Узники вдохновения

Рина отчетливо прозрела причину детективного бума: у каждого есть что-то, что надо забыть. Пока читатель следит за развитием интриги, он не помнит, что болен, одинок, что нет денег, что муж пьяница или жена-вертихвостка, а завтра рано вставать на работу. Вся подобная литература — целенаправленное отвлечение людей от смысла жизни, которого они не понимают и боятся. Беда в том, что они хотят этого отвлечения. И пока будут хотеть, найдутся такие, которые будут писать. Наивных сочинителей нет, большинство приспособилось к «миру сему», скорее вожделенному (что тщательно скрывается), чем ненавистному (это громко афишируется), они — дань пенке эпохи, пенке противной, сморщенной, как на снятом кипяченом молоке. Особенно плодородна поп-писательская почва в государстве, где сиюминутно хорошо живется лишь малой части людей, ворующих всенародное достояние, как бы не нарушая законов, поскольку законы они сочинили сами. Большинство же населения — бедные и нищие, которым каждый день по четырем программам телевидения известные киноартисты демонстрируют, под каким соусом готовить лобстера. Естественно, так не может продолжаться вечно, неравновесная система обязана рухнуть, и пыль поднимется столбом до небес, но об этом никому думать не хочется, это люди уже проходили неоднократно. Пока старые часы еще тикают, можно напиться до бесчувствия, можно полежать на продавленном диване с кроссвордом или — что одно и то же — с нехитрым детективом в руках.

Сочинять Рине понравилось с самого начала. Она предвкушала выход за грань обыденности в мир беспредельной фантазии, где можно встретить все, что сам придумаешь. В тюрьме — замызганную тетрадку, на воле — стопку белой бумаги А-4, а позже, с обретением благосостояния, компьютер, она воспринимала как любовника и, работая, мысленно совокуплялась с ним. Ожидание ежедневного творческого оргазма делало ее счастливой на весь день, независимо от того, чем она занималась.

Собственно, произведения Арины Васильковой являлись скромной калькой с романов Агаты Кристи о мисс Марпл, только вывернутой наизнанку и живущей в российской действительности. Она не пыталась этого скрыть или хотя бы завуалировать. Сюжеты, как на шампур, нанизаны на одну героиню, молодую антропологическую дуру и растеряху. Главное, найти образ высокой прилипчивости и придумать характер. Натуся Васильковой — некрасивая, непрактичная, но пронырливая и удачливая — все время допускает оплошности, что и двигает события. Читатель привык к ее похожести на женщин, которые ходят по улице и гремят кастрюлями у плиты. Теперь героиню можно тиражировать в любых количествах, потому что все мировые сюжеты исчерпаны и представляются только в новых характерах.

Издателю не пришлось сильно «раскручивать» новое имя, вкладывая в него большие деньги. В его портфеле уже лежали пять романов неулыбчивой женщины с веселой фамилией Василькова, а шестой и седьмой были на подходе — работоспособности она была неистощимой. Кроме того, в ее опусах проскальзывали какие-то словечки, жесты, ситуации, которые нельзя придумать, а можно узнать только изнутри. Что-то нестандартное, не до конца понятное, привкус как бы намеренно завуалированной суровой правды завораживали и проникали в сердце, хотя обычно детективы не трогают. Битый, мятый, с хорошим нюхом, издатель действовал наверняка, на девяносто процентов полагая, что серия пойдет. Выпустил пробный тираж в две тысячи экземпляров, заключив с неопытной писательницей кабальное соглашение: в течение пяти лет она обязана предоставлять за скромное вознаграждение по роману каждый месяц. Право на бесконечные допечатки и переиздания, от которых автору перепадали в лучшем случае крохи, в худшем — фиги, были хитро спрятаны издательским юристом в длинном договоре с огромным числом пунктов и подпунктов, набранных петитом. Только к сорока пяти годам Арина Василькова получила свой первый честно заработанный миллион в иностранной валюте.

Дальнейшая материальная составляющая для нее интереса уже не представляла. Она завоевала право строить жизнь и отношения с людьми по собственному сценарию. К тому времени любовь к маме и другие сердечные привязанности остались в прошлом, теперь ее больше ничто не может унизить. А если присовокупить сюда таблетки — то полная свобода, казалось, обеспечена.

5

Климов пришел на кухню первым. Впрочем, назвать кухней огромное помещение с застекленной стеной можно было только потому, что тут находилась плита с керамической поверхностью и всевозможные электрические приборы для приготовления пищи. Здесь же стоял и большой круглый обеденный стол, накрытый белоснежной скатертью. Позади длинной и широкой стойки в зеркальных полках бара отражался бесконечный ряд бутылок с винами и горячительными напитками. Гость, кое-как разобравшись в сложном варочном механизме из стекла и никеля, приготовил и с жадностью выпил крепкий кофе, по-видимому настоящий, с кофеином, поскольку после двух чашек ему полегчало, глаза перестали слипаться, а ситуация начала представляться забавной.

