки седых волос растрепались, глаза смотрели бессмысленно. По обыкновению, он молчал, ждал, когда заговорит дочь, но она ничего не сказала, повернулась и быстро пошла прочь, а потом побежала, словно за нею гнались демоны.

Рина долго плакала, не в состоянии вместить в себя понимание безусловного зла. Конечно, отец не мог такого придумать, это новая жена, но ведь он согласился и исполнил! Самое ужасное то, что хорошие люди плохими не становятся, значит, он был таким, а они не замечали. Если бы на минутку мама вернулась с того света, отец сгорел бы со стыда вместе с молодой хулиганкой. Но мама лежала на кладбище и заступиться за нее было некому.

В душе у Рины творилось что-то страшное. Именно тогда она впервые уверилась, что Бог — не более чем выдумка сильных для мнимого утешения слабых. Человек открыт злу, и его некому защитить, кроме него самого. Дочь должна постоять за маму. Долго Рина придумывала способы, как отца убить, потому что никакое другое действие не выглядело адекватным надругательству, совершенному над маминой памятью. Подмешать ему в еду таблетки, столкнуть с лестницы или с балкона? Ей не с кем было посоветоваться, поделиться своими ужасными мыслями, и она не спала ночами, продумывая детали убийства, словно сочиняла свои будущие детективные романы.

Виртуальные построения давали очень слабое утешение, но воплотить их в действительность Рина не могла, потому что не общалась с отцом и даже не находила сил притвориться, что прощает, и получить возможность совершить возмездие. Только физическое препятствие не допустило смертного греха, к которому она внутренне была готова. Но это неисполненное отмщение всегда сидело в ней занозой, напоминая о ничтожности собственной личности, не способной на жертву во имя любимого человека.

Рина вывезла осколки и обрывки маминых вещей, а оскверненный участок уступила соседу за бесценок. Отца больше не видела, его судьбой не интересовалась. Для нее он умер, умер нехорошей, позорной смертью, которая, однако, так или иначе была встроена в ее собственную жизненную орбиту, и волей-неволей она вспоминала о нем к месту и не к месту, хотя стремилась забыть.

А жизнь продолжалась. Милиционер настаивал на аборте, чему Рина неожиданно воспротивилась. С потерей родителей за спиной у нее образовался провал, и не осталось ничего теплого, родного, к чему можно прислониться душой, чтобы не упасть в черную дыру, перед которой останавливается время. Похоже, ребенок ей послан в утешение — не может же человек жить в одиночестве. Чем больше она лелеяла свой растущий живот, тем мрачнее становился участковый. Роды оказались трудными, ребеночек явился на свет крупный, здоровенький, а Рину еле спасли и сказали, что детей больше не будет. Она не переживала — хватит и этой радости. Не отрываясь смотрела на неожиданно хорошенькое личико, мокрые губки бантиком, сосредоточенно сосущие ее единственную грудь, и чувствовала себя ближе к небу, чем к земле.

Две розовые таблетки она выпила там же, в роддоме, когда погиб ее мальчик. Медсестра несла малышей — по одному кулечку на каждой руке — из детской комнаты в палату матерей на очередное кормление, как всегда спешила и в узких дверях, открытых по необъяснимой российской привычке лишь наполовину, задела одного грудничка головкой о косяк. Жестокий Бог решил, чтобы это был сын Рины. Она проглотила таблетки сразу, не задумываясь, как только увидела бездыханное тельце, но от волнения ее вырвало, поэтому осталось неизвестным, действительно ли они смертельны. Повторять опыт не имело смысла — она все равно уже умерла, а в ее прежней оболочке поселилась другая женщина. Хотя лучше бы наоборот: внешность поменять, а внутренности сохранить. Но так в этом мире не принято. Что-то общее между двумя Ринами, конечно, осталось — решительность, воображение, любопытство к новизне и недостигнутому, а возможно, недостижимому. А вот доверчивость, всепрощенчество, альтруизм, сопли всякие и остатки робкой веры в Бога и справедливость — это ушло безвозвратно.

Милиционер жену без ребенка принял с распростертыми объятиями, считая, что конфликт исчерпан самой судьбой. Между тем Рина собрала невесомый узелок и, не попрощавшись с гражданским мужем, смело отбыла в неизвестность. Страшнее того, что случилось, уже не будет, к тому же она носила в кармане розовую защиту от будущих жестокостей судьбы, как другие носят валидол. Сначала пошла на вокзал, где познакомилась с такими же вышибленными из нормальной жизни бедолагами, оттуда перебралась в подвал, а дальше — пошло-поехало. И пила, и попрошайничала, и сквернословила, даже человека убила: ночью на чердаке заброшенного дома ее пытался изнасиловать наркоман, но Рина оказалась сильнее — ударила его коленкой между ног, а потом куском кирпича по голове. Может, он и выжил, но вряд ли. За воровство в продуктовом магазине получила два года колонии общего режима. В тюрьме ей чуть не каждый день приходилось биться до крови, чтобы не стать наложницей у паханши. Ее перевели в другой барак, но за драки срок добавили. С тех пор Рина увлеклась и боксом, и каратэ, и всем, что имело отношение к крепкому телу. Как крутилась, где и чем жила, выйдя на волю, не столь важно, а вынырнула в столице мало похожей фотографией на обложке первого романа.

Забавные детективные истории она начала писать в тюрьме с вполне прагматической целью — спасти собственную личность от разложения и одновременно укоротить срок лишения свободы хоть и временным, но полным отключением сознания от окружающей действительности. Присутствовали также кураж и любопытство — получится или нет? Унижения настоящего и страдания прошлого переплавились в поистине варварскую энергию, свирепую волю и бешеное стремление к цели. Плюс немного удачи и знание ментальности современного русского обывателя, который хочет поднять адреналин видом чужой смерти и чужой крови, но чтобы одновременно было весело. То есть никакого намека на моральную ответственность его, гражданина своей страны, так или иначе участвующего во всем этом безобразии и беспределе. Если смешно, то все написанное, пусть и похожее на правду, лишь выдумка автора, потому что в жизни смешно не бывает, а если иногда случится, то ненадолго, и все равно кончается плохо.