Явилась хозяйка в махровом балахоне канареечного цвета, который ей настолько не шел, что даже кожа отливала желтизной. Парикмахерскую прическу она после душа расчесала, и стало заметно, какие у нее редкие волосики, светлые, как у цыпленка. Привычно поплескав на глазок жидкость из разномастных бутылок в два огромных шейкера, Василькова энергично потрясла смесь и налила производное в высоченные хрустальные стаканы. Вытащила из холодильника деликатесы в вакуумной упаковке, достала полупрозрачные тарелки цвета звездной туманности, ножи и вилки с ручками из уральского камня, льняные салфетки в серебряных кольцах.

— Красиво! — сказал гость, умалчивая, что на таком фоне сама писательница сильно проигрывает.

— Я родилась в обеспеченной семье и с детства привыкла к комфорту. Ешьте. Все свежее, домоправительница проверяет числа и время от времени выбрасывает просроченное, хотя, подозреваю, — уносит домой. И пейте. Это почти компот.

Климов отхлебнул легкий приятный напиток и согласно кивнул. Но вообще, он был сильно разочарован. Какая-то кикимора. Все-таки последняя в жизни ночь, тем более вдвоем с дамой, должна быть романтической. И он допустил бестактность:

— Вам бы больше пошел синий цвет. Или темно-красный. Вы не любите себя.

Сказал и пожалел — получилось не по-джентльменски. Хозяйка могла обидеться, выгнать грубияна вон, но она лишь улыбнулась тонко и печально.

— Я не люблю хорошие книги. Читаю запоем, пока не закончу, потом долго не могу работать. А себя я люблю, но очень умеренно.

Мужчина судорожно пытался найти достойный ответ:

— А как же — возлюби ближнего, как себя самого? Если себя любить не слишком, то ближний пострадает невинно.

— Это вы правильно подметили. На самом деле меня до сих пор мучит наивная жажда счастья не личного, а для всех. Каждый стремится спастись, но если спасусь я одна, какой в этом смысл? Все, все должны стать добрыми, чистыми, бесконечно открытыми. Чтобы любовь была без обмана и не требовалось покупать свободу смертью. А халат, — Василькова вернулась к теме, которую гость пытался замять, — я покупала в Австрии. Милая страна без комплексов, давшая миру Моцарта и Гитлера и не утратившая легкомыслия.

— Они правы. Нельзя жить с постоянным чувством вины. Разлагает личность.

Писательница пристально на него посмотрела.

— Умница! Спасибо.

— Не стоит. Вряд ли это для вас новость.

— Человек многое забывает. Напомнить вовремя иногда важнее, чем открыть истину. Вы попали в точку.

Климов ушам не верил: с ним говорила совсем другая женщина — мягкая, уставшая от обыденности, распахнутая для откровений, у нее не было возраста, но был океан обаяния, она вызывала жалость, подозрительно похожую на более высокое чувство. К тому же писательница проникала в его мысли. Это завораживало неожиданностью и верностью попадания. Хотелось соответствовать.

— Русские, — сказал он, — не способны чувствовать себя беззаботно, когда вокруг нуждаются.

Василькова уточнила:

— Вымирающие русские.

А подумав, еще и удивилась:

— Неужели мы с вами совпадаем?

Климов испугался замаячившей вдруг неясной, но опасной перспективы и попытался смазать впечатление:

— Мне еще надо работать над собой.

Писательница медленно покачала головой:

— Не надо. Вступая на путь собственного совершенствования, человек перестает творить. Это силы разнонаправленных векторов.

Он поспешил по возможности увеличить дистанцию.

— Ну, я-то ничего особенного пока не натворил. Так, парочку сложных схем ухода от налогов. А вы — известная писательница, к сожалению, женщина.

Некомплиментарное у него сегодня было настроение.

— Это что — врожденный недостаток? — поинтересовалась Василькова.

На всякий случай Климов неопределенно пожал плечами.

— Глупости, — жестко сказала хозяйка дома. — Женщины пишут, как мужчины, только лучше. Да, у них нет широких исторических полотен, потому что они откровенно плюют на эпохальность, не имеющую никакого касательства к конкретной человеческой жизни, даже к болезненному прыщику на носу, который именно и беспокоит. Женщины терпеть не могут политики, потому что им и так постоянно приходится возиться с дерьмом.